Радиокомитета в самый пик блокады Ленинграда было, на мой взгляд, удачно обыграно в том документальном фильме о Д.Д. Мы едем в Комарово на электричке. Это очень удобно, правда, выходит с пересадкой. В Комарово мы проводим пару часов, находим дачу (в которой Д.Д. уже давно не живет), обходим её по периметру. Участок занимает довольно обширную территорию, у дома стоит изящное спортивное авто ярко красного цвета — явно ненашей сборки. Как выяснилось позже, это была машина (Феррари) сына Д.Д. Максима. Джеки просто счастлива. Всё, что связано в Д.Д., вызывает у неё неподдельный восторг. Мне даже как-то неловко: дача, как дача, ну, и что?
- Надо же, - восклицает Джеки (конечно, по-английски), - Он здесь гулял, по этим дорожкам, где мы с тобой ходим, в этом доме Он, может быть написал какую-нибудь из своих симфоний, - восклицает она, пытаясь заглянуть за высокий забор. Мне вспоминаются кадры из фильма о Д.Д., где композитор сидит на этой даче за рабочим столом с огрызком карандаша в руке, сосредоточенно перенося свою музыку на нотный лист. За кадром слышен голос выдающегося советского дирижера Е. А. Мравинского и друга Д.Д., который рассказывает, как он, однажды проходя мимо дачи, увидел Д.Д. за работой: "У него всё было в голове: ему даже не надо было ничего проигрывать".
С погодой нам повезло: стоит теплый солнечный день, в небе ни облачка, и Джеки в своем широком, цветастом сарафане выглядит шикарно. Её развевающиеся каштановые волосы, решительная походка, раскрасневшиеся щеки, и широко раскрытые, лучащиеся счастьем глаза делают её неотразимой. Рядом с ней я кажусь себе этаким стареющим ловеласом. Когда мы, держась за руки, идем по поселку, или, обнявшись, сидим в электричке, мне бывает неловко. Мне кажется, я ловлю на себе осуждающие взгляды сидящих напротив дам.
Первым делом я веду её в консерваторию, потому что иначе можно потерять массу времени, болтаясь по городу и начисто забыв, зачем мы сюда приехали. Главный вход в здание закрыт: вступительные экзамены только что закончились, но нам везет: открыт боковой вход и, упросив охранника, мы поднимаемся на второй этаж, где, по его словам, должен быть класс с мемориальной табличкой о Д.Д. Этот класс мы находим сразу и даже проникаем внутрь просторного зала. Джеки молча, с волнением оглядывает всё, трогает покрытый пылью рояль, и мы убираемся прочь восвояси. Мы хочется рассказать ей, как в 1948 году, в связи с обвинениями Д.Д. в "формализме", он был отстранен от преподавания в ленинградской консерватории, "но зачем?" думаю я, и отказываюсь от своего намерения.
После этого мы отправляемся пешком к Исаакию. Проходя через Поцелуем Мост, я подвожу Джеки к табличке на нем и читаю его название. Она любопытствует, откуда оно взялось, и я рассказываю ей незатейливую, трогательную историю о том, что, якобы, на этом месте девушки в Царской России прощались со своими сужеными, которых забривали в солдаты (на 25 лет!). По преданию, такое прощание обещало верную (хочется сказать, "смерть", но не будем циниками!) встречу по окончании срока службы. Конечно, в это сейчас мало кто верит, но Джеки нравится! Она поворачивается ко мне и заявляет, что она тоже хочет со мной снова встретиться, но не через 25 лет, а гораздо раньше. И для этого надо здесь поцеловаться. Я чмокаю её в щеку, сказав, что у нас целоваться на улице считается дурным тоном (я сказал "моветон", но не знаю, поняла ли она), чем её сильно удивляю. ...
