глупыми и ненужными и оттого, что ими надо заниматься, мое отвращение к жизни только усиливается. Все это может показаться тебе довольно скучным, но это ощущение бывает таким сильным, что я подчас не в силах его контролировать. Вдобавок со мной случаются приступы жуткой неполноценности и это не просто ощущение собственной ущербности, а что-то более сложное и непредсказуемое. Я чувствую себя напряженной и скованной. Я вообще пришла к выводу, что, когда человек глубоко задумывается над жизнью, он на некоторое время становится несчастным.
Извини, что я опять о себе. Хотелось бы знать, чем ты в данный момент занимаешься. Кстати, ты не знаешь, будет ли симфонический оркестр СССР под управлением Евгения Светланова в Москве в мае? Как я хотел абы попасть на них и услышать в их исполнении произведения Шостаковича, Чайковского и Рахманинова в Зале Чайковского. Когда я была в Москве в августе 1974, они были на гастролях, к моему величайшему сожалению.
Ну, вот и все. Береги себя и хоть изредка думай обо мне.
С приветом, Джеки.
8.01.77
Как приятно было получить от тебя весточку к Новому Году! Сердечно благодарю за открытку и календарь: они стоят у меня на столе.
Через месяц я ухожу из полиции. Я поняла, что совершенно не гожусь для этой работы и не только из-за скуки, которую она вызывает во мне, но также и потому, что я совершенно не приемлю многие аспекты службы в полиции из морально-этических соображений. Кроме того, меня так тянет снова заниматься русским и вообще языками, что я обязательно вернусь к этой работе даже, если на поиски ее уйдут месяцы.
Надо сказать, что работу в нашей стране найти довольно трудно, особенно работу, связанную с русским языком. Возможно, мне придется оставить мысль работать исключительно с русским языком. Я хочу попробовать себя в библиотечном деле: там я буду среди любимых книг и людей, с которыми у меня будет много общего. Конечно, я предпочла бы заниматься переводами с русского, но такую работу сейчас найти почти невозможно. А вот преподавать в школе не хочется, — не люблю детей.
Что касается того, что побудило меня отказаться от работы в полиции, то это довольно сложно. Я чувствую, что не имею морального права решать судьбу другого человека даже в таких мелочах, как вызов в суд за неправильную парковку. У полицейских есть привычка относить людей к той или другой категории — расставлять всех “по полочкам” — и относиться с предубеждением к тем, кто не подходит ни под одну из них. Такое отношение к человеку типично для многих людей в нашем обществе, и я считаю, что только у людей с высоким интеллектом хватает ума и проницательности судить других не по одежде и положению в обществе, а по их собственным качествам, по тому, во что они верят, по их мыслям, чувствам и поступкам, короче, по их духовному складу. К сожалению, среди полицейских превалирует первая точка зрения, поэтому я не желаю иметь ничего общего с их ограниченным и односторонним подходом к жизни. В отношениях с людьми они, словно слоны в посудной лавке: действуют, подчиняясь какой-то слепой необходимости, считая, что имеют на это право, и не думая о последствиях своих действий. Мои нервы не позволяют мне оставаться пассивным наблюдателем при этом и потакать их свинству. Я не могу не высказать своего критического отношения к таким вещам, что неминуемо ведет к конфликтам.
Поэтому я хочу вернуться к своим книгам, музыке и занятиям русским языком, т.е. в свою среду.
А сейчас я слушаю Пятую симфонию Чайковского в исполнении оркестра под управлением Светланова. По моему глубокому убеждению, Светланов — величайший дирижер современности.
Кстати о дирижерах: через пару недель в Лондон приезжает Арам Хачатурян. Он дает концерт своей музыки, на который я хочу попасть в надежде, что мне удастся поговорить с ним в перерыве.
Я буду страшно благодарна тебе, если ты и впредь будешь присылать мне интересные статьи о советской музыке и литературе. В настоящий момент я занята переводом для подруги статьи о Шостаковиче под названием “Симфоническая летопись”, которую ты мне прислал. Хочешь, я тебе тоже вышлю по почте что-нибудь в этом роде?
