согласна", стучало у меня в мозгу, и всё вокруг ехало куда-то в сторону. ...
Потом мы оказались в электричке (у её родителей был дом в Токсово, по Финляндской дороге), потом, рука в руке, шли по лесу к её даче. И тут нас (ну, надо же!) накрыло дождем. Это был настоящий ливень, деваться было некуда, и мы укрылись под ближайшей елью. Мы сидели, прижавшись друг к другу, ... и тут вдруг на нас нашло. Нас, словно прорвало. Мы просто не могли насытиться друг другом. Я мог бы овладеть ею прямо там же, если б не был, как и она, девственником. Слава Богу, что этого не произошло: одним грехом на душе меньше. ...
...Потом была Индонезия, мы писали друг другу письма, клялись в вечной любви, но со временем её образ потускнел, и стал выветриваться из сознания. Наша встреча по возвращению из Индонезии не принесла мне былых ощущений. Я сразу заметил, что Нина располнела, и что у неё полные ноги. Она все так же была полна любви и обожания, кстати, ничего мне не навязывая, не пытаясь ничем увлечь — просто молча, с неподдельным интересом слушая мои рассказы о проведенном в тропиках времени. Мне она тогда показалась слишком "простенькой". К тому времени она окончила электротехнический техникум и ничем особенно не интересовалась. Мы встретились еще пару раз, и на этом дело закончилось. Мне нужно была девушка другого сорта — похлеще, позабористей. Короче, нужна была "хищница". ...
...Помню, как однажды, уже после разрыва, я встретился с Ниной и узнал, что у её матери обнаружили рак и что она очень надеется, что у нас с ней "что-то получится". Потом была еще одна встреча. К тому времени мать её умерла, и выяснилось, что перед смертью она очень надеялась, чтобы мы будем "вместе".
- А я, вот, недавно женился, - как-то вырвалось у меня в ответ на её признания (представляю, каким идиотом я при этом выглядел). Нина молча посмотрела на меня и, ничего не говоря и не попрощавшись, ушла: ушла навсегда из моей никудышней жизни. ...
......................................................
2. Пансионат "ДЮНЫ"
Очередная волна "влюбленностей" накрыла меня позже, в "золотой" период моей жизни, когда я преподавал русский язык иностранцам в Пансионате "Дюны".
Впервые я появился там в 74-м. То был период интенсивных поисков выхода из очередного тупика, в который я загнал себя, сорвавшись в командировку в Египет. Теперь надо было наверстывать упущенное: "кропать" диссертацию, добывать заветные кандидатские "корочки". Уже был частично собран материал (привезенный мной из Египта), налаживались "нужные" связи с местной научной элитой (даже жена подсуетилась: достала дефицитный цветной телевизор одной филфаковской профессорше), я успешно сдавал бесконечные экзамены и зачеты кандидатского минимума и втайне мечтал об очной аспирантуре. Все шло путем.
И вдруг, как гром среди ясного неба, звонок от знакомого по Египту гебиста с предложением поработать на семинаре русского языка в Пансионате "Дюны".
"Будешь там преподавать, отдохнешь, а заодно и нам поможешь".
Значит, снова я у "них" на крючке. Опять, значит, придется "писать" и “докладывать”. С другой стороны, такая возможность! В итоге, я заглатываю наживку: еду в “Интурист”, знакомлюсь там с “коллегами” (такая публика, где все, наверно, стучат на всех), прослушиваю краткий инструктаж и вот, я уже в пути.
Эта работа привлекала меня по многим причинам. Во-первых, престиж — попробуй, попади туда просто так. Во-вторых, уникальная возможность общения с “интуристом” (пусть и под недремлющим оком невидимого КГБ). Сколько новых встреч предстояло, сколько знакомств, плавно переходивших в приятельские, а иногда и интимные отношения, сколько интересных разговоров, жарких диспутов на “языке оригинала” (которые потом надо было довести до начальства на казенном русском, скупой строкой "отчета о пребывании группы"). А этот сладкий дурман непривычного нам, советским "препам", обожания со стороны студентов. Именно здесь я впервые испытал гордость за свою профессию: что бы там ни говорили мои подопечные о нашем "строе", но русский язык они уважали!
Здесь все было по-другому: совсем не так, как на филфаке. Там мы пахали с утра до вечера за жалкие 120 р. в месяц, отрабатывая по три-четыре "пары" занятий в день, да ещё прихватывая на вечернем факультете. А здесь работа до обеда, да и то через день (на другой день — выезд с экскурсией в Ленинград), а после обеда либо консультации на крыше нашего корпуса, либо отдых на пляже в компании загорелых юных тел.
Ах, какое время было! Просто сказка! Вспоминается жаркое июльское солнце, пряный запах хвои, клумбы разноцветных тюльпанов перед входом в корпус и рифленые плитки ведущих к пляжу дорожек. Да ещё огромный стенд по пути на пляж с указанием температур воды и воздуха и схемой “опасных и глубинных мест в Финском заливе”.
Хотелось работать хорошо (к сожалению, желание это не всегда совпадало с моими скромными возможностями). Казалось бы, чего проще: родной язык! А сколько подводных камней, какие пробелы в знаниях! Почему стол "он", а доска "она", ведь они же неодушевленные предметы. Как объяснить, что фраза "ну, я пошел" относится к будущему. А все эти спряжения, склонения, наклонения! Сам черт ногу сломает. Слава Богу, были кое-какие пособия, но они мало чего давали. Приходилось как-то изворачиваться, апеллировать к английскому, с авторитетным видом разбирать этимологию слов, искать параллели в германских языках (пригодилось знания, оставшиеся в голове со времен сдачи кандидатского экзамена).
