- Но может быть другой есть в проекте, в замысле? – предположил и предложил Сергей.
- В вечности, в идее, до времени как возможность? – спросил Иван Иванович.
- Ну да…
- Следовательно, если есть память, прошлое в настоящем, то может быть фантазия в нем как будущее. Воображай, входи в образ! Твори! – воскликнул учитель. – «Жизнь коротка, искусство вечно». В творении как образе рождения живет человек. Так он продолжается на своем месте во времени, в настоящем. Поэтому живи сейчас. Воображение есть в настоящем. В нем, в игре воображения, присутствует идеал. Его материализация не идеальна. Вместо него появляется лишь его подобие. Но оно уже реально, конечно, во времени, на время, не на вечность. Временно уподобление, подражание. Настоящее подражательно. Оно есть имитация вечности в образе. Без образа, без подобия оно есть симуляция как подобие не того, что есть, а того, чего нет, но только кажется.
Кажется не подобие идеала, а подобие подобия. Это пародия на идеал. Так является его подмена, фальшивка, софизм как подмена, симуляция мысли. Ведь мысль принадлежит бытию, а мнение как то, что мнится, - не-бытию. В нем как в явлении не-бытие есть. Но оно есть как видение, не ведание. Не зря отцы-мудрецы предупреждали об опасности представления идеала. В нем представляется не сам идеал, а представление. Это не презент, не презентация, а репрезентация, наглядным образом которой являешься ты сам, представляющий, любующийся на себя собой. Репрезентация уже вторична, она третична как символ, ибо вторично естество как подобие сверхъестественного, чудесного. Чудесна свобода. Она необходима при подражании как умение повторяться без повторения. Эпигон должен понимать свою вторичность, иначе он будет симулянтом, плагиатором. В плагиате появляется навык, автоматизм повторения. Подмена, обман подкрепляет память. Люди врут, чтобы не забыть. Что не забыть?
- Что они врут, - ответил Игнат, - иначе уже обманут их.
- Значит, люди обманывают других, чтобы не обманули их?
- Естественно.
- Выходит, люди врут из страха быть обманутыми? Бесстрашные говорят правду?
- Правду говорят дураки, которым нечего скрывать. Они пустые, - умозаключил Никита.
- То же мне нашелся шуньявадин, - заметил Матвей.
- Кто-кто?
- Не парься, уже проехали, - утешил Шота.
- Дураки не пустые, они набиты глупостью, которой сбивают с толку тех, кто еще не определился в истине.
Лекция уже закончилась, но они продолжали говорить, пока студенты другой группы бесцеремонно не попросили их освободить помещение.
Глава вторая. В парке
Лишь в парке, по соседству с университетом, Иван Иванович отошел от лекции, сидя в одиночестве на скамейке. В парке было тепло и уютно, как дома. Цвела вишня, груша и яблоня. Пахло свежей сиренью. Пели птички и жужжали пчелы, собирая нектар со цветов. Солнце лизало своим мягким языком плешь на шевелюре нашего героя. Все располагало к отдохновению.
- Ну, что я плел, - клял он себя. – Нет, это была не лекция, а, видимо, спиритический сеанс вызывания духа философии на головы несчастных студентов.
Вот тут-то и нужно будет тебе, незадачливый автор, скажет догадливый читатель, заставить героя встретиться воочию с той, кого он силился вызвать из мира теней. Но всему свое время. Пока же предоставим герою право реабилитировать себя.
- Ну, что я ругаю себя. Это обычная лекция, которую я должен был уже давно забыть, как страшный сон при свете дня. Нет же, - эк, меня разобрало. Смех, да и только. Ничего, еще надумаем. Серьезно!
И тут на него что-то упало и отвлекло на время от глупых мыслей, которые обычно приходят в опустошенную голову. То, что упало ему прямо на голову, было майским жуком. Он слетел с его убеленной сединой шевелюры и сел рядом на свободное место.
- Вас, да, уж, что-то беспокоит? – невозмутимо прожужжал жук.
- Что? – молвил Иван Иванович, обомлев от неожиданности вопроса.
- Я говорю вам человеческим голосом о том, что вас что-то беспокоит. Неужели не понятно? – спросил жук и пошевелил усиками.
Он вдруг представился Ивану Ивановичу огромных размеров, так что ему стало страшно неловко и возникло дикое желание сбежать из парка, прибежать домой и спрятаться под кроватью, ожидая за собой погоню. Вот он лежит под кроватью в пыли, силясь не чихнуть, а жук, перебирая и гулко стуча гигантскими лапами по полу, кружит по комнате, страшно жужжит и шелестит своими прозрачными крыльями, риподняв надкрылья.
- Не волнуйтесь так сильно, я не доставлю вам неприятностей. Не думал я, не гадал, что вы такой фантазер. Я обычный майский жук. Зовут меня «Май Жукович». Я кажусь вам таким большим, потому что живу у вас в голове, - стал утешать нашего героя необычный собеседник.
- Меня беспокоите вы! Как можно вам обращаться ко мне человеческим голосом? Вы совсем не бережете мою нервную систему, - стал жаловаться Иван Иванович на Мая Жуковича самому Маю Жуковичу.
