облавливаются, десяток сетей поставь и всю рыбу за сезон вычерпаешь. Потом лет пяток трогать нельзя, отдохнуть озеру надо. И с ягодами так, и с живностью. Тут все Боженькой рукоположено по счету… убедился…»
Гриша вспомнил, как прилетал в апреле Филимонов. Два старых мотора «Вихрь-25», мятый «Прогресс» да лодку-дюральку привез. Стучал себя в бочковатую грудь, мол, чуть со всем светом не переругался, всех молил: к весне мне надо, кровь из носа, человек там пропадет. Гриша старого товарища особенно не слушал, положено им дыму пускать… движки оценивал, вроде ничего: «Из двух один соберу».
Филимонов перед отлетом напутствовал, как прощался; опять в грудь себя бил, а уж обещал, так чуть не плакал: «Продержись до осени, до зимника. Все у тебя будет. Народ соберем, закинем вертолетами и продукты, и топливо. Я с местными, газпромовскими, договорился, держи связь с ними, если какие проблемы, помогут».
«Держи карман шире. Денег немалых всякая помощь стоит, у вас они откуда. И местный газпром не более богат».
-Продержусь, - успокоил начальника, - не впервой… ружьишко есть, патронов достаточно, половину денег остаь, остальные, знаешь куда.
-Знаю, знаю…
Непомерно кудрявый, с быстрыми карими глазенками, Филимонов нервно перебирал короткими ногами. Вся его плотная, округлая фигура выражала нетерпение и досаду.
…Знали они с Вавиловым друг друга все двадцать пять лет работы на Севере. В один день на работу помбурами в экспедицию глубокого бурения устраивались. Теперь друг - начальник экспедиции. Даже квартиры вместе получали. В Игарке, в одном доме, да и в одном подъезде, и даже на одной площадке с Филимоновым жили. Помоложе годами были, праздники проводили вместе. Семьями гуляли. Оба работали мастерами. Но не заладившаяся семейная жизнь остановила профессиональный рост Вавилова. Филимонов - мужик степенный, хозяйственный, благополучно растил двух детей. В ежегодные отпуска возил семью на юга к родственникам в Краснодар. Выбившись в начальники, от семьи отрывался не на долго, потому, наверное, и сохранил ее. Ругал нещадно друга и помогал. Виноватость как будто ощущал Филимонов, вроде и ни при чем он в несостоявшейся, не заладившейся жизни Вавилова. И Гриша так считал, но помалкивал, не вредно старому другану угрызениями совести помучиться. Мог вовремя и поддержать, может, где и одернуть товарища. Так нет же, оттер друга от должностишки главного механика экспедиции, а прочили ее Вавилову. Технику он знал и любил, да и с людьми Гриша ладил. Филимонов подмазал кого надо, на охоту начальника управления пригласил. Вавилов не обижался, в семье у него как раз выяснялись отношения по поводу и без повода, и Гриша дал слабину, напился до чертиков, устроил скандал и, взяв расчет, уехал в Тюмень, где пять лет мыкался по шарашкам. Ударился и в пьянство, и в блуд разный… При чем тут Филимонов? В зону ходку сделал. А сейчас вознесся, числится главным механиком в родной экспедиции, где начальником - лучший друг. Филимонов перехватил его в очередной наезд у порога квартиры. Вавилов деньги отдавал супруге. Та брезгливо пересчитала:
-И все! Все?..
-Где ты больше сейчас заработаешь?
-Башки у тебя нет, вот и не заработать, - хлопнула створкой двери у носа Гришки так, что соседи выставились.
Тут и Филимонов. Грудь бочонком, руками облапил Вавилова.
-Ай, и худ ты, друган. Пошли-ка ко мне. Рассказывай, что да как… - тараторил Юра, дергая себя за вихры. Мы, вроде, из дерьма выползли, не совсем… но ничего, беру в экспедицию. Все решено.
