уверен!
Потом была Лиззи — Лиз, Лизбет, Элизабет К.— hostess, interprete, traduzioni, lezioni private di tedesco, inglese, francese, olandese e spagnolo — во как!
Голландка с итальянской фамилией. Может, это и привлекло меня поначалу. Но уж, конечно, не ее красота. Она была высокая, как каланча, нескладная, с длинными, аж до лопаток, прямыми волосами мышиного цвета и круглым лицом, которое в обрамлении ее русых прядей казалось продолговатым, а её круглые очки в металлической оправе, высокий лоб синего чулка (четыре иностранных языка, все-таки) производили впечатление типичной интеллектуалки. И только взгляд увеличенных толстыми стеклами очков и таких добрых и доверчивых глаз останавливал на ней внимание мужчин. Ну, а все остальное — фигура, грудь, ноги, — было скрыто за складками небрежно напяленной на себя одежды, и казалось таким же невыразительным, как наш пляж в будний день: серые валуны, мокрая галька, пучки гниющей травы...
Да, пляж: там мы и познакомились — конечно, на пляже, а где же ещё! Она лежала на подстилке, только что из воды — капельки сверкали на солнце — такая вся доступная, расслабленная, сонная (?), нежась в теплых лучах, но с улыбкой кранахской блудницы (я был рядом), а ее длинная тонкая рука блуждала в опасной близости от моего колена. Я с ней "заигрывал": сыпал сухой песок на живот и ниже, а сам откровенно разглядывал ее прелести: длинные ноги, в узорах тонких вен, волоски лобка, выбившиеся из-под мокрых трусиков купальника, и полную, даже какую-то несоразмерно тяжелую рядом с тонкими, худыми ключицами грудь, с пупырышками сосков, проступавшими сквозь мокрую ткань лифчика.
"Вот бы лечь сейчас на нее, накрыв собой это дышащее прохладой тело", подумал я, и что-то видимо передалось ей в моем взгляде, потому что она быстро встала и стряхнув с живота налипший песок, предложила мне пройтись по пляжу.
И мы пошли, в сторону речки, подальше от нескромных взглядов моих подопечных. Пока мы шли, она мне рассказала, что за ручьем, оказывается, есть пляж нудистов (о чем ей по секрету поведала одна немка). А я об этом даже не знал. Но виду не подал.
- Да, конечно, - говорю, - у нас это не запрещается. Но и не поощряется, - добавил я, бросив в ее сторону понимающий взгляд (все же, коммунисты, хоть и итальянские). - Говорят, они борются за здоровый образ жизни.
- Да, но они дают хорошую пищу для желтой прессы, - заметила Лиззи, опустив взгляд в землю. - Все эти голые (она сказала “обнаженные”) мужчины и женщины возбуждают в людях нездоровое любопытство.
- Ты знаешь, а мне тоже любопытно, - с усмешкой вставил я - Давай сходим, а?
И взявшись за руки (как-то так, само собой получилось), мы пересекли вброд мелкую речушку.
Здесь мы были одни. Перед нами возвышалась естественная изгородь из колючего кустарника, за которой ничего не было видно. Мы нашли уютное (правда несколько загаженное) место в кустах и уселись, касаясь бедрами, на ее узкую подстилку, оказавшись разом скрытыми от всех любопытных глаз. Меня вдруг затрясло. Чтобы как-то унять дрожь, я повернулся к ней, оказавшись один на один с ее длинным носом и взглядом глядящих из-под очков улыбающихся глаз. Этот взгляд подхлестнул мое желание и, закрыв глаза, я бросился в атаку, ища губами ее рот. Она вяло сопротивлялась, отворачивая в сторону рот и подставляя щеки. Я встал на колени и, перекинув ногу через ее сдвинутые вместе ноги, оседлал ее ляжки и, притянув к себе, впился в подставленные для поцелуя губы. Ее руки что-то делали у меня за спиной и мы, не размыкая губ, медленно повалились на подстилку. Оторвавшись от ее губ (это было как затяжной прыжок с парашютом), я стал покрывать мелкими, (но страстными) поцелуями ее лицо и шею, одновременно старясь расстегнуть мешавший нам лифчик. Наконец, мне это удалось, и ее белая, несколько “подсиненная” грудь с бледными звездами сосков разлилась двумя широкими рукавами к подмышкам. Видимо, почувствовав что-то в моем взгляде, Лиз обхватила мою голову руками и притянула к себе. Я лежал на ней, уткнувшись носом в ее ключицу и чувствуя под собой твердую выпуклость лобка, и уже начал примеряться к ее трусикам, как вдруг откуда-то с высоты послышался шум приближающихся шагов и сдержанное хихиканье.
