руки. Мне стало её по-настоящему жаль. “Садист ты несчастный”, - сказал я себе, - и охота тебе женщину мучить”. Конечно, она тоже мне много крови попортила, ну, да, что об этом вспоминать. Грустно всё это, да и только. Так что никуда я в тот вечер не поехал.
Или, вот такая сцена. Сегодня приходит она домой вся какая-то расстроенная: сорвалась поездка к знакомой в гастроном за продуктами. Я стою и смотрю, как она раздевается. Она подаёт мне шубу.
- Зачем? - в недоумении спрашиваю я и тут же спохватываюсь: “Что же-это я? Разве так можно?” - говорю сам себе. - “Глупо, мелко, недостойно человека”.
Лора зло на меня так взглянет и говорит:
- Никогда жену не разденешь.
А, ведь, и верно: я за ней совсем не ухаживаю. И даже цветов не дарю (на работе дарят). На прошлый день рождения побежал за цветами утром и два раза по дороге поворачивал назад, всё повторял: “Зачем лгать!” Потом, все-таки, купил, пришёл домой и молча, украдкой, пока она на кухне ела, поставил свои дешёвые астры в одну вазу с пышными каллами, принесёнными с работы. Глупо.
Иногда перехвачу её взгляд на себе и вижу столько в нём удивления, как будто она меня в первый раз видит, как будто спросить хочет: “Неужели ты действительно такой?" Иногда подойдёт ко мне, улыбнётся грустно так и скажет:
- Ну, приласкай жену. Совсем забыл, как это делается.
А мне, вроде, и хочется — просто так, по-человечески — и как-то неловко: ведь, нечестно все это. “Какой же я холодный и чёрствый”, - отмечаю я про себя, - “и с каждым годом всё хуже, всё холоднее».
А уж изолгался так, что "клейма ставить негде". Лгу себе, лгу жене, лгу родителям, лгу сыну, лгу любовнице, лгу на работе, лгу просто так, по привычке, чтоб поддержать разговор. Поддакиваю. Одна ложь цепляется за другую и вот, глядишь, вытягиваешь их целый ворох, словно раков из корзины. Каждый день что-то планирую, даю себе обещания, которые тут же забываю, каждый раз что-то срывается, вечно не хватает времени, начинаю психовать, успокаиваю себя, рассуждая философски: “Нет времени и чёрт с ним, все там будем, не всё ли равно и т.д., и т.п.”.
И вечно: “должен, должен, должен”, — всё время одно и то же. Должен сделать то или это, написать “диссер”, сдать статью, съездить за ребёнком, позвонить ей... Я должен подарить ей цветы! Вот до чего дошло. Вся жизнь построена на отказе, на жертве, на расчёте. Правда, сейчас я уже ничего не рассчитываю — я просто подчиняюсь обстоятельствам. В конце концов, не все ли равно, кем умереть. Но и о смерти я тоже не слишком много размышляю.
Теперь, когда я оформил документы в командировку (все прошло на удивление гладко) и устроился на работу, дома установилось “динамическое равновесие”. То тут, то там проскочит искра ссоры, но до настоящего скандала дело обычно не доходит. Снова засел за диссертацию (спрашивается, зачем?). Вижу, что, вроде, всё не так уж и плохо. Настоящий кайф ловлю в те дни, когда остаюсь один дома. Жена на работе, Максимка у родителей, холодильник забит едой, и “всё вокруг моё”. Слоняюсь по квартире — из гостиной на кухню и назад с заходом по пути в ванную, чтоб полюбоваться на собственную морду, или с выходом на лоджию, чтоб кинуть взгляд на набережную Невы, на саму Неву, и дальше, вплоть до высотки гостиницы, где трудится супруга. Как-то она там? Слоняюсь, что-нибудь жую, включаю приёмник, мою посуду под хит-парад из Би-Би-Си, сажусь за письменный стол, открываю книгу и гляжу в неё “как в афишу коза”, а мысли уже где-то далеко, “за морями, за горами”.
Скорей бы... Время оттикивает минуты; по столам в комнате и на кухне разложены книги, черновики, карточки с примерами, телефон молчит (должны позвонить из министерства), внизу в почтовом ящике томится Литгазета, на набережной на белом, снежном фоне движутся чёрные фигурки лыжников, кто-то выгуливает пса, проносятся редкие автомобильчики (воскресение).
