Выходит, что, когда я волю, решаю, то имею в своем лице дело с волевым Я, когда думаю, то это Я является мыслящим, а когда люблю, то Оно становится чувствующим, любящим. Все эти Я есть одно Я или есть аспекты действия единого Я, как един и я сам в себе и для себя. Так, таким языком мысли можно понимать самого себя. В данном случае это язык русской философии, то есть, философии на русском языке. Эта философия может быть философией не только этнически русского, каким являюсь я, но любого другого пользователя русского языка, который через его использование приобщается к философии в русской среде, в «русском мире», если слово «мир» употреблять в значении места жизни с русскими людьми. Никаких собственно «русских» мыслей нет и не может быть, как не может быть немецких или греческих, или индийских мыслей. Есть русские, немецкие и прочие слова. Проблема понимания скрывается в словах, в неправильном их переводе с одного языка на другой. Но это проблема понимания слов.
Другое дело, проблема понимания мыслей. Если они есть, то нет никакой проблемы. Но есть ли они у всех? Нет, если есть глупость. Многие люди именно ее принимают за мысль. Причем такие люди есть и среди тех, кого зовут «философами». И глупость нельзя сосчитать, настолько ее много, настолько она общая всем существам, имеющим вторичные признаки интеллекта. Первичные признаки интеллекта имеют идеи как идеальные существа. Мы, то есть те, кто имеет мысли, а не глупости, знаем, что они являются нам мыслями.
Так думал наш герой. Думаешь ли ты, любознательный читатель, точно так же, я не знаю, но догадываюсь, что ты подозреваешь его, по меньшей мере, в берклианстве. Для того, чтобы сделать такой вывод, достаточно вспомнить курс философии, тот его раздел, в котором речь идет о том, что английский чудак Беркли утверждал, что быть – значит быть субъектом или объектом перцепции, представления. Представлять – это быть, существовать. Оно так в акте представления. Если все можно представить. То это все есть представление. Только Иванов поставил вместо представления мысль. Он все свел к мысли. И действительно, как он жил? Он жил, как если бы был идеальным, по крайнем мере, идейным существом. Но нужно, следует ли другим людям так жить? Конечно, нет. Мешал ли Иван Иванович, так живя, так существую, жить другим людям? Естественно, нет. Не хочешь так, умом, жить, не живи. Вот и весь сказ.
Но смысл заключается в том, что в случае с Иваном Ивановичем, как и в случае с Джорджем Беркли, многие его собеседники начинали признавать в нем, мягко говоря, чудака. «Это почему»? – резонно спросит милостивый читатель. Да, просто потому, что средний человек живет не в мысли, а в массе себе подобных. В их жизни нет ничего такого, чего нет в жизни всех прочих. Вот такой жанр жизни. Скучно, господа. Так, что же глупо? Быть чудаком? Разумеется, речь идет н о том, что смысл жизни должен быть чудом. Впрочем, почему не о том? Как раз об этом. Без смысла, без мысли нет и чуда. Мысль есть чудо. Это чудо, когда она является такому существу, как человек. Явилось чудо существу, и оно стало человеком. Чудесно здесь то, что она думает, так и не став разумным существом. И считает себя человеком в качестве разумного существа. К несчастью или к счастью, она при всем своем размышлении, так и не может сознаться, хотя бы самой себе, что она все еще существо, правда, уже социальное, значит, не вполне…существо, а гоминид, человек.
И все же я оптимист. Мы перешли свой природный Рубикон, но и не стали разумными существами. Мы – душевные существа. Но в этом положении мы раздвоены, мы счастливы и несчастливы в равной мере, если брать нас вместе как сообщество людей. В этом мире умные несчастны, а глупые счастливы тем, что не ведают того, что несчастны. Хитрые же счастливы несчастьем других. Поэтому мы не заинтересованы в том, чтобы быть умными, разумными. И все потому, что разум не стал для людей наивысшим аффектом. Он может стать таковым, когда мы научимся относиться к другим, как к самим себе. Это возможно, если и только если труд станет творческим и потребным человеку, что очень трудно, когда не из-под палки. Таков наш путь.
Но вернемся к нашему герою, а то у него совсем затекла спина, которой он полулежал на жесткой скамейке. Он осторожно встал с нее с ломотой в спине. Разогнулся и почувствовал резкую боль в позвоночнике. «Все, - подумал Иван Иванович, - пора заниматься оздоровительной гимнастикой, вроде того жалкого пенсионера, что бегает на шведских палках без лыж! Неужели я тоже стал убогим? Но мне нет еще шестидесяти лет»!
Уже подходя к своему дому, Иван Иванович признался себе в том, что жизнь в миру вполне может обойтись без отвлеченной мысли, но вот он как отвлеченный человек не может отвлечься от мира, не превратившись в беспомощного человека. Мир заслуживает к себе должного внимания, ибо Иван Иванович такой же материальный, как и сам мир. Да, он думает, но его дума появляется в мозгу Ивана Ивановича. Мозг материальный, а вот мысль не материальная. В каком смысле? И вот на этот вопрос он не мог дать точного и однозначного ответа. Однозначным он был бы только в том случае, если бы мысль была признана материальной.