- Чем это вы тут занимаетесь? - раздался грозный мужской голос у меня прямо над головой. - Здесь не место для совокуплений! А ну, пошли отсюда!
Подняв голову, я увидел вначале мощные волосатые мужские ляжки, уходившие под махровое, обернутое вокруг чресл полотенце. Далее (миновав полотенце, на котором четко выделялся холмик бугрившегося под ним члена) я смог лицезреть такой же мощный и волосатый торс, плечи и край всклокоченной с проседью бороды и, наконец, уперся взглядом в пару сверкающих как угли глаз, смотревших на меня из-под кустистых бровей тяжелым, ничего хорошего не предвещавшим взглядом. Мужик был не один: по обе стороны его стояли две хорошенькие и, как мне показалось, совсем еще юные девицы. Они были то, что называется topless и их загорелые грудки с дразняще вздернутыми сосками глядели на меня, словно две пары мордочек крошечных собачонок. Чувствуя свою полную безнаказанность в компании этого минотавра, они стояли и, хихикая, оглядывали меня с ног до головы.
- Так, мы, - начал я, слезая с Лиззи и стыдливо прикрывая рукой (ну, совсем как Венера) свои оттопырившиеся плавки, - мы думали, здесь никого нет. Мы ж не знали, что вы тоже здесь...
- Что мы тоже? Мы здесь загораем, а не сношаемся! Здесь люди отдыхают. И не надо им мешать!
И не слушая моих сбивчивых оправданий, он повернулся и с важным видом направился к водной кромке в сопровождении своих двух наяд. Мы молча следили за тем, как они удаляются в воды залива. Их загорелые, красивые фигуры четко выделялись на фоне молочно-белой воды и такого же цвета неба. Когда вода дошла им до колен, мужчина ловко сдернул с бедер полотенце, обнажив мощные загорелые ягодицы, и повязал его тюрбаном на голове. Девушки последовали его примеру (их изящные пелвисы сразу бросились мне в глаза) и, взмахнув руками, с хохотом бросились в воду. Мужик оглянулся, показав нам на миг свои заросшие черной порослью чресла, и погрозив нам пальцем, погнался за своими спутницами, тяжело выпрастывая ноги из воды....
- Может, и мы за ними туда, - предложил я Лиззи, оторвавшись от прелестного вида голых тел in motion и взглянув на Лиз.
- Да нет, - ответила Лиззи, с виноватой улыбкой поправляя лямку стянувшего грудь лифчика (который она уже успела надеть) и поднимаясь с колен на ноги. - Пойдем, лучше к нашим. А то знаешь, сфотографируют, а потом подкинут фото в самый неподходящий момент. Знаешь, как в фильмах о Джеймсе Бонде...
Увы, фильмов о 007 я не видел и не мог оценить по достоинству ее шутку. Но намек понял. Обратно мы шли, уже не держась за руки. Словно изгнанные из Рая Адам и Ева. ...
... Потом были встречи украдкой, где-нибудь подальше от любопытных глаз наших питомцев, прогулки по скупо освещенным дорожкам, ночные посиделки на пляжной скамейке с ее рассуждениями о коррупции запада и бесспорных преимуществах социализма (с чем я, кривя душой, не мог не согласиться), поцелуи и объятья и мой бессвязный лепет о красоте ее глаз и рук. Потом наши расставания (после чего я, корчась от боли в мошонке плелся к себе в комнатку, чтобы избавиться от наработанной похотью спермы в одиночестве казенной койки), наши многозначительные взгляды в столовой и салоне автобуса... Все так быстро пролетело, как одно мгновение. Раз — и ее уже нет рядом, и нежный взгляд ее серых, северных глаз растаял, "словно дым от сигареты" ...