Вот так и попал Вавилов сюда. –Молодец он, что не обиделся на Филимонова. -Согласился с радостью, да уже и не помнилось старое - некогда: закрутилось, завертелось, в первую зиму к основным работам приступить не удалось, обустраивались. В мае десяток ковырявшихся с техникой трактористов отправили по отпускам. Остался Гриша один, с превеликой радостью спровадив товарищей. Головная боль, а не работа: того нет, этого нет. Начальство далеко: достает, вышибает оборудование, топливо, людей, хоть немного путных, ищет. А каков народ с улицы, Вавилов знал. Все у них направлено на калым да выпивку. Зазевался, они на трактор, и в поселок, запчасть сопрут, могут и новую с трактора снять. Топливо под замком. Загуляют - замок собьют. Вызвериться, дать по мордасам? Так сам не святой. Да и места глухие. В итоге загубили бульдозеришко, ковыряйся теперь… Григорий сонно потянулся… год пролетел незаметно, а событий, если повспоминать, на целую жизнь.
Соседи
…Дождался-таки Вавилов первой весны на новом месте. Проводив последних трактористов, довольный свободой, тяжело опустился на лавочку. На посошок, как принято, выпили, поговорили, пообнимались, посопливились, кое-кто и слезу пустил, и понесла вертушка разудалых мужиков в теплые края…
А Гриша один теперь, смотрит на тундру, удивляясь тому, как много успела весна натворить в природе, пока он бегал по пригорку в заботах. Вот и сидит, испуганно вглядываясь на дела, сотворенные весенним солнышком. Дышит тяжело, с клекотом и хрипом, разъяв рот, и глаза открыты, как у новорожденного.
Есть на что посмотреть, есть чему и поудивляться. Яростное солнце, а в погожие дни светило оно часов двадцать, похватало на пригорках снежный покров аршинными кусками. Огромные наметы снега близкое тепло съело до хлипкой, съежившейся, грязной от сора снежной пленки; в оврагах снег еще глубокий, а на бугре и земля подсохла, и брусничник зазеленел. Каждый день сиживал теперь Гриша на лавке, щуря глаза, всматриваясь в долину реки.
В пасмурные дни, которые не заставили себя ждать, потянуло с юга сырым, тяжелым духом. Пошли, налитые густо-серой, тяжелой полнотой - гляди… лопнут - облака, не идут, ползут над простудно посеревшей, насупившейся тундрой, чуть не касаясь брюхом вершин лиственниц. С южными ветрами потянулись стремительные клины уток: летят густо, с посвистом рассекая воздух… и гусь пошел сразу же. Неспешно, устало замахали крыльями серые красавцы, иные отстают, кружат; устав, садятся на чистую воду, по заберегам корм ищут.
И засуетился Вавилов, приготовленное ружье бросил на плечо и ринулся на крутояр. Долго сидел под старой лиственницей, накинув маскировочную сеть. Но гусь шел чуть стороной, прижимала его облачность, шел совсем невысоко, срезая низкий мыс противоположного берега.
Вавилов присмотрелся и с резинкой-одноместкой и провиантом на сутки перебрался по ноздреватому, отволглому льду на другую сторону; за три дня свалил почти сотню птиц. Настрелялся так, что опухло правое плечо, он даже попробовал и с левого глаза приловчиться. И как ни вошел в азарт, пальбу прекратил: патроны кончились, да и гусь поднялся, солнце чаще стало появляться из-за туч. И, наверное, кто-то кому-то успел прогагать в небесах, сообщить об опасности на мысу. Облетал его теперь гусь.
Гриша не особенно сокрушался; и с убитой птицей повезло: десять оставил себе, остальных продал начальникам соседствующей организации, которые прилетали на дачу, выстроенную в трех километрах. Звуки канонады они, конечно, слышали. И когда Гриша собирал дичину, ругая себя за жадность, так как не представлял, куда ему все это добро пристроить, тут они и явились всем гамбузом во главе с самим председателем акционерного закрытого сообщества. Щуплый малый с нездоровым блеском в глазах вожделенно уставился на кучу битой птицы. Красноклювые головы с прикрытыми глазами беспомощно-мертво торчали из серой кучи, накиданной валом, свисали с ее боков. Безжалостно перемешаны оранжевые лапы, светлые брюшки, серые с черным спины, крылья… - всего хватает.
