Он не мешает мне быть самим собой. Почему? Потому что он трансцендентен мне? Не являюсь ли я в таком случае его образом и подобием? Я не утверждаю это, а спрашиваю. Но кого: себя или его? В таком случае не обожествляю ли я его? Если он путешественник во времени, существо из другого мира, которого уже нет, то где он есть, как не в том мире? В этом случае он не есть бог. Но есть ли он еще кто-то, помимо меня? Или я его «кто», а он есть «что» моего «кто»? Но буду ли я удовлетворен этим «что» как моей сущностью, самостью, душой? Или мне нужен другой «кто»? Ведь в случае с богом он не есть я. Он во мне как душа, как часть духа, но он есть в таком же качестве души и в других субъектах.
Другое дело, какая это душа: живая только или еще разумная. И помимо этого бог трансцендентен нам, есть сам по себе как дух в целом виде, но нам в силу своей трансцендентности доступен в невидимом виде идеи, позволяющей нам увидеть другое. Между тем и всей нам трансцендентности мы ему имманентны. Он есть не только в нас, но и мы есть в нем не для себя, но для него. Именно это делает нас не равными, но, напротив, неравными ему. Мы его воплощения, но не он сам. Но для чего мы не есть не он? Для того, чтобы быть самими собой не от века, а в допущении. Мы существуем сами по себе не естественным, но, напротив, сверхъестественным образом. Мы есть такие в творении. Бог допускает нам быть со-творцами. «Нам» - это не только людям, но и другим существам, вроде путешественника по мирам, ради того, чтобы не было одного одиночества, пустоты в душе и вне ее. Она есть, не спорю. Но есть и нечто, и некто, помимо нее, и есть не только, как иллюзия.
Есть не только авторы, есть и герои. Только степень их онтологического статуса минимальная. И все же они есть в некоторой другой реальности. Это реальность идеальная, героическая. Для нас она невозможная в том смысле, что мы не можем жить в ней натуральным образом. Нам не дано быть героями. Но мы можем быть ими в своем воображении, в образе и в его выражении и исполнении, в духе и в слове, в букве, в знаке, в аллегории, в символе. Можно подражать героям или симулировать их. Тех, кого из людей считают героями до-воображают их и принимают свое идиллическое представление за реальный идеал в том смысле, что идеал обитает среди нас, оде нас. ля пущей убедительности он должен умереть и оказаться уже не в нашем, материальном, но в своем, идеальном мире».
Контакт именно с ним, с героем, беспокоил, волновал, интересовал Ивана Ивановича, как автора, как писателя. Что было делать с ним? Для кого он писал? Естественно, для себя как читателя, для таких, как он читателей. Но не только. Он писал еще для героев, для персонажей своих сочинений как творений. На пару с музой он творил их и заботился о них, как о своих детях на правах отца. Он писал не для выживания, не для пропитания, не для признания, чтобы быть популярным, известным писателем. Он знал и понимал, что таких писателей считают графоманами. Пускай. Ну, и что? Не хочешь – не читай. Листай или читай бесплатно.
Правда, одно дело, когда такой писатель, как Лев Толстой, желает, вопреки экономному мнению своей жены, чтобы его сочинения были бесплатными, народными. Совсем другое дело, когда писатель является не популярным, не коммерческим. Тогда он вынужден быть бесплатным. Понятие «народ» разные люди понимают по-разному, например, по-толстовски.
Но случай Ивана Ивановича – это не тот случай. Он писал для того, чтобы лучше думать. И думал он для того, чтобы быть человеком как разумным существом, чтобы лучше жить, то есть, жить в своих мечтах. Лучшую жизнь он понимал, как мечту. Вот такой о был мечтатель. Это был мечтатель особого рода – ментального рода. Воображение было для него не только чувством, но и мыслью, сверхчувством, в котором чувство было равным самому себе, гармоничным. Гармония делает чувство разумным, осознанным. Такое чувство и является естественным разумом. У человека разум не естественный, природный, но искусственный, культурный, социальный. Он либо технический, художественный, либо научный, рассудочный. Люди путают творческое, продуктивное воображение или интуицию с разумом как гармонией. Естественный разум гармоничен, ибо в нем субъект есть объект, а объект есть субъект. Он равен самом себе, в нем бытие совпадает с мыслью.
Интуиция близка естественному разуму, но в ней то, что мыслится в модусе «знается», превосходит мыслящего как знающего, независимо от того, через что дается: чувство, рассудок или веру, которую принимают за обострение, порог чувства, конвертируют ли переводят при пороговых значениях количества в качество, ошибочно называя экстрасенсорикой. Между тем количество никогда не переходит в качество. Это качество переходит в другое качество же при росте или падении количества. Поэтому в случае с мистикой мы имеем дело уже не обострением чувства, а обострением веры как чувства, чувства веры. В этом смысле мистика есть не обострение чувства, как магия или практика веры, культ, не экстрасенсорика, не порог чувства, а то, что есть за его порогом, интенсивность чувства, его качественно новое, сверхчувственное состояние. Это интуиция чувственная, рациональная и мистическая.