Надеюсь, что у тебя все в порядке. Мысленно и духовно я с тобой в Ленинграде. Жаль, только, что не могу быть там и физически.
Привет, Джеки
Меня изводит неотвязчивая травма.
Я жажду боли в перипетиях жизни,
Непроизвольно и безотчетно.
Хочу избавиться от тела,
И стать лишь разумом и духом,
Без формы и предназначенья,
Свободным от хитросплетений плоти.
Моя телесность сейчас мне в тягость.
Она обременяет душу,
И я не в силах без оглядки
Слиться с духовной сущностью
Существования.
Я хочу раствориться в сиянии дня,
В пряных запахах полуденного зноя.
Я стала вечной и время уже не берет меня,
Захватила собой горизонт и не подвержена тлену.
Я хочу забыться на материнской груди Природы,
На груди, несущей невыразимый покой и забвение.
Я ищу забвения этого мира,
И хочу провалиться в бездну, крутясь и купаясь
В теплых омутах солнцесияния.
Я хочу быть сердцем теплых тюльпанов
Или скрыться в холодных глубинах моря.
Хочу спрятаться от человека,
Отделиться от человечества,
Чтобы было легко-легко,
Чтобы быть просто легким, вдыхающим свежесть утра,
Просто духом, бесплотно парящим в пространстве.
Навсегда отделившись от гнета бренного тела.
Я закутана в кокон тяжелого безразличия,
И стою на краю совершенно иного мира,
Преисполнена необъяснимой отстраненности,
Неизвестной мне доселе, но горячо желанной.
Я хочу только падать, падать,
Забыться в его сладком удушье
И навсегда исчезнуть в царстве,
Где нет предрассудков и где правит
Предвечная справедливость.
Такие. Вот, дела. Но все образуется, рано или поздно. Я в этом уверен.
4. Аспирантка
Мне хочется рассказать здесь об одном моём любовном фиаско (не единственном, конечно, но сильно повлиявшем на мою последующую жизнь). Сейчас, по прошествии стольких лет, этот эпизод кажется таким малозначительным — просто очередное увлечение сексуально озабоченного мужчины — но тогда... Тогда ему были посвящены десятки страниц дневника: текст столь же бессвязный, сколь и эгоцентричный. Другими словами, все крутится вокруг одного: моей собственной персоны.
Впрочем, объективности ради, оставим все, как есть.
“Январь 1977. Самое время взяться за перо: делать ничего не хочется, а безделье, тоже, давит на психику. Слоняюсь по квартире из угла в угол. В голове - пусто, никаких мыслей.
Все ждал-ждал чего-то и вот, дождался ... загранкомандировки. Пока ещё не знаю куда. Дома, конечно, переполох. Жена, хоть и радуется, но виду не подаёт. Боится спугнуть удачу. Меня, тоже, бросает из одной крайности в другую: то вздохну с облегчением, то погружусь в уныние. Вначале, было, обрадовался: вот оно, избавление, которого ждал, но даже и надеяться не смел. А дело было так. Вызывают к начальнику отдела кадров Университета (я с ним знаком), тот спрашивает:
- Как у тебя с научной работой?
- За полгода не защитишься (мне осталось полгода до конца моей очной аспирантуры)?
- Нет, - говорю, - вряд ли.
- Давай, - говорит наш "великий и всемогущий" Сергей Иванович Катькало, - мы тебя за границу оформим: это и будет твоим распределением. А там посмотрим.
Ну, я, конечно, “за”. На том и порешили. Все оказалось так просто! Теперь не надо ломать голову, как защититься в срок, никто не задаст лишних вопросов, никто не осудит (по крайней мере, в глаза), а главное, никаких проблем: “все учтено могучим ураганом”. И все довольны. Конечно, если дело сорвётся, будет обидно. Но пока это выглядит, как очередной подарок судьбы.
