проверяла номера на том этаже после того, как рабочий-робот там убрался. И вдруг, вижу, в одном большое коричневое пятно на полу. Вот, думаю, скотина робот, опять что-то пролил. Они такие неряхи. Затем, когда это пятно сдвинулась с места, я поняла, что оно живое. Это была большая коричневая тварь, которая, словно собака, обнюхивала пол возле кровати. А потом оно поднялось во весь рост. Вот, тут-то я и закричала.
- Но как оно выглядело? Давай, Мари, расскажи нам. Почему ты никогда не расскажешь нам об этом?
- Ну, оно было огромным, до самого потолка, и странно раскачивалось из стороны в сторону, - с неохотой откликнулась Мари. – А шкура на нем — коричневая, похожа на картофельную кожуру. И две маленькие розоватые лапки, как у крота. А лицо — такое доброе, ну, просто ужасно доброе.
- Но если у него было такое доброе лицо, то почему ты так перепугалась, - заметила Берта. Она всегда задавала этот вопрос, когда история доходила до этого места.
Мари поднесла руку ко рту, откусила кусочек мангостанового торта и стала задумчиво жевать его. Нельзя сказать, что чувства, которые она испытала тогда при виде лица, совсем стерлись из ее памяти. Просто ей очень трудно было передать их словами.
- А знаешь, - заметила она, подумав, - может, оно и не таким уж добрым было. Подожди, Берта, я вот что хочу сказать: это было доброе лицо, но не по отношению к людям. Людям это лицо не сулило ничего хорошего.
- Догадайся, в каком номере это все происходило, - сказала Берта, поворачиваясь к Розе, занимавшейся уборкой четных номеров.
- А мне и догадываться не надо, я наперед знаю, - медленно произнесла Роза. – 1185-ый, там, где проживал этот странный Землянин. Тот, который никому не дал на чай, и так разорался, когда ты хотела потрогать то, о чем мы все знаем, но помалкиваем.
Берта кивнула головой.
- Если б я знала тогда, - сказала она, слегка передернувшись, - мне надо было догадаться! Я бы скорее змею погладила! Во всяком случае, Мари, расскажи Розе, что ты думаешь по поводу этой коричневой твари.
- А мне и думать нечего, - ответила Мари, отпихнув от себя пустую десертную тарелку. - Я знаю, что бывает, когда срубают священное дерево-бутандру. Это был Садовник!
Садовник покинул твердь планеты Кассиди без лишней шумихи. Здесь не было громовых раскатов стартующей ракеты, ни фанфар, сопровождающих посадку космонавтов в аэропорту. Он просто слегка оттолкнулся от поверхности земли ногами и взмыл ввысь. Из каждой из его ступней вырывалось по едва заметной струе пламени. Садовник летел вверх, набирая скорость. Вскоре позади осталась атмосфера Кассиди, а затем и гравитационное поле планеты. А он продолжал лететь, как пущенная из лука стрела, несясь в усеянном звездами темном пространстве.
На четвертый день космического перелета Гоббс решил полюбоваться стволом дерева-бутандры. Ему нравилась поглаживать его шелковистую белую кору. Да, опять подумал он, из него выйдет прекрасная трость. Он вытащил из кармана нож и стал аккуратно снимать со ствола кору.
Кора сошла со ствола, словно чулок, или как шкура с кролика. Гоббс растянул губы в довольной улыбке. Он внимательно осмотрел оголенную древесную ткань и принялся выстругивать набалдашник.
Дерево было твердым и плохо поддавалось обработке. Работа шла медленно. Гоббс уже подумал о том, чтобы сделать перерыв и сходить вниз корабля, где находился бар, чтобы опрокинуть стаканчик виски на ночь, как вдруг снаружи раздалось легкое постукивание по иллюминатору его каюты.