Не думайте, недоверчивый читатель, что Иван Иванович и бровью не повел от того, что стал свидетелем и даже участником такого необычного явления, феномена природы, да, просто, я скажу вам, чуда, как говорящий жук. Это вам не цирк, и даже не компьютерная анимация, а самая настоящая правда. Была ли она реальной правдой или правдой глубин сознания философа, в которых скрывается еще не та чертовщина, история умалчивает, предоставляя возможность догадаться об этом самому читателю. Но не столь удивительно само событие, необычный случай, как его предвосхищение. Во почему Иван Иванович вспомнил о себе, о своем душевном здоровье. Он подумал о том, не нашло ли на него затмение, не повредился ли он в уме от избытка мысли? Но нет, все было обычно, даже жук, неподвижно сидящий на одной из облезлых, когда-то зеленых плашек скамейки.
- Вот видите, все в порядке, - стал уговаривать его Май Жукович.
- Да, все в порядке, кроме мое головы, - обреченно сказал упавшим голосом Иван Иванович, и понуро опустил свою голову.
- Не печальтесь вы так, Иван Иванович. Хотите я вам расскажу сказку, чтобы вам стало весело?
- Я и так чувствую себя, как в сказке, в тридевятом царстве, тридесятом государстве. Ни в сказке сказать, ни пером описать, как я весел. Только не пляшу от такого счастья.
Вам делать нечего, как мне сказки рассказывать?
- Вот именно: нечего! Слушайте и мотайте на свой ус.
- Я уже вижу, как вы сами намотали себе на усы, - сказал наш герой, показывая указательным пальцем на шевелящиеся усы жука.
- Жили-были жук со своей жучихой, - начал свою сказку жук. – И был у них работник по имени «Жуван». Работник как работник. Но было в нем что-то особенное, я сказал бы, героическое. И не знали они, что с ним делать. Что делать с героем? Вот вы, Иван Иванович, герой?
- Нет, конечно, - коротко ответил философ.
- И почему?
- Как это почему? Ну, потому что не герой.
- Значит, вы знаете, кто такой герой, раз отличаете себя. Кто это?
- Вы меня спрашиваете, как человека, вообще, или, как философа?
- Есть разница?
- Конечно. Тем более, вы, Май Жукович, рассказываете сказку про жуков. Тогда и герой у вас получается жукообразный. Я ведь не жук и как мне понять ваш жучиный героизм.
- Логично, Иван Иванович, - сказал Май Жукович и подал свою переднюю конечность для пожатия.
Иван Иванович с опаской протянул свою руку и тут же узнал, каким крепким и цепким может быть пожатие жука.
- Теперь вам все понятно?
- Теперь, да.
- Знаете, Иван Иванович. если существа не понимают на словах, то до них доходит через пожатие, осязание, ощущение, чувственное прикосновение. Мы, жуки, контактируем с миром на ощупь. Но я особенный жук, так сказать, человекообразный. Мне понятен ваш язык. Поэтому смело говорите, как вы в качестве уже философа понимаете сущность и природу героя.
- Но это долгий разговор.
- Вы куда-то спешите?
- Нет, совсем нет.
- И это было бы странно, ведь мы с вами стали участниками эпохального события первого разумного контакта человека и жука. Вы счастливы, что в моем, так сказать, лице, встретили другое разумное существо, которое хочет понять вас, а не скушать? Я, например, бесконечно рад, - признался Май Жукович и радостно зажужжал и захлопал крыльями.
- Ну, конечно, я сильно рад, - стал уверять его Иван Иванович, но почувствовал, что это получается у него не очень убедительно и поэтому сразу перешел к делу. – По-моему, сущность героя заключается в его любви к року, как говорили римляне, в “amor fati”. Судьба ведет героя. Это надо понимать так: он идет навстречу своей судьбе. Все прочие пытаются избежать встречи с судьбой, бегают от нее. Человек встречается со своей судьбой в опасной, пограничной ситуации, в которой узнает себя, узнает на что способен. Это рискованно оказаться в опасной ситуации не готовым к ней. Поэтому судьба выбирает именно его. Тем, что судьба выбирает его, она ему помогает, делает его настоящим героем. Он ее любимчик, баловень судьбы. Он может. Нет, он уже есть, он предопределен быть героем. Это его природа, врожденный аристократизм. Он лучший. Другие может хороши, но он лучший, отличник. Таковы и гении, и святые, и пророки, провидцы, мудрецы. Возьмите гения. Судьба, как говорили древние, или бог, как говорим мы, дала ему дар творения дала даром, сделала его гением. Не он сделал себя, не заслужил, а уродился, но в чем-то одном: природа скупа на дары и бог один, един. В единстве с богом, о своей природе гений есть гений. Поэтому он творит само собой, без лишних усилий утверждается в своем гениально утверждении. Да, в жизни, в быту он может быть ничтожеством, рогатым мужем. Вспомните Александра Сергеевича: «Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;
Молчит его святая лира;
Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.
Но лишь божественный глагол
До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел».
Или его же строки из «Онегина»: «Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей».
Это мы, бездарные, «все учились понемногу
Чему-нибудь и как-нибудь,
Так воспитаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть».
Мы бегаем от судьбы, а не она от нас, потому что обделены ее вниманием, тщимся сами, предпринимаем поистине героические усилия, сделать нечто, но, естественно, проигрываем, бьем мимо цели и попадаем в себя. Единственно, что мы можем, так это быть самими собой. Но и это не мало. Может быть, важнее всего.
Нет, Ницше прав. Есть сильные люди, в ком есть воля к власти, к творчеству. Им, сильным людям, позволено самим провидением творить, само-утверждаться, утверждать свой дар как утверждение, простукивать былые ценности «молоточком судьбы», их уценивать и переоценивать, утверждать новые, невзирая на мольбы и просьбы ничтожных, бездарных людей, не считаясь с ними и н спрашивая на то у них,