его дядя верит в его раскаяние или исправление. Более того, он, для успокоения чувств, написал письмо кузине Джейн, очертив положение вещей и добавив, что не видит иной возможности, нежели отлучить молодого человека от семейного древа.
Когда он вернулся к себе в Торки, кузины Джейн нигде не оказалось. Это было чрезвычайно досадно. Из прислуги они держали одну кухарку, очень старую, глупую и тугую на ухо. К тому же, она была слегка со сдвигом. Дело в том, что мистер Мэннеринг уже многие годы в разговоре с нею обязательно упоминал о том, что она должна всегда, при любых обстоятельствах, поддерживать жар в большой кухонной печи. От этой печи зависел не только обогрев дома; она также разогревала трубы отопления Смотровой Комнаты, куда приходящий садовник, обслуживавший прочие теплицы, доступа не имел. В результате, кухарка привыкла считать себя истопником и находила в этом смысл своего существования, и если какой-нибудь вопрос и пробивался сквозь стену ее глухоты, то ее природная тупость вкупе с превратившимся в навязчивую идею беспокойством по поводу кухонной печи тут же относили его к топке печи — и уж тем более, когда с нею заговаривал мистер Мэннеринг.
Единственное, что ему удалось разузнать от кухарки, это, что его кузины три дня как нет, и что она уехала, не сказав ни слова. Мистер Мэннеринг недоумевал и негодовал, но, ценя во всем порядок, счел за благо отложить дальнейшие расспросы и отдохнуть после долгого и утомительного путешествия. Чтобы вытянуть хоть что-то еще из старой кухарки, нужно было запастись энергией. Кроме того, могла быть и записка. Естественно, что по пути в свою комнату мистеру Мэннерингу надо было заглянуть в теплицу, просто чтобы убедиться, что за время безрассудной отлучки кузины Джейн с его драгоценной орхидеей ничего не произошло. Едва отворив дверь, он сразу же заметил новый бутон, ибо тот был уже с человеческую голову. Скажем без преувеличения, мистер Мэннеринг простоял на месте полных десять минут, не сводя взгляда с этого удивительного бутона.
Однако, спросите вы, почему же он не заметил на полу одежды кузины? Дело в том, что (как бы это поделикатнее) одежды ее на полу не было. Кузина Джейн, безусловно, была дама почтенная во всех отношениях, да и возраста довольно почтенного (ей было давно за сорок), но она придерживалась самых новомодных идей о раздельном существовании души и тела. А в орхидейной теплице всегда стояла страшная духотища. Словом, не буду углубляться.
Мистер Мэннеринг наконец оторвал глаза от гигантского бутона и решил на время переключиться на тусклые мелочи быта. И хотя физически он подчинился своим внутренним командам и покорно поднялся по лестнице к выходу, сердцем, умом и всей душой он все еще был там, стоя в немом обожании возле необыкновенного цветка. Если первое, жалкое цветение орхидеи оставило его безразличным, то теперь он был просто в восхищении от этого великолепного бутона. И поэтому не было ничего неестественного в том, что, принимая ванну, мистер Мэннеринг рисовал будущее своей ненаглядной подопечной в радужных красках. Этот цветок превзойдет все существовавшие доныне: он будет самым пышным, он будет причудливым, как сон, или же, наоборот, поразительным в своей простоте. Лепестки его раскроются нежным движением, словно руки балерины, или пусть это будет похоже на восход солнца. Ах, она, может быть, распускается сию минуту! От этой мысли у мистера Мэннеринга захватило дыхание. Сгорая от нетерпения, он поднялся из ванны в облаке пара, набросил халат и поспешил в теплицу, даже не вытерев себя, как следует, хотя и был подвержен простуде.
Бутон еще не распустился. Он по-прежнему вздымал свою плотную головку среди лоснящейся, плотной листвы и мистер Мэннеринг заметил теперь то, на что прежде не обратил внимания — как буйно разрослась орхидея. Он вдруг с изумлением понял, что огромный бутон — вовсе не тот, который завязался до его отъезда. Тот был гораздо ниже. А где же тот? Ага, его скрыла молодая поросль. Он раздвинул ее и обнаружил расцветший бутон, При виде его изумленный мистер Мэннеринг оцепенел и даже, можно сказать, остолбенел: он, как бы, на целых пятнадцать минут прирос к месту, не сводя глаз с цветка. Цветок являл собой копию головы пропавшей кошки кузины Джейн. Сходство было таким, что только через пятнадцать минут мистеру Мэннерингу пришло в голову, что он стоит голым, и что надо бы поднять сброшенный халат и запахнуться в него, потому что человек он был благопристойный, а кошка, слывшая поначалу котом, оказалась женского пола. Я все это рассказываю к тому, чтобы стало ясно какой необыкновенной выразительностью, экспрессией, каким эффектом присутствия, если хотите, обладала цветочная кошачья морда. Однако, мистер Мэннеринг поднять свой халат уже не мог. Он и пошевельнуться не мог. Свежая пышная листва незаметно сомкнулась вокруг него; со всех сторон впились в него отнюдь не рудиментарные усики. Он слабо вскрикнул пару раз и обмяк. С этого момента мистер Мэннеринг, каким он был в обычной жизни, выбывает из нашей истории.
Мистер Мэннеринг погрузился в кому, в такую глубокую бесчувственность, что для него прошла вечность, прежде чем в его мозгу забрезжили первые слабые проблески сознания, сформировавшегося в центре завязи нового бутона. Прошло не меньше двух или трех дней, пока из бесформенной массы органического вещества не созрело то, что могло именоваться мистером Мэннерингом. Эти дни, которые во внешнем мире миновали довольно быстро, без особых волнений и забот, для смутно зреющего в бутоне сознания оказались всей историей возникновения и развития человека, как бы краткой сводкой множества эпох.