Исаакий поражает Джеки своей монументальностью. Ей кажется, что собор выглядит более внушительно, что лаже собор Св. Павла в Лондоне, потому что он не окружен со всех сторон зданиями. Так, за разговорами, мы выходим на набережную Невы. Перейдя Неву по Дворцовому мосту, мы оказываемся на Васильевском Острове, и я показываю ей свой родной филфак, а потом веду дворами к станции метро "Василеостровская". Мы долго едем в метро, боюсь, что она устанет, но Джеки всё интересно. Она с таким любопытством вглядывается в лица пассажиров, что мне даже неловко. Что они о нас подумают! Я с опаской поглядываю по сторонам: боюсь наткнуться на знакомых. Наконец, после пересадок и тряски в 22-м автобусе, мы добираемся до моего дома. Я знаю, что жена "на сутках", но все же волнуюсь: а вдруг!
Дома мы хорошо подкрепляемся (благо у Лоры всегда есть чем!), и Джеки выходит на лоджию, с которой открывается великолепный вид на Смольный собор, возвышающийся на противоположном берегу Невы. Джеки в восторге, она жалеет, что у неё нет с собой фотоаппарата. Наша квартира находится на одиннадцатом этаже двенадцатиэтажного дома, и вид из окон действительно впечатляет. Я с трудом отрываю её от созерцания этого архитектурного чуда русского барокко (время не ждет!) и увожу назад на кухню, где мы обнимаемся "по-настоящему". Наш затяжной поцелуй опять валит её с ног, и она буквально повисает у меня на руках. Я осторожно веду её в комнату, где стоит широкий диван (мимо спальни, куда я заходить не решаюсь). По мне под ноги попадается валяющийся посередине ботинок сына Максимки, о который мы спотыкаемся, и я едва удерживаю Джеки на ногах. Это на мгновение отрезвляет меня: до меня как бы доходит, что я делаю большую глупость. Аккуратно усадив её на диван, я иду к столу, где стоит проигрыватель, и ставлю пластинку Седьмой симфонии Д.Д. Шостаковича. Потом я иду назад к Джеки. Музыка не сразу захватывает Джеки (что касается меня, я рассматриваю её (музыку), как досадное, но необходимое дополнение ко всему остальному), и, устроившись поуютнее на диване, она позволяет мне перейти к интимным ласкам. Поглаживая её бедра, я испытываю странное ощущение: кожа у неё в верхней части бедер покрыта мелким жестким ворсом, словно спинка молодого поросенка.
Джеки лежит тихо, заложив руку за голову, и как будто не замечает моих ласк. Глаза её закрыты, губы плотно сжаты. Она как будто погружена в ожидание чего-то более "существенного" и ждет этого с покорностью обреченной на заклание жертвы. Это её покорность меня и распаляет, и одновременно останавливает. На какое-то мгновение музыка вырывает меня из плотоядного наслаждения прелестями Джеки, и я с интересом слежу за развитием конфликтующих тем, так хорошо передающих конфликты внутреннего мира самого Д.Д. Однако, через минуту, мой слух улавливает совсем другие звуки. Это — легкое похрапывание! Джеки заснула! Прогулка по городу утомила её, а сытный обед довершил это подлое дело, и теперь она спит, несмотря на напряженную какофонию третьей части симфонии. Вот это да! Но что делать: не будить же её! Я тихо встаю и иду на кухню мыть посуду: надо "замести следы преступления". Когда я возвращаюсь. Симфония уже закончилась, а Джеки сидит на диване, вперившись взглядом в мою статуэтку из Индонезии, изображавшую девушку с плодом ананаса в руках. Её сильно вытянутое тело, напоминающее фигурки Джакометти, как бы олицетворяет духовную сущность человека. Я вижу, что на глазах у Джеки слезы.
- Это было прекрасно, - восклицает она с виноватым видом. Я говорю, что это пластинка — мой подарок ей по случаю нашей дружбы.
- Только дружбы: -кокетливо отзывается Джеки. – Которая может перерасти в любовь, спешу заверить её я. – Может быть, уже переросла, - добавляю я, закрывая тему.