Но есть еще продуктивная способность воображения, которая представляет не одно вдохновение, то, то нашло на созерцателя, наблюдателя, но и активность желания творца, техника-изобретателя. Это уже искусное, соблазнительное, искусственное состояние. В нем субъект превосходит объект, делает его материалом исполнения своего желания. В области ума, мысли ему соответствует самосознание, как не просто чувство Я, слитое с сознанием, а от него искусственно отстраненное в понятии как пределе идеализации. Если естественный разум идеен, то искусственный, технический (в значении искусства тоже) разум идеалистичен.
Естественный разум слит с экзистенциальным переживанием реальности. Напротив, искусственный разум (так называемый «искусственный интеллект» - это натурализация, гипостазирование, симуляция искусственного интеллекта человека) разделен с чувственной реальностью, то есть с реальностью, непосредственно доступной чувствам. Он, точнее, человек, как его носитель, находясь в таком состоянии ума, выделяет себя в особую реальность или понимает себя как собственно интеллектуальный, гносеологический способ существования. При таком рассмотрении разума не следует забывать о существовании недоступного человеку сверхъестественного, духовного, идеального разума бога.
Конечно, искомое состояние гармонии в мысли было не сущим состоянием Ивана Ивановича, но пределом его мечтаний, мыслей. Для него не мечта была мыслью, а мысль - мечтой в идее. Поэтому рано или поздно, его должна была посетить мечта быть путешественником по мирам. Это были миры Ивана Ивановича Петрова. Он был их автором и мечтал стать героем, проводником по ним всех заинтересованных лиц.
Глава седьмая. Мир снов Петрова
Мирами Петрова можно считать мир снов, мир мыслей и мир слов Ивана Ивановича. Какие сны составляли для него целый мир? Это были сны откровения. Одним из таких откровений стал сон о будущем, который он назвал «28745» в честь года в будущем относительно момента настоящего сна. Это было так далеко впереди от настоящего, что само настоящее полностью терялось в том, что давным-давно прошло и больше ничего не значило, кроме того, что служило точкой отчета. Таких снов он прежде не видел, если не считать тот сон, в котором он впервые узнал о своем иномирном происхождении. Но тогда он еще сомневался в его достоверности. Сон есть сон.
Во сне он возвращался из экспедиции к удаленному космическому объекту на родную планету. К сожалению, за время его отсутствия на Земле прошло слишком много лет и никого из близких не осталось уже в живых. Как Иван Иванович понял из сна, там, куда он попал, его надолго задержала непредвидимая природная аномалия. И только чудо спасло его. Астронавты, оставшиеся в живых, потеряли всякую надежду найти его и тех разведчиков, которые оказались в плену странного объекта. Он забросил их в параллельное измерение. Вернуться обратно сумел только Петров. Но, к несчастью, время в ином измерении текло слишком медленно, и когда он вернулся в обычное измерение, тогда астронавты уже давно улетели. Хорошо, что они хоть оставили на всякий случай надежный спасательный модуль. Несмотря на то, что прошло чересчур много времени, - больше десяти тысяч лет, - он работал исправно, ибо находился в замкнутом силовом поле, которое мог отключить только заранее предупрежденный астронавт. Это поле поддерживалось энергией планеты, на которой они высадились. Именно там и произошел казус, сбой времени.
Его давно уже никто не ждал. Ведь прошло много тысяч лет. Он подумал, что дело о межгалактической экспедиции на обитаемую планету Цирцею подобный Солнцу желтый карлик (G2V) HDE 3413798 из Триангулярной Галактики (NGC 588) сдали в архив и забыли. Когда он добрался до международного космопорта на Плутоне, ему подробно пришлось объяснять служителю-андроиду, кто он такой, что его зовут «Атис» и он человек-астронавт, который возвращается обратно на Землю из «Треугольной Галактики». С виду космопорт почти не изменился, но он был какой-то безжизненный. Не было почти никого, кроме подошедшего к нему андроида. Тот сильно удивился встречи с человеком, если андроиды умеют удивляться. Во времена Атиса они не могли это делать. Теперь же, видимо, научились или их научили.
- Вы, астер Атис, уникальный экземпляр, - заверил его андроид, представившись в ответ, - Йя восемьдесят семь тысяч шестьсот пятьдесят четвертый. Это вы разговаривали со мной по связи.
- Снова повторите, как вас зовут, а то я не запомнил.
- Йя 87654, - коротко ответил андроид.
- Хорошо. Повторение - мать учения. Теперь я понял, как мне запомнить ваше имя: и краткое, потом "я" и, наконец, последовательность простых чисел в обратном порядке, начиная с 8 до 4.
- Как сложно вы думаете. У вас слабая оперативная память?
- В наше время говорили «короткая память». Я на нее не жалуюсь и к ней привык, - объяснил Иван Иванович. Он хотел добавить, что такова обычная человеческая память, но почему-то не стал, наверное, из предусмотрительности или осторожности, - кто его знает, как у них теперь, в будущем, принято. - Кстати, почему вы назвали меня уникальным экземпляром?
Внезапно Йя 87654