Вот только сам я выгляжу неважно: худой, синий, словно выпотрошенный цыплёнок. И, вообще, какая-то растерянность во взгляде. Да и йогой перестал заниматься. И в глазах жены тоже “ещё больше упал”. Доказываю ей, как всё будет хорошо, как это нужно для нас, для семьи, подвожу “фразу под базу”: мол, делаю все для ребёнка, для его будущего, для его развития и здоровья. Но звучит неубедительно.
Как же мы с ней надоели друг другу! Даже и не скрываем своих истинных чувств. Вот оно, наказание: и жить не можем, и не разойтись. Раньше думал: я не расхожусь с ней, потому что жалко — может, станет матерью и всё изменится. А теперь, вот, думаю — поздно, нельзя бросать малютку, надо его воспитать. Вот, пойдёт в школу, тогда...
Максим, может, никогда и не узнает, какие сомнения терзали его отца, когда его сыну было три года. Его будущее в моих руках. И оно решается именно сейчас. Он уже сейчас живёт в постоянном стрессе: просто диву даёшься, как он всё это выдерживает. Дети удивительно чисты. Господи, как его жалко! Все бы отдал, лишь бы не причинять ему боли.
И все время одна мысль стучит в мозгу: а, ведь, я ему буду нужен, я ему понадоблюсь, что бы там ни было...”.
С Лорой — совсем плохо. Мы с ней, как два привидения: ходим по дому, не задевая друг друга. Мы, словно два конспиратора (и скоро нам, видимо, понадобятся два респиратора).
На днях, вот, пришлось инсценировать ссору. Дело было так: поздно вечером, часов в десять позвонил мой приятель М. По голосу понял, что он уже "хорош". Звал к себе в гости (видимо, не добрал нормы, а выпить не с кем). Говорил со мной в приказном тоне, “не желал выслушивать никаких оправданий”, словом: “одна нога здесь, другая там” (где там?). Ехать, по правде говоря, не очень хотелось, но, все-таки, Володя... Заикнулся, было, но понял: просто так не уйти. Созрел план: спровоцировать ссору, потом одеться, и, хлопнув дверью, уйти. Только, вот, как “распалиться"? Лора, конечно, была против моего похода, причём выставила неотразимый довод: “не могу спать, когда тебя нет дома, буду беспокоиться, а завтра с утра на сутки, опять свалюсь на работе”. Это была, по сути дела, просьба, которую нельзя было не удовлетворить, если по-человечески... Можно было, конечно, просто плюнуть и уйти. В конце концов! Но идти не хотелось. Было действительно поздно. И потом, сидеть там всю ночь, толочь воду в ступе, выдавливая из себя что-нибудь “оригинальное", на кой хрен! Я уже не раз бывал в такой ситуации и всегда возвращался от него домой в препаршивом настроении. Да и о чём говорить? Ведь, я во всём дилетант, обо всём знаю понаслышке: где-то что-то читал. Даже Библии не удосужился прочесть (хотя бы Бытие): книга второй год пылится на полке.
Но поругаться все-таки подзуживало, благо есть на ком злость сорвать. Ведь, казалось, будь ты умной женой, ты сама мне скажешь “иди, куда тебе надо: ты человек взрослый, сам за себя отвечаешь; или, давай вместе пойдём". А тут: “не пойдёшь, и все”. Ну, я ей и “выдал”. Получилось, правда, плохо, все больше на эмоциях, на что она и сама обратила внимание. “Ты посмотри на себя, говорит, у тебя же вся рожа перекосилась от злости” (“рожа”, конечно, не сказала, но что-то в этом роде). Ну, в общем, поругался я с ней, как мог, но получилось как-то вяло, “без огонька”. Не чувствуя должного отпора с её стороны, я некоторое время молча простоял у книжного шкафа, разглядывая корешки моих пейпербэкс, привезённых из Египта, потом прошёл в спальню. Лора тихо лежала на кровати, прикрыв глаза рукой, и мне были видны только её маленький рот, закрытый этакой скорбной ижицей, и небритая подмышка запрокинутой