-Такое богатство! – воскликнул «Малой». Так про себя назвал главного Гриша.
-Проси, что хочешь, - наклонился, поднял над собой тяжелую тушку. – О!.. – победно оглядел понурых спутников. -Наобещали черт-те что... горазды по бутылкам стрелять.
Через час вертушка МИ-8, сделав круг, опустилась на косу. Гриша комкал в руке деньги, смотрел, как лихорадочно мечутся солидные дядьки в отменной, пятнистой униформе от вертолета к гусям. «Малой», отставив ногу, опершись об инкрустированное серебром ружье в ракурсе кучи гусей, мечущихся мужиков и вертолета, позировал фотографу и молодцу с видеокамерой.
-Тьфу! Суки!.. – сплюнул Гриша.
За час, не спеша, он перетащился на свой берег: забереги переплыл, по льду прошел, таща лодку за собой. Поднял все в несколько заходов наверх, отдохнул, попил чаю и принялся скубать и палить гусей, потом сварил супа-шурпы, от пуза накормил оголодавшую Найду, которая диким воем извела всю душу Вавилову, пока сидел на той стороне. Исчезнет на час-два и опять мечется по берегу, завывая и оглушительно, звонко гавкая.
-Надо взять было б, - корил себя Вавилов. – Какая тут, к черту, отрада душе…
Гусей он разделал и спрятал в старый ледник: поселок тут когда-то располагался, тридцать лет назад тянули трассу газопровода, ледник он подправил и теперь не нарадовался на далекого хозяина.
Тундра прогревалась, день на сутки зарился, солнце - чуть за горизонт… и опять светло. Облака поднялись, но по их горе шли низко, чуть не цепляясь за стрелу трактора-трубоукладчика. Вода прибывала, заливая все огромное пространство речной поймы. Лед руслом еще стоял, ноздреватый, потемнелый; с припая его обломало, поставило ребром, торчал из воды, взблескивая зелеными срезами, когда выглядывало солнышко.
Вавилову долго прохлаждаться не удалось. Надо было налаживать механическое плавсредство. С превеликим трудом стащил вниз дюральку, поставил мотор; его он неделю назад перебрал, сменил в редукторе масло, подчистил контакты, и теперь движок заработал с первого тычка, пустив дыма и грохота в промозглый воздух. Посадив в лодку Найду, Гриша с полчаса катался по залитой пойме, ловко уворачиваясь от кустов ольхи, еще не до верхушек залитых водой, обходя льдины и редкий топляк, торчавший макушками вверх. Присмотрел, где будет ставить сетки, проточку узрел: соединяет озеро с рекой. Соли у него два мешка, бочки есть, не пропадет.
Лед стоял и сутки, и двое, вода поднялась уже метров на десять выше уровня. Лед стоит, вода прет, заливая безбрежным морем окрестности, уже мелкие бугры с кустарником скрылись под водой. «Океан, да и только!» - удивлялся он величию разлива. В бинокль Вавилов мог видеть километров за десять. Заметил километрах в пяти чум и балок оленеводов. Видно, как темные фигурки бродят по берегу, тянут на берег плавающие бревна и доски, на маленькой лодчонке ставят сетки. Через полчаса на малом ходу подруливал Гриша к мыску, где стояли националы.
Встретили его приветливо. Сам хозяин, Семен, низкорослый, плотный, в годах мужик, может и дед, и так сказать можно. Но это по виду, на самом деле Семен оказался ровесником Вавилову; жена его, Маргарита, моложе, лет сорока баба, здоровая, огнем похотливым изнутри так и пышет; дочки, Катя и Ася, молодые, крепкие, смешливые девки. Быстро собрали на стол, но кроме чая с сухарями, потчевать гостя оказалось нечем. Сидели, пили чай, говорили, по первому знакомству, со скрипом. Вавилов узнал, что в поселок и сейчас проехать можно, льда в протоках почти нет, и с оглядкой, за часик, получится добраться до цивилизации. Гришу скромное угощение стесняло: последние крохи: чай без сахара, да и не чай -
