крупных, глянцевитых цветных фотографий, аккуратно разложенных на искусно инкрустированной нефритом поверхности стола. На каждой из них красовалась Эрика Слайкер в роскошном, отделанном жемчугом, жемчужно-сером костюме, который прекрасно сочетался с ее длинными, блестящими, цвета вороного крыла волосами. На каждой она была снята на фоне буйной, тропической листвы зимнего сада. И с каждой она смотрела на него с выражением крайне возмущенного высокомерия на бледном, продолговатом лице: маленькие припухлые губки были презрительно надуты, высокие, тонкие брови надменно сдвинуты, придавая лицу выражение царственного величия.
Он отобрал фото, на котором она выглядела наиболее неприступно, затем методично смял остальные шесть в грубые комки бумаги с острыми углами — так юнец, впервые попавший в бар, мнет пустые пивные банки — и смахнул их со стола в стоявшую рядом, обитую тигровой шкурой корзину. Затем быстро прошел к стулу, на котором только что восседала Эрика Слайкер и, внимательно обследовав поверхность сидения, подобрал что-то с его леопардовой обивки, держа это осторожно двумя пальцами перед собой на вытянутом расстоянии.
Вернувшись в столу, он аккуратно уложил в небольшой белый конверт найденный им длинный, блестящий, цвета вороного крыла волос Эрики, запечатал конверт и пришпилил его к оставшейся цветной фотографии.
- Она будет мне говорить о ведьмах, - тихонько пробормотал он, - мы еще посмотрим, кто кого!
Он порылся в ящиках стола и извлек еще одну цветную фотографию, на этот раз рыжеволосой молодой красавицы — восходящей звезды на задворках Бродвея, — которая совсем недавно отвергла его предложение стать на месяц коронованной принцессой секс-кисок. Проверив содержимое прикрепленного к ней конверта, он удостоверился, что все три, зеленоватого цвета, кусочка ее лакированных ногтей были на месте. Затем, запихнув оба конверта с фотографиями в большой конверт из крафтовой бумаги, он сунул его себе под мышку и ринулся к массивной двери кабинета. Торопливо семеня ногами, он проследовал роскошными, переливавшимися огнями коридорами своего "Кошачьего Замка", как окрестил его один не в меру злой на язык репортер и, оставив без внимания древний лифт с его ажурными, позолоченными чугунными решетками дверей, отправился вниз пешком, пробегая лестничные пролеты с их погруженными в полумрак любовными нишами и зашторенными кабинками для уединения, которые служили исключительно в качестве интерьера для съемок интимных сцен.
Было около семи вечера, и обычный для этого времени вечерний раут приближался к своему стерильно-сексуальному апогею. Два расположенных поодаль друг от друга джаз-бэнда с грохотом изрыгали из своих недр звуки диксиленда и твиста. По коридорам дефилировали стайки юных, полуодетых красоток, смело выставлявших напоказ свои, по их расчетам, достойные обозрения детали анатомии, встречаясь, но не задерживаясь перед строго одетыми молодыми людьми, с озабоченным видом следившими за их маневрами.
Однако, несмотря на страстные извивания танцоров и кривляния комиков, несмотря на все шумные игрища, затеваемые самодеятельными затейниками, нигде не было замечено никаких поползновений к интиму, исключая лишь минимально допустимые контакты по ходу танца и чисто случайные прикосновения рук.
Ибо все пребывали в страхе, чтобы кто-нибудь, не дай Бог, не сделал ничего неподобающего, фривольного, о чем сразу пронюхают репортеры, а вслед за ними и полиция — что-нибудь вроде романтического признания или пьяной выходки.
При виде Хозяина и Повелителя Кошачьего Замка, мелко семенящего ногами с коричневым конвертом под мышкой, все почтительно расступались, причем на лице каждого мужчины уже была готова заискивающая, радостная улыбка на случай, если это потное, украшенное острой мефистофелевской бородкой лицо обернется в его сторону, а каждая девица просто расцветала на глазах, выгибаясь в его сторону и демонстрируя в лучшем виде все свои прелести: губы, шею, грудь, бедро, пухлую коленку, либо какую другую часть анатомии, которую она сама считала шедевром.
Но Таггарт Адамс шел напролом, ни на кого не обращая внимания. Мужчины его только раздражали, а что касается девушек, его психоаналитик вот уже третий год бился над тем, чтобы как-то расшевелить его интерес к ним, но без особого успеха. Он уже был совсем не тем наглым прожигателем жизни, за которого его можно было принять, судя по бородке и карандашным усикам, которые были своего рода эталоном преуспевающих издателей "журналов для мужчин".
На данный момент единственной интересующей его девушкой была известная нам брюнетка с волосами цвета вороного крыла, ниспадавшими красивыми прядями на ее бледно-презрительный лик, но с ней-то он как раз и собирался посчитаться в самом ближайшем времени.
А что касается персонала, толпящегося в коридорах — увешанных бриллиантами секс-куколок — "пуппэ де ламур", — которые крутились около одетых в строгие темные костюмы мужских участников этой пантомимы — что ж, это было нормально.
Все ниже и ниже сбегал по лестничным пролетам Таггарт Адамс. Мимо бассейна с его бирюзовой поверхностью и стайкой старлеток в бикини, причем каждая на своем, отведенном ей месте. Мимо большого, шестиметрового аквариума, в котором за толстым стеклом плавала, скользя меж настоящими кораллами, одинокая девушка-рыбка в акваланге с длинной гривой светящихся волос. При виде Тага парочка, застывшая у стекла, испуганно разомкнула объятия, и молодые люди бросились в разные стороны, провожаемые суровым взглядом мэтра. Наконец, он был один, стоя в полумраке отделанного дубом и светлыми шпалерами коридора, на самом "дне" его огромного обиталища.
