Неприятные воспоминания окончательного отогнали сон. Он почему-то подумал о том, что у бледнолицых существует идиосинкразия на черных потому, что они считают их грязными и непроизвольно хотят отмыть от грязи. Есть ли то, что они считают «грязью», сущность черных людей? Это было бы так, если бы они сами считали себя черными. Но они так не считают, потому что не полагают себя не только грязными, но и черными. Они так говорят, если и только если смотрят на себя со стороны глазами белых людей. Так и на меня смотрят они, включая черных, как на того, кого следует сделать на себя похожим.
Но как я могу походить на них, если я думаю не для того, чтобы иметь, нет, не мысли, но вещи: дом, машину, солидный счет в банке, наконец, семью, но для того, чтобы думать? У меня нет ничего, что есть у них. Я интеллектуальный пролетарий. Конечно, я был бы не против, если бы все это барахло было рядом, но не отвлекало бы меня от мыслей. К сожалению, оно не может не отвлекать. Вот почему умные люди уходят от глупых людей. Куда? Туда, где нет никого. Глупые люди называют их дураками. Хитрые люди соглашаются. Наверное, поэтому я до сих пор не нашел ни одного умного человека.
С другой стороны, если я дурак, то никого и не найду, кроме дураков. Они дураки не потому, что дураки, а потому что я дурак. Это так, если встать на их сторону.
Еще Иван Иванович думал, разгоняя свой сон, о том, что пора не думать, а спать. Но, может быть он видел сон про то, как думает. Кто его знает, если он сам не знает, знает ли он или только спит и видит сон про то, что знает. Сон его знает. Поспим и мы, читатель. Или мы только видим сон про то, что пишем и читаем?
Глава шестая. Мысли за мыслями
Проснувшись на следующее утро, Иван Иванович почесался и вычесал из своего сознания мысль-букашку. Маленькую-маленькую. Он звал такие мысли «мыслишками», которые бесконечно приближались к глупости, но так и не становились ею. Он думал, зачем людям мысли. Без них они вполне обходились бы животным инстинктом и не делали глупости. Ведь животные естественны. Даже ослы, несмотря на свое упрямство, которое люди принимают за глупость, служат на Востоке образцом мудрости. Что естественно, то разумно. Об этом и мыслители говорят, начиная с Парменида. Они говорят о единстве мысли и бытия, естества. Зачем еще думать, когда они сами думаются, думают за нас в естественном виде?
Но были и чтожные или сущие мысли. Кстати, Иван Иванович добился своим многолетним раздумием того, что его чаще посещали мыслишки, чем ничтожные, пустые мысли. Реже приходили сущие мысли. По сравнению с ними ничтожные мысли или глупости были еще реже. Эти сущие мысли или собственно мысли были значимыми сами по себе как события в мире мысли. Но они были событиями не только в мире мысли или в сознании, но и в самом бытии. Это были «атомы мысли», вокруг которых крутились, накручиваясь на них, мыслишки, вроде электронов размышления. Они стройными рядами складывались в систему, в дом мысли, в котором жил Иван Иванович.
Иногда в дом мысли ветер идей заносил целые «мыслища». Это были суперчастицы мысли. Когда они посещали Ивана Ивановича, тогда он был глубокомысленным. Чаще он был легкомысленным, ибо на ум ему приходили мыслишки. Их было много, но в них было мало смысла.
Напротив, мыслищ было мало, но смысла в них было больше. Они обладали массой смысла. Иван Иванович был буквально прикован к ним, потому что они притягивали его к смыслу. Конечно, в мыслишках смысла было меньше, но он был в них, и не просто был, а был положительным, правда, служебным. Не Иван Иванович привязывался к ним, но они пытались привязать его к себе. Мыслишки роились вокруг него и сбивали с мыслищ, но не с толку.
Толковее были сущие мысли. Они являлись здравыми, уравновешенными, ибо центр тяжести был в них, а не в нем, как в случае с мыслишками. Если мыслишки были субъективными, более чувственными, идиллическими, то здравые мысли были объективными.
Более идеальными были мыслища, которые притягивали Ивана Ивановича прямо к идеям. Идеи были пределом движения Ивана Ивановича в мысли. Беспределом для него была глупость как хаос в мысли. Глупость начиналась за чертой присутствия мысли. Но она не была бессмыслицей. Она являлась отрицанием мысли, отрицательной величиной в мышлении. Она замещала собой отсутствие мысли. Не ее искали в безмыслии мудрые аскеты. Они искали ту черту, которая отделят ум, мысль от безумия, безмыслия. Этой чертой и был пресловутый «ноль мысли». Это искомое место самой идеи, в которой нет уже мысли, ибо ее, идеи, достаточно для постоянного, константного существования. Вот почему йоги сосредоточиваются в мысли не на мысли, но на одном бытии, становятся реальными уже в идеи. Идея есть не мысль, но сущность мысли, существованием которой является само бытие. И входом в бытие служит Я, в которое еще должно войти само бытие идеей мыслью. Только тогда Я станет идеалом личности. Мыслящий сливается с мыслью в идее как пределе существования, становится идеальным. В ней он становится неотличимым от идеала, вечным. Субъективное в субъекте становится сверхчувственно объективным, идеальным. Это не идеализация материального, но реализация идеального.
