печальное зрелище.
- Ну, ты и вляпался, нечего сказать, - заметил он, наконец. - Да, теперь на нашей улице праздник. А помнишь, как мы с тобой последний раз встречались,?
Легкий трепет лепестков мыслящего цветка выдал несчастного с головой.
- Ага, да ты меня слышишь, - продолжал его мучитель. – Чувствовать что-нибудь ты тоже, наверно, можешь. А ну-ка, давай попробуем?
С этими словами он ухватил рукой за мягкий завиток серебристого усика из тех, что вроде бакенбард окаймляли снизу цветочный лик, и резко дернул за него. Не испытывая никакого научного интереса, мерзавец не стал наблюдать за тонкостями реакции дяди. Он был доволен уже тем, что дядю всего перекосило от боли. Удовлетворенно хмыкнув и затянувшись окурком краденой сигары, он выпустил струю смрадного дыма в самый нос жертве. Какой скотина!
- Ну, как? Приятно, Иоанн Креститель? - нагло осведомился он. - Это тебе вместо дезинсекции. Говорят, помогает!
Но тут что-то отвлекло его внимание, прошуршав по рукаву его пиджака. Он опустил глаза и увидел, как длинный стебель, в избытке снабженный губительными усиками, подбирается к его руке по сухой, шершавой поверхности ткани. Он уже добрался до запястья и молодой человек, почувствовал, как его усики впились в кожу. Но они были им сразу же отодраны, как это делают с пиявками.
- Ой-ой-ой! – закричал он. – Вот, значит, как это делается? Пожалуй, не надо пока сюда соваться; лучше я присмотрюсь сначала. А то потом ищи свою голову на чужих плечах. Хотя в одежде-то тебя вряд ли слопают.
Пораженный внезапной мыслью, он перевел взгляд с дяди на кузину Джейн, а с нее обратно на дядю. Потом взглянул на пол — там, в тени растения, валялся всего один смятый халат.
- Ну, конечно! - сказал он, - Ничего себе! Хо-хо-хо!
И, гнусно подмигнув на прощанье, он выскочил из теплицы. Мистеру Мэннерингу чувствовал, что больше терпеть он не в силах. И все же он страшился утра. В его воспаленном воображении мрак бессонной ночи озарялся кошмарными, совершенно бредовыми видениями надругательств и пыток. Пытки! Смешно было бояться бесчеловечной жестокости со стороны племянника: он был уверен, что тот не пойдет на такое. Однако, пугало другое. Пугало, что, потакая какому-нибудь капризу, из чисто мальчишеского бахвальства, он будет способен на любую безобразную выходку, особенно в пьяном виде. Ему виделись слизняки и улитки, шпалерные решетки и секаторы. Если бы злодей довольствовался лишь оскорбительными шуточками, если бы он только растрачивал его состояние, разбазаривал у него на глазах дорогое ему имущество! Пусть бы даже иногда дергал его за бакенбарды, пусть! Тогда, быть может, и удалось бы со временем заглушить в себе все человеческое, унять все страсти, покончить со всеми желаниями и, как бы, приноровиться к своему рабству, погружаясь в нирвану растительного существования. Но поутру он обнаружил, что все не так-то просто.
Племянник вошел в кабинет и, небрежно кивнув родственникам за стеклом, присел к столу и отпер верхний ящик. По его мерзкой суетливости было ясно, что он ищет деньги. Наверняка спустил все, что выгреб из дядиных карманов, но еще не придумал, как добраться до его счета в банке. Однако и в ящике кое-что нашлось: негодяй обрадовано потер руки, призвал кухарку и проорал ей в ухо беспардонные указания насчет закупки вина и крепких напитков.
- Да пошевеливайся! - рявкнул он, втолковав ей наконец, о чем идет речь. - А то подыщу прислугу порасторопнее, так и знай! А что, - прибавил он себе под нос, когда бедная старуха, уязвленная его грубым обхождением, заковыляла прочь. - И подыщу: этакую милашку-горничную.