Быстрый взгляд, брошенный им в обе стороны коридора, убедил его в том, что он был в совершенном одиночестве. Следуя определенному ритму, он тихонько несколько раз нажал на дубовую розетку в стене. Светло-коричневая дверь бесшумно отъехала в сторону, открыв проход, из которого потянуло теплой сыростью и запахом свежей листвы. Изнутри шло слабое мерцание. Таг быстро прошел внутрь, и дверь тут же автоматически закрылась.
Он оказался в довольно просторном помещении, погруженном в темноту за исключением крошечного ночника, установленного над четырьмя фотографиями на стене. В его отсветах можно было также различить силуэт большого стола, на котором стояло несколько глиняных горшков и телефон, а рядом лежали небольших размеров инструменты садовника. Однако, несмотря на полную темноту, в помещении чувствовалась некая аура женского присутствия.
По мере того, как глаза привыкали к темноте, стало видно, что вся комната была уставлена рядами цветов с толстыми стеблями и раскидистой листвой. Эти цветы даже в призрачном свете ночника переливались странными оттенками — золотисто-лимонного и бежевого, светло-коричневого и цвета слоновой кости, и даже слегка розоватого, — и в воображении возникала картина множества изящных, застывших в немом оцепенении куколок, подвешенных за зеленые кроны, словно за волосы. И все это производило впечатление чего-то нереального, жуткого, и отталкивающего.
Действуя с уверенностью завсегдатая, Таг быстро подошел к столу с горшками и принялся за работу. Он отставил телефон в сторону. С крошечной полки, висящей под фотографиями он снял коричневатый пухлый конверт, на котором небрежным, мелким почерком было выведено "Мимики" (но до этого он поставил на место взятый ранее конверт с надписью "Вампирши").
Из этого старого, порядком потрепанного конверта он с осторожностью извлек круглое, черное, блестящее зернышко, размером не больше сливовой косточки. Обернув вокруг него одиннадцать раз волос Эрики Слайкер, он засунул его на пару дюймов во влажную, комковатую землю одного из стоявших рядом горшков и аккуратно разровнял поверхность.
"Да упокоится", - сказал он торжественно, стряхивая прилипшие комки земли с рук в горшок, - "но не в мире".
Приставив лицевой стороной к горшку фотографию Эрики, он вытащил второе зернышко из мятого конверта. Но тут он впал в некую задумчивость: жесткое выражение на его лице смягчалось, а взгляд переходил с одной висящей на стене фотографии на другую. Всех их объединяла одна особенность: на них была изображена высокая, пожилая женщина в старомодном, прошлого века платье, закрывавшем ее фигуру от подбородка до лодыжек. Это была дама с лицом аристократки и пронзительным взглядом, а ее хищный, похожий на клюв нос почти сходился с острым, выдающимся вперед подбородком, делая ее похожей на колдунью из детской книжки.
На губах Тага появилась нежная, влюбленная улыбка, лишив его лицо тонкой, презрительной гримасы Мефистофеля, которая была его визиткой в светских кругах. Ему всегда было приятно бывать в обществе по-настоящему пожилых женщин, пусть даже виртуально — в мечтах или один-на-один с фотографиями. С ними он чувствовал себя уютно: ему импонировали их старческая живость, болтливость, признательность, их сухой, иногда довольно язвительный юмор, а подчас и злобные нападки, — главное, что в них не было этой отвратительно наглой, похотливой женственности. И конечно же, главной причиной дружеского расположения Тага к женщинам этого возраста была его бесподобная двоюродная бабушка Вероника — всемирно известный биолог и загадка в ученых кругах, — которая десять лет назад завещала своему племяннику нечто большее, чем солидное состояние.
Таг с любовью потер между пальцами второе зернышко и погладил дрожащей рукой скопца все еще достаточно пухлый конверт, оставаясь мысленно с четырьмя фотографиями, на которых покоились его глаза. На первой из них его бабушка — еще в молодые годы — была в компании Лютера Бёрбанка в его кактусовом саду. На второй, уже вполне в солидном возрасте, она отвечала, в Тифлисе, на энергичное рукопожатие Трофима Денисовича Лысенко, советского пропагандиста теории влияния среды на генетическую наследственность, встреча с которым произошла незадолго до того, как этот жулик от науки добровольно ушел с поста президента всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.
На третьей она была одна, стоя с мрачным видом перед закрытыми дверями здания с медной табличкой на фасаде, указывающей, что это главный офис Американского Ботанического Общества. Только на ней было выведено тем же самым бисерным почерком, как и на конвертах "Вероника Адамс, д-р наук".
На последней она была сфотографирована в гостиной парижского ресторана в компании странных бородатых мужчин во фраках, причем все лица получились в виде белых пятен из-за слишком сильной вспышки магния. Фотография запечатлела ее в момент награждения Ламарковской медалью за работу, озаглавленную "Семнадцать научно подтвержденных примеров контроля за развитием растений с помощью мыслей, символов, изображений и экзодермических суррогатов".
Лицо Тага приняло еще более задумчивое выражение, и он стал рассеянно подергивать себя за клинообразную бородку рукой, сжимавшей между пальцами зернышко. Потом его глаза сомкнулись и на лицо легла печать полнейшего покоя. Он погрузился в
