себе тем безысходно медленным, но при этом до конца верным ходом всей своей общечеловеческой истории и будет постепенно же принуждено именно что чисто так поэтапно и пошагово вполне эволюционировать.
Ну а вместе с тем тогда и начнут более-менее разумно видоизменяться и усложнятся все те от века более чем непритязательно и буднично нынче существующие принципы любых тех необъятно же широких общественных взаимоотношений.
Потому что как-либо иначе то, уж и не могло быть с тем вовсе ведь до чего отныне неумолимым движением времени, что в последние двести лет сколь неутомимо разом утянет нас куда-либо строго вперед и только всесильно вперед…
Причем это именно оно и приводит в движение буквально все механизмы, так или иначе управляющие обществом, и они до чего глубоко, перепахивая почву, вскрывают абсолютно любые корни довольно-то немыслимо многообразной людской натуры.
И как оно и понятно не одни лишь те сколь благостные и положительные, но между тем, к самому большому на то сожалению, и все те из них более чем донельзя отвратительно отрицательные.
И как-либо иначе ему пока уж вовсе так никак явно и не бывать.
Раз все общественное зло до чего и впрямь исключительно так последовательно эволюционирует вместе со всем человечеством, а не остается некоей тенью стародавнего треклятого прошлого.
И именно этак у того еще древнего, порядком одряхлевшего зла свежие головы, между прочим, разом так затем заново и отрасли.
Однако всего хуже будет, коли в сущее невежество явно попытаются с дьявольски суровой силой сходу втиснуть светлые идеалы крайне так, пока довольно далекого будущего.
Ну а тем более, если они ко всему прочему еще и донельзя во всем изумительно же блекло абстрактные, то есть на данный момент они никак и близко пока не обкатаны на всякой той донельзя так суровой и совсем неотъемлемо простецкой житейской практике.
300
Да и вообще разве хоть одна здравая мысль и вправду способна стать делом, минуя многолетнее обдумывание всех ее сколь неизбежно, что исключительно же проблематичных и чисто как есть на редкость конкретных и практических своих сторон?
Понятное дело, что и близко так уж явно ведь нисколько не сможет, и это одна из наиболее элементарных жизненных аксиом.
А если все к тому же произошло и до чего внезапно и попросту чудовищно вот стихийно, да и полностью бесконтрольно, и в принципе как-никак донельзя хаотично и массово, то тогда тем более, какое это тут может быть доподлинно верное продвижение людского социума к неким самым заоблачным далям грядущего?
А может, все-таки новоявленное зло разве что лишь попросту непримиримо воспользовалось горячечным нетерпением ярых рационализаторов светлых (а может, и нет) идей неистощимо оптимистичного и никак толком необдуманного и впрямь уж как есть более чем незамедлительного осушения старого и гиблого болота ныне вот никак неправо существующих общественных отношений?
Причем все попытки их постепенного видоизменения могли бы носить и тот строго хозяйственный, а не отчаянно рьяный политический характер.
Изменить к чему-то лучшему можно только свою улицу, но не весь же большой город.
Разнузданное политиканство всяких мелких чинов, так и желающих все проблемы решать в самых грандиозных вселенских масштабах и призвало на службу народу всяких тех еще бесноватых Шариковых и Швондеров.
И ведь начали происходить все эти весьма многолюдные прения как раз-таки явно уж исключительно задолго до появления всех тех яростно возносимых над безнадежно пустыми головами алых знамен…
И в наиболее главную основу всему тому разве что вот легло одно то беспардонно твердолобое и безапелляционно нигилистическое отрицание всего того чисто так прежнего простецки безыдейного зато сколь еще относительно более-менее сытого существования.
Люди, всею душой хотевшие только как лучше, а потому и в едином усилии стремившиеся разом натянуть покрепче вожжи, да и погнать людское стадо именно на то пастбище, на котором им и будет затем еще пастись значительно посытнее непросто опростоволосились, а потому и всецело дали пищу одним белым червям и вшам.
А как раз потому и вполне возможно наделить подобного рода доблестные задушевные устремления тем самым броским именем изумительно простейшего разветвления точно того прежнего помпезно лютого недобра.
Оно разве что только пустило свежие корни на куда получше, нежели чем некогда ранее, нынче-то разом взрыхленной почве всей этой новой общественной жизни.
И теперь ему было, где вволю развернуться и вдоволь счастливо разгуляться.
До наступления новых времен тому до чего еще, несомненно, явственно бы помешали именно те более чем донельзя твердые сословные рамки, ну а нынче вместо тех трех голов внеэтического поведения их оказалось чуть ли не с добрый десяток.
Автор может назвать все эти «головы» по их истинно и впрямь злосчастным наименованиям.
Первые три, отлично подмеченные в фильме «Место встречи изменить нельзя», остались полностью разве что на том самом своем прежнем месте: хитрость, жадность, предательство.
К ним только теперь вот до чего надежно и навечно присовокупились: хвастовство красивыми, но крайне блеклыми мечтами; фанатизм, переходящий в дикий экстаз; готовность умереть во имя мутной, никак уж не видимой простому глазу идеи; боязнь всяческой власти как таковой; узколобое верхоглядство; лакейство перед всяким общим мнением.