Так в каком смысле мысль идеальная? И вот здесь следовало развести в прямо противоположные стороны два плана мысли: субъективный и объективный. Объективно мысль реальна, то есть, своим содержанием она существует независимо от сознания мыслящего. Но формой своего представления, точнее, представленности она имеет субъективный характер, то есть, есть формально, идеально. И тут важно понять, материальна ли реальность мысли? Но можно ли сказать, что в этом контексте реальность эквивалентна материальности. Да, можно, если это мысль о материи. Но что такое материя? Это то, что существует объективно и является предметом понятия «материя». Однако объективно существует и то, что является не материальным, но, напротив, идеальным, например, дух.
Как присутствует дух слове, в виде чего? Задав себе такой вопрос, Иван Иванович остановился, машинально достал из кармана пиджака ключ от двери своей квартиры, открыл ее, вошел в прихожую и заявил, кто он такой.
- Я не обычный писатель. Писатели пишут для того, чтобы их читали. Что читают? Слова, конкретно, тексты из слов. Я пишу для того, чтобы читатель читал не слова, а мысли, или, хотя бы, такие слова, которые не прячут от него мысли, имеют ясный смысл.
Приходится думать вместе с читателем, потому что сам он вряд ли уже поймет смысл текста. И все потому что его приучили читать не тексты, а тесты, которые существуют не для чтения, а для вычисления. Человек, ориентированный на информирование уже не способен мыслить. Он способен только считать, читать как считать.
Есть те, кто думает. Их обыкновенно называют "мыслящими", отличная от тех, кто думает, что думает, то есть, мини, что думает. Поэтому они советуют, что лучше, понятнее говорить так: мыслящие мыслят, а мнящие думают. Хотя в случае с мыслящими думать то же самое, что мыслить. То есть, они думают думы, мысли, не всякие глупости, которые глупые, дураки считают мнениями.
Некоторые люди думают, чтобы знать, но есть и такие, которые знают, чтобы думать. Есть и другая обратная пропорциональность. Одни понимают, потому что знают. Другие знают, потому что понимают. Последних меньше, чем первых. Они не думают, что знают, но, напротив, знают, что думают. Причем, главное не то, что они знают, что думают, но то, что знают, что думают. При этом они не забывают, что сами думают.
Глава третья. В гостях
Скажу честно, Иван Иванович не любил ходить по гостям. Еще меньше он любил приглашать к себе чужих людей в гости. «Своих» людей у него не было. Ну, как-то не сложилось. И с возрастом это становилось все очевиднее Дело было не в том, что Иван Иванович был нелюбимым человеком. Нет, но он не любил шум, который неизбежно поднимают люди, когда собираются вместе в коллектив. Между тем шум мешает думать; он отвлекает от мыслей. Иван Иванович же думал по преимуществу. Вот такой он был человек. Другого Ивана Ивановича как-то не случилось.
Конечно, он не всегда буквально думал. Но думал часто. Реже переживал то, что думал. Эмоционально, так сказать, переживал надуманное. И вот тогда он искал собеседника, чтобы выговориться, облегчить перед ним как перед духовником свою душу.
К большому сожалению, немного было на этом свете людей, которые могли внимательно выслушать его. Так получилось, что из них в живых осталось двое. Это были уже немолодые Петр Петрович Шапошников и Мария Ивановна Румянцева. В шутку он звал их соответственно ППШ и МИР. Мария Ивановна когда-то была тайно влюблена в Ивана Ивановича. Правда, это была тайна не только для Ивана Ивановича, но и для нее самой. Когда она была моложе, тогда любила многих мужчин. Они читали ее как книгу из публичной библиотеки. Но потом почему-то перестали брать ее в руки. Наверное, потому, что все завсегдатаи этой библиотеки прочитали и дочитали ее до дыр. Настолько она была интересная и стояла на первой полке. Потом ее поставили полкой ниже. Вскоре она оказалась во втором ряду. Прошло время и за ненадобностью ее отправили в архив. Там она и пылилась, пока Иван Иванович случайно не нашел ее, роясь в макулатуре в поисках сочувствия своим мыслям.
Как-то, нет, не в этом и не в том, а в позапрошлом году, он, устав от самого себя, обратился в одно макулатурное агентство, которых развелось довольно много в наше время, за помощью. Это агентство было информационным. В нем можно было получить по сравнительно недорогому запросу исчерпывающую информацию о макулатуре нужных габаритов. Вот тут-то она, эта самая Мария Ивановна, и попалась ему на глаза в макулатурном виде. Да, она уже была вся в пыли, в потертом и потрепанном виде, пригодная для того, чтобы послужить оберточной бумагой. Увидев ее лицо на сайте агентства, Иван Иванович вспомнил, что давным-давно, в прежней вольготной жизни, когда он жил не умом, а телом, тогда он знал ее. Иван Иванович вдруг подумал, почему бы ему не встретиться с ней, отряхнуть с нее, так сказать, «пыль веков» и не использовать в качестве обертки самого себя? Ведь он сам уже не первой свежести кавалер. Почему бы ему не вложить в Марию Ивановну себя? Если надо, то сделать из нее новый переплет, достойный ценного содержания в своем лице. Главное в его то возрасте уже не тело, а душа, о которой следует позаботиться накануне неизбежного. До него, конечно, еще не близко, но уже не далеко. Он хорошо знал, что душа у нее отзывчивая.
Ожидания Ивана Ивановича оказались не напрасными. Мария Ивановна отозвалась и оказалась внимательной и терпеливой собеседницей. Благо, она знала не только многих джентльменов, но и то, что они могут сделать. Мария Ивановна специализировалась на литературе и даже какое-о время преподавала ее в средней и высшей школе. Поэтому она хорошо разбиралась в писателях, естественно, не как холодная