Я вгрызаюсь в подушечки пальцев и с остервенением рву зубами кожу, потом рука сама собой лезет под трусы и я начинаю мастурбировать, член разбухает под рукой, я его мну, как гончар кусок глины, и вот ему уже тесно в трусах, надо раздеться сейчас же, хоть бы кто-нибудь позвонил, но нет, телефон молчит (собака!), я стаскиваю с себя брюки вместе с трусами, куда-то кидаю их и, голый по пояс снизу, иду к окну и всё уже сосредоточено на ощущениях около члена, “неужели опять не сдержусь, но так хочется, но, ведь, будет плохо, будешь опять себя бичевать, а что делать - хочется, хочется, только бы это подольше, поискуснее было, какой он у меня, как ему охота, вот, если б кто-нибудь видел меня сейчас, какая-нибудь девица или, ещё лучше, девочка (Набоковская нимфетка?), особенно сейчас, когда уже вот-вот, посмотрела бы какой он, ну-же, ну-же, ещё, ещё..”. Я стою на балконе (мороз обжигает голые ноги) и просунув пенис в зазор между прутьями решётки, кончаю “в воздух”, следя, как сперма вырывается из члена и летит с одиннадцатого этажа вниз и с гулким звуком шлёпается на уложенную плиткой мостовую.
Так я и жил до того рокового момента, когда судьба свела меня с моей очаровательной аспиранткой...
...Март 1977. Как хорошо ничего не делать и не чувствовать при этом угрызений совести, “не пилить себя...”. Почему-то при одной мысли о ней начинает всего колотить. Такого со мной раньше не было...
…Теперь мне не нужно брать с собой чтиво в дорогу. Где бы я ни был — в автобусе, трамвае, вагоне поезда метро или стоя на эскалаторе — я легко выключаюсь из окружающего, погружаясь в волны воспоминаний. Так хорошо! То глаза её блеснут во мраке, то её смех услышу, и вот она уже рядом: стоит и смеётся, запрокинув голову и прищурив глаза...
...Вот попался, так попался. Не могу ни о чём думать, кроме неё. И ничто не радует глаз... Всё, вроде, так хорошо в доме, всё так на редкость гармонично. Лора хлопочет на кухне, Максимка спит в своей кроватке (как вошёл в дом, первые слова:
"А где папа"?), а я — как чурбан: хожу из угла в угол и ничего не вижу. Да меня здесь вообще нет...
...Она, оказывается, замужем и муж - такой же молодой, как она, — “перспективный” математик, — но ... она его не любит! Как она, вдруг, тогда руками всплеснула (после моего поцелуя).
- Почему, - говорит, - у меня всё так ужасно складывается!
И столько было в этом жесте беспомощного отчаяния! Неужели мне и от неё придётся отказаться? Ведь, она же настоящая, вся тут!
- Ну, что, дедушка, - сказала она мне при встрече и так мило улыбнулась. Она сидела в зале микрофильмов. Я подошёл к ее столу. Она подняла глаза и улыбнулась какой-то виноватой улыбкой.
- Я всё решила, - говорит, - нам не нужно больше встречаться.
- Ну, что ж, отлично, - говорю я, - пойдём перекурим по этому поводу...
... Мне хочется сказать ей: “Мне так хорошо с тобой, что я постоянно должен напоминать себе, что это не сон.”
... Сейчас мне, как никогда, хочется развестись с Лорой. Чтобы быть свободным и принадлежать ей одной. Мне хочется изменить свою жизнь, всё начать заново, мне кажется, я бы мог её сделать счастливой... А ей разводиться совсем не хочется. Да и мне она этого делать не советует.
- Зачем, - говорит, - искушать судьбу.
... Она спасает меня! Мне снова хочется заниматься лингвистикой.
...Во мне сейчас идёт борьба, как в теле человека с пересаженным сердцем: привьётся или будет отторгнуто?
... Мы смело кинулись в водоворот любовных отношений и тут же начали тонуть.
... Со страхом жду следующей встречи. Чем она обернётся? Пытаюсь “проиграть” её отдельные моменты в воображении.