На этой "оптимистичной" ноте, её визит ко мне заканчивается, и мы отправляемся назад, в Дюны. По дороге, на вокзале я уговариваю Джеки сфотографироваться вместе. Мы втискиваемся в кабинку, я опускаю в автомат монетки, и он выплескивает наружу полоску влажной фотобумаги с четырьмя черно-белыми фото довольно низкого качества. Я рву полоску пополам и, отдав два фотоснимка Джеки, оставляю остальные два себе.
Следующий день был днём отъезда группы, днем их расставания с Дюнами. Мне очень хотелось увидеться с Джеки, но наши занятия закончились и формально нам совсем не обязательно было с ними встречаться. Я стоял у автобуса вместе с парой других преподавателей, пришедших проститься со своими подопечными. Джеки появилась в последний момент, когда грузили чемоданы. Не глядя на меня ("конспирация" — отметил я про себя), она с заплаканными глазами прошествовала в автобус и села у окна. Постепенно уселись и остальные. Какая-то дамочка в последний момент выскочила из автобуса и побежала в корпус. Все стали ждать её возвращения, кое-кто даже вышел на перекур. Наконец, дамочка вернулась, автобус дал прощальный гудок, призывая всех "занять свои места" в салоне. И вдруг Джеки срывается с места и, вылетев из автобуса, подлетает ко мне и бросается мне на шею. Я стою, делая вид, что ничего не понимаю, а она, крепко обняв меня, со всего маха чмокает меня в губы. Из автобуса раздаются хлопки аплодисментов, щелкают затворы фотоаппаратов. ... Наша руководительница делает вид, что ничего особенного не происходит. Такое бывает каждый раз при отъезде очередной группы. Такие эмоциональные порывы только укрепляют престиж нашего семинара. ...
А потом стали приходить её письма — трогательные, исполненные искреннего чувства, немного наивные по содержанию ... Вот, те, что остались ...
3.8.74
Никак не могу собраться с духом, чтобы сесть за письмо тебе, потому что я только что узнала, что Д. Д. (Шостакович) живет где-то в двух шагах от нашего отеля (“Бухарест”). Стоит ли говорить, что мы благополучно прибыли в Москву, хотя путешествие на поезде было довольно нудным. Из окна отеля открывается фантастический вид на Собор Василия Блаженного, Кремль, Москву-реку и т.д. (если так можно обобщить все остальное).
Занятия обещают быть не такими напряженными, как в Дюнах: и перерывы подольше, и стулья поудобнее. Мы здесь одни на семинаре, так что будет довольно грустно...
...Продолжаю письмо уже позже. Сейчас около десяти вечера. День прошел с пользой. Я побывала в “Доме Композиторов” на улице Неждановой, что недалеко от улицы Горького, и разговаривала с сотрудницами. Мне сказали, что Шостакович в Москве, но сейчас он на “даче”. Ты не представляешь, какие чувства я испытываю при мысли, что ОН всего в каких-то нескольких милях от меня. Одна женщина сказала, чтобы я пришла в понедельник, когда будет какой-то администратор, который возможно сообщит мне что-нибудь новое. Единственное, что обнадеживает, так это то, что пока ещё никто не рассмеялся мне в лицо в ответ на мою просьбу о встрече с ним. Поэтому я все еще питаю слабую надежду, что величайшее событие в моей жизни может, все-таки, свершится. Так что остается ждать до понедельника.
Я также выяснила, к своему величайшему сожалению, что Светланов и симфонический оркестр СССР сейчас где-то на гастролях.
Сегодня днем мы гуляли по улице Горького, и я должна признаться, что город действительно красивый. Так что беру свои критические замечания в адрес Москвы обратно. Для меня это, прежде всего, дом мировой музыки, а мысль о том, что там, где я прогуливалась, ступала нога Шостаковича, наполняет сердце невыразимым чувством.
Сегодня я купила портрет Чайковского и несколько прекрасных фото Рахманинова. В Англии таких вещей не достанешь. Мне нужно обязательно достать портрет “Дмитрий Дмитриевича”, сколько бы это ни стоило.
Я надеюсь, ты не сердишься на меня за то, что я выскочила из автобуса и бросилась тебе на