Реализатором является каждый мыслящий, как Я. Конечно, это трудно сделать, так как придется пройти целиком между Сциллой и Харибдой, остаться целым между молотом духа и наковальней материи. Легко расчеловечиться. Труднее остаться в нечеловеческом и даже в сверхчеловеческом человеком, самим собой. Быть человеком – это быть самим собой, не абстрактным человеком, но конкретно тем, кем ты есть. Как им стать благодаря себе? Мы уже естественно есть сверхъестественным образом. Но как нам стать самими собой, Я? Бог не может сделать это за нас. Это цель нашего существования, его смысл, смысл жизни. Только так мы сможем стать частью Бога. Всякая причастность иному иллюзорна, ибо в нем уже нет уже Я, нет самого человека, а есть семья, коллектив, народ, раса, природа, интеллект, дух. Нельзя забывать о том, что в Боге есть Человек. Это мы, ибо Он в нас.
Думал ли так Иван Иванович, не знаю. Но думаю, что он был рядом. Трудно быть рядом с этим в обычной жизни, в которой действует обычай, обходящийся без Я. В обычной, повседневной жизни его нет, а если но есть, то всему и всем мешает жить. Зачем тогда оно? Оно нужно бессмертным, а не смертным. У смертных, может быть, есть желание бессмертия, но нет умения быть бессмертным, быть Я. Иногда одного желания хватает, чтобы просто быть или быть, как все. Это твой выбор. И нет никакой гарантии, что сможешь без посторонней помощи. Но весь смысл в этом деянии заключается в том и только в том, что это должен сделать сам собой и никем другим. Как правило, это не удается никому сделать. Но люди пытаются, и на время попытки их жизнь обретает личный смысл. Без этого она становится безличной. Зато человек успокаивается и самоудовлетворяется, становится полнокровным организмом, полноценной вещью среди вещей, эффективно функционирует, как уместный, но заменимый винтик социального механизма. Любой человек лично считает себя лишним. Он гость на семейном празднике жизни. Никто его не понимает, даже близкие, даже он сам, потому что он сам себе чужой.
«И это, - умозаключил уже наш герой, - примета, признак не только буржуазной, но любой, человеческой жизни. Соблазном избавления от него является любовь. Чувством он успокаивается, но умом продолжает сомневаться.
Иван Иванович, как и многие другие миллионы самодеятельных людей, с утра пораньше собирался в понедельник на работу. Но он считал понедельник не днем тяжелым, а рабочим, потому что, - «лиха беда начало», - он уже поработал головой, занял себя творческой работой. Таким путем он уже оправдал свое существование в этот день, ибо следом его ждало бессмысленное времяпровождение на работе. Обыкновенная работа, а его педагогическая деятельность была таковой, сама по себе не имеет никакого смысла. Зато она имеет социальное значение обычая, который упорядочивает естественный хаос жизни. При таком значении смысл сам по себе бессмысленен; он избыточен. Поэтому если ты ищешь в общественной, производственной работе смысл, то он как паразит, как коннотат отвлекает силы работника от наполнения и обмена предметного, функционального значения его труда, имеющего стоимостное выражение в «зелени». Для чего еще работают буржуи и пролетарии с «буржуинским сознанием»? Разумеется, для «бабла».
Естественно, Иван Иванович шел на работу ради бабла и еще потому, что его, «зверя», «бестию», как скотину, приучили, впрягли пахать, работать от звонка до звонка. Ладно, за нищенскую зарплату преподавателя, на которую можно только «сидеть на хлебе и воде» в своем убогом угле, он готов «думать вслух» для студентов. Но ведь начальство, которое выдает трудпаек, считает это второстепенным делом по сравнению с бестолковыми мероприятиями и отчетами по ним, а также документацией по предмету обучения, которая, вообще-то, не нужна ни с какого бока. Она только мешает самому обучению, которое организовано не для обучения, а для самой организации, то есть, заорганизовано до конца. Такова плата за коллективизацию обучения. Если прежде был совхоз обучения, то теперь он стал капхозом. Но в том, и в другом случае вышел колхоз. Что ни делай, но получается одно и то же, - колхоз.
Даже на занятии по философии он должен был придерживаться коллективного плана ведения занятия. Все логично. Кто составлял этот план, вероятно полагал, придерживаясь коллективного, традиционного принципа аналогии, что если философия занимается всеобщим, то это занятие должно быть общим, коллективным мероприятием единомыслия. Да, у тебя есть свое мнение, но ему следует равняться на мнение начальства, которое осмысливается под руководством преподавателя на общих, общезначимых началах, настаивается, как целебная настойка, вроде «дегтярной (ирокезской) настойки» Беркли от всех хворей, на традиционных ценностях.
- Куда мне поставить эти «задние мысли»? – вдруг вслух сказал себе Иван Иванович. – Как и положено позади передних, передовых мыслей. Но что такое в наше не простое, я сказал бы, «сложное» время, передовые мысли? Разумеется, это мысли инноваторов. И кто у нас инноваторы? Мыслители, гении? Естественно, нет, либо те, у кого молоко на губах еще не обсохло, - последствие борьбы с пенсионерами на рабочем месте, - либо те, кто, как вороны, украдкой ворует сыр изо рта