А потом пошли письма — нежные, написанные аккуратным бисерным почерком, полные ностальгической грусти и запоздалого восхищения моими мужскими достоинствами. Как же все было хорошо и как бы хорошо было продлить все это там же в Дюнах. Она даже книгу прислала в подарок с намеком. Это был сборник лирической поэзии Дэвида Герберта Лоренса, известного своим скандальным бестселлером "Любовник Леди Чаттерлей". Стихи были напечатаны на двух языках: на английском с переводом на итальянский (я как-то выразил желание заняться итальянским). На обложке красовался совершенно потрясающий по выразительности этюд Эгона Шиле: любовная пара, как бы застигнутая врасплох в момент наивысшего накала страсти. Художник словно бы подглядывает за ними сквозь дырку в потолке. В глаза бросается обнаженная спина мужчины: мускулистое тело выполнено в красноватых тонах. Прикрывая собой женщину, он как бы опрокидывает ее на покрывало. Кремово-желтое тело женщины — тоже в пароксизме страсти. Она отдается ему и одновременно сопротивляется: и притягивает, крепко обняв за шею, и отталкивает, сдвинув ноги в коленях, но тем самым только распаляет его желание. А на титульном листе — посвящение мне в виде строчки из стиха:
We have bit no forbidden apple
You and I (в оригинале Eve and I)
Yet the splashes of day and night
Falling around us, no longer dapple
The same valley with purple and white. (Плюс два восклицательных знака)
Мы не вкусили запретного плода,
Ни ты, ни я. Однако,
День и ночь, что вспышками определяют наши жизни,
Уж не окрашивают нашу с тобой долину
В пурпур и свет, как прежде
...Письма шли из Римини, где Лиз проживала с мужем и его роднёй (представляю себе, что это была за жизнь), вначале на фирменных бланках-конвертах, украшенных видами курорта и лазурной Адриатики, а потом — на специальной почтовой бумаге с симпатичными картинками и виньетками. А вместе с письмами пришли и фото, цветные, на отличной кодаковской бумаге. Вот ваш покорный слуга, элегантный в новых, сертификатных брюках и "банлоне" (или — и того лучше — в белых джинсах и зелено-желтой махровой пляжной куртке и вьетнамках, купленных ещё в Египте), стоит, скрестив на груди руки, с неизменной приветливой улыбкой на лице, в окружении улыбающихся девиц и серьезных молодых людей (хоть и итальянские, а коммунисты!) на ступенях Смольного или перед зданием школы в Сестрорецке. А вот он, все в той же пляжной куртке, но без джинсов, позирует в обнимку с юной, упитанной, в смелом бикини итальянкой Мариной на фоне доски со сводкой температур воды и воздуха и схемой опасных и глубинных мест в заливе.
Да, было время! Время солнца, горячего песка под ногами, юных загорелых тел, время улыбок и вспышек фотокамер, грамматических экскурсов и разучивания веселых побасенок и сценок. Оказывается, половина группы оставила в Дюнах своего нежного друга: и увалень Антонио, и верткий корсиканец Паоло и хохотушка Марина и даже молодящаяся вдовушка Симонетта.
Оказывается, Лиззи пишет "поэму" о том,"“как счастливо жилось нам в Дюнах, когда гуляли мы с тобой по влажному песку и пели песни в темноте ночной на берегу Залива". "Поэма" появилась в следующем письме в английском варианте. Вот она (в моем переводе):
What is it that I do remember?
Being so far away from there.
The sandy beach, the soft cool air,
The moon hung like honey in the sky,
The music like an old refrain,
The trees still damp with sparkling rain?
What is it that I do remember?
The waving of Your curly hair,
The way You looked at me sometimes.
The notes of soft piano music
Played with emotion in the night.
The way You sighed and held me tight.
What is it that I do remember?
Which makes me cry my eyes out now?
Were it the words that made me tremble –
So filled they were with love and care?
It's nothing of this all ... I guess.
They were just written in the sand…
The touching of Your tender hand…
Что же теперь вспоминается мне
Теперь, когда всё далеко отсюда?
Пляж и прохладный ветер с моря,
Луна, каплей меда