301
И все причины тому и впрямь-таки сколь еще отлично были описаны Сомерсетом Моэмом в его публицистической книге «Подводя итоги»:
«Люди, будучи эгоистами, не могут легко примириться с отсутствием в жизни всякого смысла; и когда они с грустью убедились, что уже не способны верить в высшее существо и льстить себя мыслью, что служат его целям, они попытались осмыслить жизнь, создав известные ценности, помимо тех, которые непосредственно содействуют удовлетворению их насущных потребностей. Из этих ценностей мудрость веков выделила три как наиболее достойные. Стремление к ним как к самоцели, казалось, придавало жизни какой-то смысл. Хотя в них, по всей вероятности, тоже заключена непосредственная польза, но на поверхностный взгляд их отличает отрешенность от всего земного, которая и создает у человека иллюзию, будто с их помощью он избавляется от человеческого рабства. Высокое их благородство укрепляет в нем сознание собственной духовной значимости, и стремление к ним независимо от результатов как будто бы оправдывает его усилия.
Это – оазисы в бескрайней пустыне существования, и поскольку людям неизвестен конец их пути, они убеждают себя, что до этих оазисов, во всяком случае, стоит добраться и что там их ждет отдых и ответы на все вопросы. Эти три ценности – Истина, Красота и Добро».
И если рассуждения Моэма и не во всем до конца ныне как-никак до чего всеобъемлюще полноценны…
Причем именно что в свете той самой довольно-таки весьма уж широко им развернутой темы, то подобным образом оно выходит разве лишь потому, что ему некогда попросту никак не хватило достаточно так длинной исторической перспективы, он был сыном своего века, и ему было вовсе непросто буквально всю ее до конца охватить.
И она нисколько никак пока не поддается всяческому элементарному логическому анализу, а он явно пытается его как-никак непременно же все-таки провести.
302
Хотя на самом-то деле, железобетонный век только и всего что весьма самочинно создал новоявленные дикие джунгли, а заодно и довелось ему разом прибавить всяческой отчаянной жестокости, к тому же явно отныне основанной именно на том крайне бесчеловечном, как бы выточенном, словно бы из цельной глыбы мрамора, сущем прекраснодушии.
И уж находило это свой выход именно в тех бесстрашно безумствующих нечестивыми страстями эмоциональных порывах, которые и впрямь-таки до чего безотлагательно требовали самого же спешного разрешения донельзя ведь остро ныне стоящего вопроса истинно полноценного вычищения всей той «общечеловеческой плесени».
И главное, всему уж этакому «общественно полезному процессу» всецело разом и полагалось сколь доблестно и сверкающе ярко осуществиться именно что во имя царства добра и справедливости, как о том без тени стеснения беззастенчиво и лживо и было чисто этак разом заявлено в тех безумно кичливых и отчаянно привязчивых глазу лозунгах.
Александр Галич написал песню «Еще раз о черте», и в ней были такие слова:
«В наш атомный век, в наш каменный век
На совесть цена пятак»!
И это очень даже хорошо продуманные и однозначно во всем верные рассуждения, в них только-то и всего, что никак не хватает чего-либо донельзя так осмысленно и безупречно вполне ведь делово и складно так определенного…
А именно – что не на одну ту чисто так житейскую совесть нынче подобная красная цена, но и на человека вообще, коль скоро общество так уж и погрязло в безмерно дикой и совершенно так неравной борьбе за некую светлую, никак наспех вовсе ведь и близко не осуществимую «благую идею».
И главное все то высокое пламя лютой борьбы если как-либо и было привязано ко всему тому простому люду, то разве что лишь, откуда-то издали, да и целиком абстрактно совсем уж тоненькой тесемочкой…
303
А конечное производное всего этого – сущая замена обыденной житейской совести неким экстрактом обезличенно самодовольных рассуждений, до чего и впрямь буквально наскоро выведенных из жесткого переплета произведений искусства.
А между тем этакий неведомо, куда зовущий, чрезвычайно коварный, безвременно для всех и каждого «верный путь» разве что только и ведет к одной той самой уж явной подмене всякого реалистического восприятия мира идеалистической самоубежденностью в то, что обязательно еще вскоре произойдет некое великое чудо.
А нечто подобное между тем никак не более разумно, нежели чем та сама по себе истинно вот жалкая попытка заменить синее небо, выкрашенным в точно тот же цвет потолком.
Приблизить все небесные блага, нам доселе весьма вот праздно наобещанные религией, к этакой всегдашне грешной земле – то ведь и было светлой мечтой беспутной души идеалистов XIX – XX столетий.
304
Однако, как то всем и каждому и впрямь должно было оказаться весьма вот сходу безо всяких экивоков в ту или иную сторону донельзя же разом всецело понятно…
Совсем иссохнув от нестерпимой жажды, а заодно и безвременно обретаясь в неких тех чисто своих полусумасшедших грезах строить планы на некое другое грядущие величайший грех.
Причем это так в то числе и перед теми, кто будет жить после нас на той совсем уж выжженной солнцем Земле.
Но кое-кто обо всем этом попросту вовсе ведь явно не думает, а потому и в своем сколь необузданном воображении разом углядев тот самый весьма и весьма до чего распрекрасный оазис, этот кто-то именно что явно рванул и ринулся к нему, что было только сил.
Ну а как раз потому и лютая смерть настигла неимоверно многие миллионы людей, что были и впрямь «осчастливлены» наиболее скотской во всей истории мира властью тех, кто впереди видел одно лишь свое крайне мелкое счастье.
Ну а те, кто некогда неслись вперед, не разбирая ни пути, ни дороги оставили после себя в виде потомства людей
