скептически смотрела на него. Нос ее припух, глаза, и без того узкие, превратились в щелочки.
Гриша рассмеялся:
-Ох и красавица ты, однако… По узкоглазости можешь «Мисс» не только Таймыра и его окрестностей стать, а и всего Шарика.
-На себя посмотри, один пупок остался, и эти, картинки…
-Ну, пуговка! – возмутился Вавилов. – И где набралась? Надо б утопить было тебя по дороге, за каким чертом тащил на себе, вот и благодарность заслужил, или бичаре оставить бы на закусь…
-А… патлатый такой. Он у меня пятьсот рублей хотел украсть.
-Украл?
-Не успел, пропили.
-Совсем, Аська, я что-то расклеился, - простонал Гриша. Его знобило. Влез в теплый свитер. «Не хватало заболеть»... - Садись к столу, возьми на полочке черного перца, лечиться буду.
В самое паршивое время прихватило Вавилова, осеннее, слякотное. Сумрачно в комнате, жарко и душно, печка все время топится. Болит все.
-Открой, проветри, - стонал Вавилов.
-Нельзя, лежи, потей.
Кашель раздирал грудь, он моментами впадал в забытье. Когда температура сбила Гришу в беспамятство, три дня девчонка безропотно ухаживала за ним. Конечно, обслужить себя Гриша не мог, но все чувствовал: меняла и простыню, и клеенку подстелила, и уже когда начал выдираться в осязаемый мир, судно в виде чашки подсовывала. Смоченным в теплой воде полотенцем, подрозовив марганцовкой, протирала маслатое тело Вавилова. Он лежал, бессмысленно улыбаясь. Сквозь прикрытые веки видел, с каким вниманием рассматривает Ася его мужское достоинство, покосится, не видит ли… пальчиками перебирает, полотенцем оглаживает…
…Погрозил своему отражению в оконном стекле. Выкинул ты девку на мороз из-за того, что не захотела в ясном сознании поиграть с ним, как давеча, когда болел. Напомнил… вспыхнула, как маков цвет, откатилась в угол топчана, обозвала старым дураком, сексуально озабоченным, вот так и получилось. И хоть тресни, но хочется иногда обездвижеть, онеметь в дремотной истоме, почувствовать осторожное, бережное прикосновение рук, губ на измученном уставшем теле.
-Дуришь, мужик, дуришь! – корил себя Григорий. – Пора к цивилизации подбиваться, а так и совсем одичать можно. Хотя и понятно - одичал, и в цивилизации придется не обживаться, а скобами стальными себя по живому шить к той жизни...
…Оглушительно треснуло. Вавилов совсем очнулся от воспоминаний.
-Забирает мороз, октябрьские праздники позади.
Задремал, натягивая тулуп на голову, напомнил себе, чтоб завтра бульдозер осмотрел, запустил. Снегу навалило… «Площадку и выход на зимник очистить, а там и в поселок можно податься, - вяло, в дополнение, мелькнуло, - часть денег за путину хоть припрятать успел»...
…Когда очнулся после болезни, вспомнил, поискал: шаром покати, ни копейки... А может, и до болезни искал, мысли прыгали. «И жрать нечего… У Аськи спросить бы, но ее нет, подняла его и ушла к своим»… Шепча и ругаясь, два дня шарил по укромным местам. Деньги нашел, лежат себе под матрасом, завернутые в целлофан, ничего с ними не случилось. «Уф!», - вздохнул с облегчением. Надумался тогда всякого. Через неделю Ася вернулась, обрадовался, как мальчишка. Забереги вовсю легли, но в поселок смотался, отоварился, а назад не чаял добраться, в час реку сковало, кой-где пришлось веслами бить лед…
… -Ну, не дурак ли, - простонал Гриша, - так закрутила душу соплячка...
С укорами к себе и уснул Гриша: корил за то, что Аську в воровки записал, за то, что спал с ней, за то, что выгнал на мороз; и сегодня обманул, соврал об экспедиции... когда еще появятся?!