В целом, нами были довольны. Мы, ведь, не только преподавали, но и развлекали. Люди ехали к нам со всех концов земли, летели через весь Союз из далекой Японии, пересекали Атлантику, платили огромные деньги, потому что всем хотелось своими глазами увидеть страну "победившего социализма". И не только увидеть, но и поговорить с ее представителями (т.е. с нами) на нашем "великом и могучим" ...
Контингент был разный. Тут были и люди с минимальной подготовкой и такие, кто мог вполне сносно изъясняться, профессионалы, интересующиеся специальными проблемами языка и литературы. Приезжали они со страстным желанием опробовать на практике свои знания, услышать живую русскую речь. И мы давали им такую возможность. Мы терпеливо выслушивали их косноязычные откровения, тактично поправляли, щедро хвалили, мы разучивали с ними стихи, веселые пьески, пели песни и водили хороводы. Мы честно отрабатывали свой хлеб. Некоторые, правда, относились к нам с подозрением, считая нас агентами КГБ, они искали другие возможности общения с народом и быстро попадали в цепкие лапы фарцовщиков и барыг. Но таких было немного.
Как ни странно, но студенты меня любили. Здесь хорошую службу сослужил мне мой английский. Я старался вовсю: и в Эрмитаже, и на подступах к Смольному, и на свежем воздухе у шалаша В.И. Ленина. И просто, в беседах на крыше нашего корпуса и в нашем, интуристовском, крыле пансионатской столовой, где еда была на два-три порядка выше, качественнее, лучше, чем за перегородкой, отделявшей нас от "простых", "совковых" отдыхающих. Меня пьянила эта обманчиво непринужденная атмосфера общения с моими "идеологическими" противниками и постоянная двойственность в отношениях: хочется сказать все, как есть, а говоришь, как надо. На наше счастье, публика, в основной своей массе, была, как ни странно, настроена к нам вполне благожелательно. "Ваш воздух не пропитан запахом денег", как-то сказал мне один немецкий журналист (оказавшийся на поверку идеологическим диверсантом). К нам ехала в основном молодежь: школьники из спецшкол, студенты колледжей, специализировавшиеся на том или ином аспекте культуры СССР и изучавшие язык в придачу, специалисты по русской литературе (таких было большинство), и просто, "любители русской словесности".
Раз, как-то едем с экскурсией по Невскому проспекту, я рассказываю о достопримечательностях города. "Вот, говорю, улица Бродского". "Это которого, Иосифа"? доносится из салона, и все смеются. "Нет, говорю, Исаака". О суде над поэтом я узнал ещё в Египте из статей в журналах Time и Newsweek, но стихов его не читал, да и желания тогда особого не было.
Были и другие неприятные инциденты. Однажды руководитель английской группы, мужчина весьма общительный и интересный "во всех отношениях", вдрызг напился и стал при всем народе "поносить наш строй и политику партии". Его спешно с извинениями увели в его комнату. О выходке было немедленно доложено "куда следует", но оттуда пришло указание "не обращать внимания" и "спустить все на тормозах". Оказывается, он уже не первый год в Дюнах и каждый раз его хватало ровно на неделю, в конце которой он запивал на все оставшееся время.
Ну, а в общем, ребята вели себя вполне пристойно. В одной и той же группе "троцкисты", критиковавшие нас за недостаток "революционности", за "мелкобуржуазное соглашательство с политикой капстран", сидели бок о бок с "либералами", превозносившими институты частной собственности и свободного предпринимательства. Тут же могли оказаться ирландцы, люто ненавидевшие англичан и поначалу ставившие нас в тупик своим неприятием собратьев по языку. Было много коммунистов из Италии, с большим интересом слушавших мои рассказы о "колыбели трех революций" и с удовольствием приветствующие нас русским "товарищ", полагая, что нам это очень лестно слышать. "Тамбовский волк тебе товарищ", хотелось сказать им в ответ. Как же мы ненавидели нашу идеологию тогда, чувствуя ходульность, выспренность всех этих "призывов партии" и лживость пропагандистках слоганов. Было много финнов, державшихся обособленно и с некоторой насмешкой слушавших наши разглагольствования. И немудрено: ведь мы ходили по их земле. Было много японцев, целые группы. Внешне аполитичные и изысканные, они вносили во все неповторимое обаяние своей культуры. У японцев я котировался (хотя и не так, как мой коллега Миша, довольно плюгавого вида лысеющий блондин, которого они буквально на руках носили и заваливали подарками, а все потому, что он прекрасно играл на аккордеоне и умел потрясающе разговаривать с пальчиковой куклой).
С японцами было несколько интересных эпизодов. Однажды я ехал с группой отлетающих на родину японцев в аэропорт Внуково. Все было хорошо, по дороге мы пели разученные ими песни, потом фотографировались у автобуса, прощались. До вылета оставалось полчаса. Мои детишки чинно расселись в ожидании объявления о посадке. Вижу, одна из них, миловидная девчушка лет 16-ти, о чем-то шушукается с руководителем группы, то и дело поглядывая на меня. Потом руководитель отделяется от группы, подходит ко мне и просит отойти с ним в сторону. Поговорить. Ну, я отхожу на пару шагов, чтобы не терять их из виду — мало ли что, — но он берет меня за руку и уводит за киоск, подальше от любопытных глаз. Здесь он излагает мне просьбу девушки, которая хочет со мной отдельно проститься. “Ну, пожалуйста, " отвечаю я, даже несколько польщенный. “Это вон та, Тосико?” “Да, но она сама к вам подойдет. Можете подождать здесь?” Я молча