Когда корабль совершает перелет в глубинах космического пространства, чувство изоляции становится таким реальным, что кажется, будто оно проникает во все поры твоего организма. Корабль плывет, словно призрак в бездонной пустоте, которой нет ни начала, ни конца, и в которой нет ничего — не может быть ничего, — кроме их крошечного мирка, ограниченного со всех сторон мощной бериллиевой оболочкой корпуса. И вдруг, что-то — может же такое придти в голову — что-то за пределами корабля стучится тебе в иллюминатор!
Некоторое время Гоббс сидел, замерев на месте. Он словно окаменел, весь превратившись в слух, и едва дышал. Затем, выронив из непослушных пальцев палку, он повернулся к иллюминатору. Там ничего не было, конечно, да и быть не могло — только черная, бездонная пустота.
Гоббс до боли закусил губу. Все еще странно онемевшими пальцами он поднял с пола палку и уложил ее назад в коробку. Затем подтянул ремень, чтобы не так заметен был его вывалившийся наружу живот, застегнул на все пуговицы мундир и спустился вниз, в бар.
Второй пилот, Макферсон, был уже там, потягивая сок помелы, которым он запивал бутерброд с соевым мясом. Это был добродушного вида человек, который всегда что-нибудь жевал, перед тем¸ как "бросить кости в койку". После того, как ему принесли напиток, Гоббс решил присоединиться к нему и завязать разговор. У него уже было возможное объяснение случившегося и он хотел с его помощью проверить свою версию.
- Какие-нибудь неполадки на борту, пилот? – спросил он, как бы невзначай. – И поэтому люди вышли в открытый космос, чтобы разобраться с ними?
Макферсон взглянул на него с удивлением.
- Неполадки, сэр? – откликнулся он. – Нет, пока все в порядке. Капитан Торвальд ненавидит, когда приходится вести ремонт в полете. Говорит, что всегда что-нибудь пойдет не так. Так что ремонтные работы ведутся только в исключительных случаях. А пока что никаких ЧП не наблюдается. И в открытый космос никто не выходил. А почему вы спрашиваете?
- Мне показалось, я слышал легкое постукивание по моему иллюминатору снаружи.
Второй пилот улыбнулся. Он решил обратить все это в шутку.
- Занимаетесь чем-то неположенным, сэр? – спросил он, улыбаясь.
Гоббс медленно поставил стакан на стол. – Простите, я вас не понимаю. Что вы сказали? – переспросил он ледяным тоном.
Второй пилот сразу же спохватился. Гоббс, хотя и не считался виповским чиновником, был, тем не менее, довольно важной птицей.
- Не хотел вас обидеть, сэр, - сказал он. – Просто пошутил. Вы знаете, у нас, космонавтов, ходит байка, что если на человека падает проклятье или, там, злой рок какой-нибудь, в космосе оно дает о себе знать легким постукиванием по иллюминатору снаружи. Я имею в виду, если человек сделал что-то не так или нарушил какое-нибудь табу на какой-нибудь планете. Вот и все. Просто неудачная шутка.
- Ах, вот оно что, - ответил Гоббс и допил свое виски. Он протянул стакан бармену.
- Еще одну порцию, пожалуйста, - произнес он довольно резким тоном. – Сделайте двойную.
Тиглат Гоббс слыл большим упрямцем. Эту черту характера в иных обстоятельствах можно легко принять за личное мужество. На следующем этапе бодрствования он снова принялся за отделку трости из бутандры. Похолодевшими, непослушными пальцами он оттачивал набалдашник, сидя прямо перед толстым стеклом иллюминатора.
На этот раз не было никакого постукивания. Гоббса нестерпимо тянуло взглянуть в окно, но он сдерживался. Наконец, он все-таки сделал это. А там, снаружи, маяча в слабых отблесках света, идущего из каюты, он увидел улыбавшееся лицо, которое так напугало горничную в отеле планеты Кассиди. Это было шишковатое лицо бурого цвета, и оно смотрело на Гоббса с выражением беспредельного добродушия.
Из груди Гоббса вырвался сдавленный крик. Он нажал на кнопку, закрывающую иллюминатор шторкой, и в следующее мгновение был уже у двери каюты на безопасном расстоянии от окна. Он стоял, закрыв лицо руками, пытаясь совладать с охватившей его дрожью. Затем он успокоился и решил пройти к капитану Торвальду.