Это был процесс, подобный развитию внутриутробного плода, когда существо, гонимое из глубины до абсурда сжатой череды веков, наконец замедлило свой бег, нажав на тормоза в настоящем. Оно стало реальным. Семь временных этапов мистера Мэннеринга сменялись друг за другом, как серия крупных планов в научно-популярном фильме. Его сознание установилось и прояснилось. Набухший бутон был готов распуститься. Полагаю, что в этот момент мистер Мэннеринг в точности походил на пациента, который, очнувшись после наркоза и разгоняя смутные видения, жалобно вопрошает: "Где я?". Затем бутон распустился, и он все осознал.
Он был в теплице, но теперь она предстала его глазам в новом, незнакомом ракурсе. Далеко, за стеклянной дверью, виднелся его кабинет. Рядом, внизу, торчала кошачья голова, а еще ближе, рядом с ним, была его кузина Джейн. Ни он, ни она не могли вымолвить ни слова. Это было, пожалуй, не самым плохим вариантом, хотя бы потому, что иначе ему пришлось бы признать ее правоту в их давнишнем споре. Кузина всегда говорила, что его увлечение "этими ненормальными цветами" добром не кончится.
Следует признать, что поначалу мистера Мэннеринга не очень расстроил такой неожиданный переворот в его жизни. Дело в том, как я думаю, что его интересовали не частные или, так сказать, личные стороны его метаморфозы, а более общие, можно сказать, биологические аспекты существования в новом качестве. Что касается всего остального: ну что ж, раз уж он стал растением, то и реакция его была вегетативной. Неспособность к передвижению, например, ничуть его не тревожила, равно как и отсутствие туловища и конечностей, а также непоступление в организм бекона с чаем, сухариков с молоком, обеденных котлет и тому подобного, хотя все это его рот поглощал свыше полувека. Теперь, однако, поток питательных веществ двигался снизу и был мягким, постоянным и едва заметным. Таким образом, мощное воздействие физического на духовное вырабатывало в его характере определенную невозмутимость. Но физическое — не единственная сторона существования. Не будучи более человеком, он все же остался мистером Мэннерингом. И, по мере убывания его чисто научного интереса к себе, эта аномалия породила целый рой скорбных мыслей, хотя по большей части, субъективных.
Его, например, задевала мысль о том, что теперь нет никакой возможности присвоить имя орхидее или написать о ней статью. Хуже всего было то, что в его уме угнездилось отравлявшее его жизнь убеждение, что как только его участь станет известной миру, его самого как-то обозначат и классифицируют, о нем напишут статью, и даже, может быть, не научную, а просто журнальный фельетон. Как и все собиратели орхидей, он был непомерно робок и чувствителен к критике, особенно теперь, в его нынешнем состоянии: он едва сдерживался, чтоб не завянуть. Больше всего он боялся, что его пересадят невесть куда, на сквозняк, чего доброго, или даже выставят на публику. Его могут выкопать! Ой! Он весь содрогнулся, и заметная дрожь пробежала по поросшему густой листвой ответвлению мистера Мэннеринга. Внизу его стебля возникли какие-то странные ощущения; которые передавались купам нижней листвы — словно какой-то озноб прошел по позвоночнику к сердцу. Он почувствовал себя русалкой.
Несмотря на все неприятности, солнце приятно грело сквозь стеклянную крышу. Теплица наполнилась ароматами теплой, насыщенной удобрениями земли. Трубы отопления подавали в оранжерею пар через специальное приспособление. Мистер Мэннеринг слегка разомлел, отдаваясь чувству сонливой летаргии. В этот момент из угла, где под стеклянной крышей, находился вентилятор, до него донеслось назойливое жужжание. Вскоре раздраженный призвук смолк, и жужжание стало более довольным: пчела ухитрилась пролезть сквозь узкую металлическую щель. Гостья снижалась плавными кругами в недвижном зеленоватого оттенка воздухе, словно в подводном мире, и уселась отдохнуть на одном из тех лепестков, которые образовали брови мистера Мэннеринга. Затем она проползла по лицу вниз и, наконец, добралась до его нижней губы, которая провисла под ее тяжестью, открыв ей путь прямо в рот мистера Мэннеринга. Для него это, конечно, было шоком, однако в целом, ощущение не явилось ни настолько пугающим и неприятным, как это можно было ожидать. Наоборот, как ни странно это звучит, самым подходящим для описания ощущения было бы слово "освежающее".
Но скоро у мистера Мэннеринга пропала всякая охота к полусонному поиску нужного слова. Он увидел, что отлетевшая пчела, слегка покружившись, присела прямиком на девственную губу кузины Джейн. В сознании ее родственника вихрем пронеслись азы ботаники. Кузина Джейн, похоже, подумала о том же, хотя, будучи воспитанной в более отдаленные времена, она так и осталась бы в блаженном неведении, если бы ее кузен — этот тщеславный, болтливый, неуемный болван! — не старался многие годы привить ей интерес к жизни растений. Как он теперь корил себя! Он видел, как две пышные ветки под самым цветком вздрогнули, затрепетали и стыдливо вскинулись, словно две руки в немом протесте. Как нежные, чопорные лепестки, составляющие лицо кузины, вздыбились и зарделись от гнева и смущения, а потом, от ужаса и подавленности, смертельно побледнели, став похожими на увядший цветок гардении. Но что ему было делать? Вся усвоенная им благовоспитанность, все рыцарство собирателя орхидей, — все клокотало в нем под недвижной оболочкой паралитика.
Он прямо-таки изнемог от усилий