Спал недолго. Услышал, как заскулила Найда. Поднялся, запалил лампу, хлебнул сладкого крепкого холодного кофе: сон не отбивал, яснело в голове, сны не такие муторные шли. Открыл дверь, выпустил собаку. Пока она занималась туалетом, поставил лампу на лавочку, и сам с крылечка пристроился, хоть и нежелательно, простатит иногда донимал по ночам до зубного скрежета, может, и сны из-за него дурацкие. После трактора особенно жмет, насидишься, натрясешься, вроде опорожнился; прилег, опять давит, какой тут отдых. И сердечко… потер левую сторону, потянулся, захрустев, затрещав суставами.
На северо-востоке небо чуть розовело, там Дудинка, с верхотуры видать и огни вахтового поселка, кажется, рукой подать, а даже напрямую двадцать километров. Странное чувство эти огни вызывают. Одиноким, но не забытым себя ощущаешь. И гордость за себя, за такую честь и особенность, доставшуюся по непонятно какому праву, всегда охватывает Вавилова. Один он тут! На горе, под самыми звездами, под сполохами северного сияния… один! Величие и гордость за непонятное, тайное предназначение снисходит на него. Долго стоял, устремив завороженный взгляд вглубь мерцающего небосклона...
Если б не Найда, околел бы Вавилов. Собака тявкнула раз и другой, не выдержав молчания, прыгнула, толкнула в грудь лапами Гришу, чуть с крылечка от неожиданности не слетел.
-Пошли! Пошли!
Заторопился в тепло. В груди после болезни несвободно дышится, подкашливается, мокрота идет. Курить бы бросить. Достал из кастрюли голову нельмы, кинул собаке.
-Жуй, я добрый.
Печка выстыла, он присел на стульчик, откинул дверцу, натолкал дров, сунул бумаги, чиркнул спичку, прикурил, поджег растопку, пустил струю дыма, хмыкнул:
-А без курева как? Мелочь, а приятно, и думается… И отдыхается. Все у нас по уму. Так, подружка? – щекотнул за ушами собаки. Та, не обращая внимания, выбирала в рыбьих костях мясо.
-Ну, деловая ты, занятая совсем. Хоть бы хвостом вильнула.
Та согласно стукнула пушистой загогулиной.
-Зря Аську отослал… Может, и не зря. Пора за ум браться, – вздохнул, - грешен, батюшка, грешен.
Бросил окурок в печку, сунул три хороших полена, еще отпил из кружки и, надеясь до рассвета - а это десять-одиннадцать часов - не просыпаться, лег, раздевшись до кальсон, укрылся двумя одеялами, так как печка за долгие ночные часы прогорит до золы, вагончик выстынет, и вставать придется с подвывом и матюками.
Но встал Вавилов много раньше. Умылся, перекусил и занялся трактором, стоял тот в дощатом сарае, обтянутом рубероидом. Вначале поджег соляру в бочке, туда сбрасывали ветошь. Такая печь неимоверно чадила, хоть и трубу пристроил, а копоти больше, чем тепла, но все же… руки погрел, деталь положил рядом, и то дело. Провозился долго, так долго, что и пообедать успел, и поужинать, и только в глубокую ночь загремел, оглушая, двигатель. Несколько раз глох, но отступать нельзя - замерзнет, и опять мучиться, разогревать. Под утро тронул машину с места, с час при свете фар чистил под бугром снег, прислушиваясь к работе двигателя.
Небо на востоке подернулось розовой дымкой, когда Вавилов, заправив машину, отогнав ее за вагончики, чтоб не грохотала под ухом, не мешала спать, отправился к себе.
-Сутки… как с куста, - сетовал Григорий, вполне довольный своей работой. - Отсыпаюсь, а завтра в поселок, там позвоню Филимонову, как и что, узнаю. Заказать, не забыть, что потребуется из запчастей. Пускач-таки накрылся, хорошо, в запасе оказался один.
В поселок
День Вавилов проспал, в ночь ехать в поселок не решился. Маялся до утра, искрутившись на кровати. Вставал, курил, Найду выпускал на улицу. Темень, хоть глаз коли, и мороз градусов на сорок. Часов в шесть утра собрался, собаке открыл лаз на улицу: топить некому и выстуживать некого. А собачонке все же потеплей в домике. Цыкнув на неё, прыгнул на гуску трактора, подумал: « Может, взять? А ну её, замучается…» Сел, дал газку, тронулся.