Он быстро нашел в справочнике номер местного бюро по найму и потом весь день, принимал в дядином кабинете соискательниц на место служанки. С дурнушками или гордячками он разговаривал кратко и сухо, бесцеремонно их спроваживая. Но если девушка была привлекательной (то бишь, на его испорченный вкус) и держалась кокетливо или развязно, дело шло дальше формальностей. Такие разговоры племянник заканчивал самым недвусмысленным образом, давая собеседнице уразуметь его намерения. Одну из них, например, он, склонившись, взял за подбородок и с мерзостной усмешкой сказал: "В доме мы с тобой будем одни, и ты мне будешь как член семьи, понятно, милашка?" Другую допрашивал, обняв за талию: "Ты думаешь, мы с тобой хорошо уживемся?"
Двух или трех девиц такое обращение привело в смущение, затем появилась молодая особа весьма откровенной наружности: о чем красноречиво говорили побрякушки, ее размалеванное лицо, крашеные волосы и, прежде всего, вульгарные жесты и будто наклеенная улыбка. Племянник сразу нашел с ней общий язык. Было абсолютно ясно, что это за цаца, и развратник расспрашивал ее просто так, для виду, чтобы распалить свою похоть и понаслаждаться контрастом между обычными фразами и его раздевающими взглядами. Ей было назначено прийти на службу на следующий день. Мистеру Мэннерингу было страшно не столько за себя, сколько за свою кузину. "Какие сцены ей предстоит увидеть! - думал он. - И что появится на ее желтых щеках!" Ах, если бы он только мог сказать хоть пару слов!
В тот вечер, когда племянник зашел отдохнуть в кабинет, было видно, что он выпил куда больше обычного. На его покрытом пятнами от алкоголя лице застыла угрюмая ухмылка, зловещий огонь горел в его мутных глазах; он что-то злобно бормотал себе под нос. Несомненно, этот черт в человеческом обличье был, что называется, "во хмелю"; несомненно, какие-то мелочи привели его в ярость.
Любопытно, что даже в этих обстоятельствах мистер Мэннеринг чувствовал неожиданную перемену в отношении ко всему, что происходит. Он словно ушел в себя и реагировал лишь на непосредственное физическое воздействие. Племянник в пьяном озлоблении прорвал ногой каминный экран, швырнул на ковер тлеющий окурок сигары, чиркал спичками о полированный стол. Дядя наблюдал за всем этим со спокойствием человека, чьи чувства собственности и личного достоинства притупились и иссякли. Он не испытывал ни гнева, ни обиды. Может, он внезапным, характерным для подобной эволюции скачком приблизился к своей конечной цели, т. е., к чисто растительному существованию? Забота об оскорбленных чувствах стыдливой кузины Джейн, одолевавшая его всего лишь несколько часов назад, была, по-видимому, последней искрой угасающего альтруизма. Теперь он утратил и эту чисто человеческую черту. Однако, на данном этапе превращение было не полностью во благо. Сужая свой диапазон, его сознание, вместе с более абстрактными, общечеловеческими категориями, такими как гордость и альтруизм, породившими столько горестных переживаний, выбросило за борт и такие ценности, как стойкость и выдержка, которые в оправе греческих цитат, служили ему защитой от многочисленных невзгод и напастей. Более того, в этом суженном кругу бытия душа его не умалилась, а уплотнилась: противовесом безмятежному безразличию цветка ко всем надругательствам над мебелью стал вегетативный, всеохватывающий и безысходный ужас при мысли о подобном же надругательстве над ним самим.
Между тем, племянник все курил и сквернословил в его кабинете.
На камине стоял конверт, надписанный рукой мистера Мэннеринга и адресованный кузине Джейн. В нем находилось письмо, которое он отправил из города, письмо, обличавшее постыдное поведение его племянника. Конверт попался на глаза молодому человеку, и тот, движимый праздным любопытством, ничтоже сумняшеся, вскрыл его и вынул письмо. По мере чтения лицо его становилось все более мрачным.