У него ушла уйма времени, чтобы изложить суть дела капитану. Торвальд, нетерпеливо постукивал пальцами по столу, слушая, как Гоббс то намеками, то в приказном тоне излагал ему свою мысль. Суть ее сводилась к следующему: он хотел, чтобы капитан — всего на одно мгновение, может быть, на долю секунды — включил защитное силовое поле корабля.
Торвальд отрицательно покачал головой.
- Извините, мистер Гоббс, это невозможно. Информация о включении силового поля должна быть занесена в бортовой журнал, а пока что для этого нет никаких оснований.
С минуту Гоббс колебался, потом вытащил из кармана кителя пухлый бумажник.
- Я постараюсь вам это компенсировать. Пятьсот межгалактических экю вас устроит?
- Извините, нет.
- Шестьсот? Семьсот! Деньги всегда пригодятся. Скажете, что попали в метеоритный дождь.
- Я… Нет, не могу.
- Восемьсот! Послушайте, я дам вам тысячу. Уверен, что вы сможете как-то оформить это в журнале.
На лице Торвальда промелькнула легкая презрительная усмешка, но все равно, было видно, что он колеблется.
- Ладно, - резко прервал он Гоббса. – Скажем, мы с вами поспорили на тысячу штук, что мне не удастся включить и выключить силовое поле за одну шестидесятую секунды. Идет? Предупреждаю вас заранее, что вы проиграете.
Гоббс лукаво прищурился. Если капитан хочет таким образом спасти свою репутацию, что ж, это его дело…
- Я все равно не верю, что вы это сможете, Торвальд, - воскликнул он с притворной горячностью. – Невероятно, чтобы поле можно было переключать так быстро. Держу пари, что вам это не удастся. Давайте оставим наши ставки на столе.
И он вытащил из бумажника десять хрустящих желтых банкнот. Торвальд молча кивнул головой.
- Хорошо, - сказал он, не глядя на деньги. – Через полчаса, мистер Гоббс, вы станете свидетелем этого эксперимента. Полчаса вас устроит?
- Вполне.
Торвальд снова утвердительно кивнул головой и смахнул рукой банкноты в правый ящик стола.
Гоббс вернулся в каюту и, открыв шторку, уселся напротив иллюминатора. Нервы у него были до того на пределе, что он испытал почти разочарование, когда увидел, что за окном никого нет. Прошло некоторое время.
Внезапно корабль тряхануло так, словно он столкнулся с метеоритом. Миллиарды крошечных светящихся иголок брызнули с его обшивки в окружающую темноту. Через какую-то долю секунды этот каскад огня исчез и снова воцарилась вечная темнота.
Это произошло так внезапно и быстро, что если бы не изображение, оставшееся на сетчатке глаза, Гоббсу было бы трудно убедить себя, что он вообще что-либо видел. Торвальд заслужил свой выигрыш.
Но Гоббс ни на минуту не пожалел о потерянных деньгах. В то краткое мгновение, когда корабль был объят сполохом силового поля, он успел выхватить на фоне раскаленного сияния сморщенное черное пятно, напоминавшее своими очертаниями обгорелого паука, в которого превратилась испепеленная огнем тварь.
В этом адском пламени, образованном миллионами разрядов силового поля, ничего не могло выжить, и все, что было там, за бортом, сгорело дотла. То, что удалось запечатлеть Гоббсу в те доли секунды невероятного по силе свечения, было мертвым раз и навсегда, таким же мертвым, как свет луны в ночном небе.
Теперь этот мертвый комок уже отстал от корабля на многие тысячи километров и несся где-то в вечной мгле космоса, там, куда отбросила его взрывная волна гигантской электрической дуги. Уверовав в это, Гоббс почувствовал огромное облегчение и одновременно страшную усталость и слабость во всех членах.
Когда они встретились с Торвальдом в следующий раз, в их отношениях преобладала осторожная учтивость. Ни тот, ни другой ни словом не обмолвились о