И в первом же овраге чуть не перевернулся. Часа два мостил снегом распадок, часа два следующий. А их, этих распадков, вроде не меньше десятка. И получается, не миновать ему ночевки в стойбище Семена, как раз на половине пути стоит, надо б в ночь поехать. Но до Семена не дошел, назад завернул, домой, на заправку. Движок топливо жрал немеряно. Может, до поселка и хватит, но там побираться не хотелось, да и не дай бог, забуксует где, ночевать придется…
Заметил, что портится погода, поддал газу. От трактора, так и не залив топлива, бежал в домик, прикрывшись от ветра старым бушлатом. Пока обедал и отдыхал, ненастье разгулялось не на шутку, пурга бесновалась и била, трясла вагончик трое суток.
-Ну, надо ж! - удивлялся Вавилов. - Есть какая-то сила в природе, вовремя вернулся. - И спешил зря!
Заметив, что ветер стихает, Вавилов выскочил на улицу, заправил трактор, и, подцепив кубовую емкость с солярой, тронулся в путь. Емкость взял, рассчитывая, дозаправившись, оставить ее у Семена и за сутки проложить зимник до поселка. Но начинать ему пришлось опять с первого оврага. Засыпало снегом его работу, изуродовало до неузнаваемости. Снег мягкий, пуховой, сыпучий. К исходу суток добрался Вавилов до Семена, подтянул емкость, заправил бак топливом.
Никто его не встретил, ни собаки Семена, никто из семьи.
-Нет паразитов, пенсию, поди, пропивают. Тем лучше, отдохну в свое удовольствие.
Домик-балок так стоял, что ветер у входа снег сдувал, дверь приперта палкой. Открыл, зашел, чиркнул спичкой. У небольшой железной печурки сложены дрова, фонарь висит под потолком. Хоть и холодно, вонь прелых, прокисших шкур несусветная. Несколько раз оглушительно чихнул.
Через минуту загудело пламя в печке, поставил чайник, набив его снегом, полез по полкам искать чай, но не нашел. Ничего не нашел, ни крошки хлеба, ни крупинки…
-Молодцы!.. - восхитился Гриша. - Как мыши, все крошки подобрали. Ну и живут… Придется кипяточком разговеться.
Балок прогревался быстро, печка зарозовела боками, дров хватало: тальниковые ветки, сучья в вязанках висели на торцевой стенке, сохли. – Придется с процентами компенсировать, - ворчал Гриша, сербая кипяток, поглядывая на нары, заваленные всякой рухлядью, примериваясь лечь, поспать.
-Заразы какой не цапануть… Тут и туберкулез… и черта только нет. Хотя в таком морозяке… - осуждающе покачал головой. - С бабами спал, а тут кочевряжишься.
Усталость сломила его. Скинув валенки, поставив их на железную решетку над печкой, укрылся засаленным одеялом, под голову положил ватник. Только что слипавшиеся глаза открылись, сон пропал.
«Что за чертовщина, никак, переутомился. А и подумать, одно водило сколько весит, надергался… А у них проходит вся жизнь в таких условиях… - удивлялся Вавилов. - Но это же дикость, пещерные люди. Умывальника даже нет…»
- Дурак ты, дурак! - матюкнулся на себя. - А чем им плохо? Ни к станку не спешат, ни в очереди за получкой не давятся. Хотят – едят, хотят – с голоду дохнут. Все в их воле. Интересно бы расспросить стариков, в старые времена, наверное, им лучше жилось. Сами себе начальники. Купцы обманывали? А сейчас что? Лучше, что ли»…
Все же уснул. Проснулся от голода или холода, а от чего, не понять. Сон ему снился, что сидит он голый в снегу и пытается откусить от толстой, жирной колбасы. Кусает ее, рвет зубами, в рот ничего не попадает. Не открывая глаз, лежал, прислушивался…
Размеренно тарахтит за стеной трактор. Темно и вонюче. Подскочил. Валенки, как колодки, печка прогорела и остыла, влетел в них, попрыгал по полу, согреваясь. Телогрейку на себя, шапку на голову и бегом в трактор. Сидел, жадно вдыхая теплый, солярный дух работающего двигателя.
-Ух, лепота…- клацал зубами. Чуть согревшись, тронулся дальше. Проехав с километр, увидел зимник, из оврага выскочил