...Вчера она призналась, что любит меня. И так это чисто, целомудренно у неё прозвучало. Мне, вдруг вспомнился Максимка: он тоже, так-вот, стоял передо мной однажды, долго молча смотрел на меня, а потом и говорит, просто так и серьёзно: - Я люблю тебя, папа.
А с ней было так. Мы стояли в каком-то скверике. Вокруг кучи грязного снега. Стояли и прощались: произносились какие-то ничего не значащие фразы. Она шла проведать бабушку в больнице. Милая, старая бабушка. Самый любимый ей человек.
- Ты любишь бабушку, а я - тебя, - сорвалось у меня с языка (Черт меня дёрнул!).
- Я люблю тебя,- вдруг произносит она и смотрит на меня серьёзно и даже с каким-то мучительным выражением на лице.
- И я люблю тебя, - быстро говорю я и тут же добавляю, - сейчас.
... Но, ведь, я люблю её, по-своему. Нет, никак не могу убедить себя, что я её люблю. Мне хорошо с ней — это правда (“хорошист” несчастный), но, ведь, я не стану ей врать!
... У меня почему-то последнее время стал часто расстраиваться желудок. Уже второй раз за те две недели, что я с ней. Помню, в первый раз было очень смешно. Я вымыл дома раковину каким-то порошком, а потом, по своему обыкновению, грыз ногти. Ну, и занёс внутрь, наверное, какую-нибудь гадость. В результате, меня несло со страшной силой. А мне к ней на свидание идти. В этот день мы договорились встретиться на Кировском проспекте у кафе с заманчивым названием “Сфинкс”. И вот, несмотря на боли в животе, я нёсся “на крыльях Эола”, и конечно же примчался на целых полчаса раньше. И слава Богу, потому что мне нужно было посидеть в туалете...
...Первое время она казалась мне такой субтильной! Где мои глаза были тогда! Да и мог ли я видеть что-либо по-настоящему. Сейчас и невооружённым глазом видно, что у неё “есть, за что подержаться”: крепко сбитая фигура, сильные руки, крутые бедра, мясистые, короткие ляжки.
Впечатление субтильности, объективно говоря, создаётся ее маленьким ростом и бледностью лица, обрамлённого густой шапкой темно-каштановых волос (обычно, она зачёсывает их назад, стягивая тугим узлом на затылке. Гладкая причёска ей тоже идёт, выгодно выделяя красивую форму головы). Самое главное в ней - её глаза: их дымчато-серые зрачки с темными окружиями и эмалевый блеск синеватых белков, вкупе с красиво изогнутыми, “соболиными” бровями и лёгкой синевой под глазами, действуют неотразимо. Улыбаясь, она их очаровательно прищуривает, пряча в дымке пушистых ресниц. Конечно, есть в этом лице и масса всякого другого: от выражения высокомерной холодности (тут она становится похожа на японскую аристократку) до поистине лучезарной нежности, когда все лицо её, кажется, источает какое-то необыкновенное тепло и обаяние.
…Наш любовный роман протекает до банального просто. Познакомились у её родителей. Я тогда подрабатывал: вёл группу университетских профессоров, “навостривших лыжи” за границу, и её мамочка была среди моих учеников. По окончании курса это событие все решили отметить и пригласили меня к её родителям (у них шикарная квартира в районе Кировского проспекта), где я её и встретил. Потом была Публичка, наши “перекуры”, беседы, прогулки вдвоём, первый поцелуй... Вначале мне просто очень льстило, что такая молодая, обаятельная и, скажем прямо, избалованная мужиками, девочка увлеклась мною (такой контраст по сравнению с увядшей красотой Е.А.М.), а потом, вдруг (когда она уже “опомнилась”, или, может быть, её мама отругала), любовная лихорадка захватила меня. Это просто какое-то наваждение... И я изливаю душу в дневнике.
...Как мне хочется тебя любить (телефон молчит)! Самое смешное будет, если она меня бросит, а я буду умирать от любви к ней. Это мне будет наказание “за прошлое вранье”.
...Утром пришла спасительная мысль: как хорошо бы было, если б можно было остаться друзьями? Просто встречаться, болтать о том,