- Что? - прорычал он. - Значит я — "хам и побирушка... никчемный подонок... пронырливый гаденыш"... Что-что?... "Отсечь его от семейного древа"... Ах, вот оно что! - рявкнул он, безобразно выругавшись. - Значит, отсечь захотел? Посмотрим, кто кого!
Он схватил со стола большие ножницы и ворвался в Смотровую.
Говорят, рыба-солнечник вскрикивает, попавшись в руки человеку; а из насекомых одна лишь гусеница бабочки «мертвая голова» способна буквально взвизгнуть от ужаса. В растительном же мире только мандрагора издает предсмертный вопль: по крайней мере, так было до настоящего момента.
Фриц Лейбер
Злодейский Сад Доктора Адамса
Таггарт Адамс — просто Таг для других воротил издательского бизнеса и высшего начальства его компании — бросил свирепый взгляд поверх отделанной нефритом столешницы своего письменного стола и трехметровой тигровой шкуры, устилавшей пол его офиса, на выложенную яшмой пневматическую дверь, которую Ерика Слайкер только что с треском закрыла за собой.
Хотя со стен его офиса его буквально пожирали глазами одиннадцать бесподобных "Кисок Месяца", схваченных фотокамерой в самых волнующего позах откровенного стриптиза, они могли бы с тем же успехом быть в хламидах и масках палача, ибо Таг не обращал на них никакого внимания.
На его лице, вместо обычной плотоядно-насмешливой ухмылки Мефистофеля, застыло выражение с трудом сдерживаемой ярости и оскорбленного самолюбия, в то время, как память заново проигрывала сцену перепалки с Эрикой.
Ерика Слайкер: Статус "Киски Месяца" погубил мою сестру! И вы еще хотите, чтобы я тоже…
Таг Адамс: Погубил? Да это просто смешно! Пока она была у нас, до нее никто и пальцем не дотронулся. А я, тем не менее, предлагаю вам…
Эрика (взволнованно): Очень жаль, что никто не притронулся! В этом вашем шестиэтажном вертепе все пропитано сексом, но здесь не найдешь ни грамма нормальных отношений между мужчиной и женщиной. Все только и думают о т том, чтобы пробиться поближе к кормушке, а пробившись, боятся, что их скинут оттуда.
Таг: На сей раз я пропущу мимо ушей ваши колкости, мисс Слайкер. Я так же, как и вы, глубоко сожалею, что по истечении тех нескольких недель, пока она находилась с нами, с вашей сестрой случился нервный срыв…
Ерика: Срыв, говорите! Да, она пять дней была в коме! И вышла из нее с мозгами пятилетнего ребенка, снедаемая тщеславием, но начисто лишенная всех своих талантов! Да она превратилась в обитательницу психушки! Как будто, после лоботомии. У нее теперь сознание растения! (Эрика поднимается с обитого леопардовой шкурой стула и показывает на фотографию "киски", чем-то напоминающую ее саму). А вы еще имеете наглость демонстрировать всем ее фото! (Она хватает со стола массивную серебряную пепельницу и швыряет ее в возмутившую ее панель, которая с треском разлетается на куски и мелкие, розоватые осколки с приглушенным стуком падают на растянутую по всему полу офиса тигровую шкуру и внутрь разбитой ниши). Вот вам! Да падут на вас проклятия самой Царицы Ведьм!
Таг (сохраняя спокойствие): Теперь, когда вы разрядили в меня свои инфантильные эмоции, мы сможем поговорить спокойно, полагаясь целиком на здравый смысл. Прощаю вам этот взрыв разрушительной агрессии. Мне нравится, когда в "киске" просыпается тигренок… И, все-таки, я предлагаю вам…
Ерика: К черту! Да я лучше с вами, с уродом, пересплю, чем попасть на страницу ненавистного мне журнала! А! Я вижу, вы испугались. Так я и думала. Прощайте, мистер Адамс! ( И она уходит, с грохотом захлопывая за собой отделанную яшмой дверь).
Таг Адамс сделал глубокий вдох, перевел дыхание и поглядел на семь
