молодец! сказал Дубовец, к которому Кноблох сумел пробиться рано поутру, минуя Гавличека.
И правильно сделал, что так обратился, потому что великий детектив вполне мог соблазниться и приписать себе все достижения бдительного капрала.
Никому пока ничего не говори, сказал министр. Мы сегодня же вдвоём попробуем захватить этого наглого преступника с поличным. Я лично буду участ-вовать в этой опаснейшей операции захвата, чтобы тем подать заслуживающий восхищения пример высшего пилотажа и служащим нашей полиции, и всем граж-данам нашего государства.
Задержать похитителя короны с поличным оказалось проще простого. Уже задолго до полудня подозреваемый Швольба с недостойной целью сбить с толку правоохранительные органы расстелил свою куртку прямо на том месте, где зако-пал сокровище. А после этого улёгся сверху с невинным видом человека, который не имеет никаких дурных намерений, а всего лишь любит в солнечный денёк по-нежиться на зелёной травке.
Тут к нему и подошли двое. А в стороне дежурили ещё четыре полицейские машины на случай, если поджарый теннисист вздумает оказать физическое со-противление толстым, как два бугая, Дубовцу с Кноблохом.
Разумеется, телепередвижка всё время вела прямую трансляцию из кустов.
А ну, милейший, приподнимись-ка немного, приказал Дубовец.
Здравствуйте, господин министр, приветливо отвечал ему Швольба. Вы что, меня не узнаёте? Это я, Швольба.
Узнаю или не узнаю, сейчас не имеет значения, строго сказал министр. Я хочу посмотреть, господин Швольба, или как вас там, что именно вы прикры-ваете своим телом на этом газоне.
Да ничего я не прикрываю, смущённо сказал теннисист и ещё теснее при-жался к земле. Вам просто показалось.
А вот мы сейчас и посмотрим, показалось или нет, возразил министр. А ну-ка встань сейчас же, повернись ко мне спиной, раздвинь ноги и положи руки на парапет.
Пожалуйста, ответил Швольба, я настолько к вам расположен, что и не то для вас сделаю, но одного я всё же никак не могу понять чего вы ко мне при-меряетесь прямо на улице?
Сейчас поймёшь, пообещал Дубовец и, повернувшись к Кноблоху, прика-зал: Обыскать!
В карманах спортсмена Швольбы ничего не оказалось, кроме носового плат-ка, детской свистульки и аккуратно свёрнутой вырезки из газеты, где Дубовца по-здравляли с днём рождения.
Такого министр не ожидал.
Давайте лопату! рявкнул он.
Заранее припасённая лопата тут же появилась.
Копай здесь!
Кноблох стал копать, и вскоре белый свиток снова увидел солнечный свет.
Так что это? с торжеством вопросил министр явно удручённого тенниси-ста.
Понятия не имею, скучным голосом ответил тот, используя последнее жалкое оправдание.
А вот мы посмотрим, и тогда у тебя понимание сразу появится, торжест-вующе сказал Дубовец.
Свёрток развернули и нашли старую кастрюлю, набитую всяким мусором.
По мере того как следствие всё дальше заходило в тупик, Гавличек всё чаще задавал себе вопрос: Может быть я что-то или кого-то упустил из виду?
Мысль опытного сыщика снова вернулась к писателю из списка:
А почему я его сразу отмёл? Писатели ведь тоже бывают разные.
Потом после долгих и мучительных раздумий удалось поставить вопрос не-сколько шире:
Способны ли писатели на преступление?
Вполне возможно. Во всяком случае, драматурги. Ведь Бомарше кого-то от-равил.
Познание истины состоит не столько в чтении умных книг, сколько в аргу-ментированной замене одних неизвестных другими. Если это делается достаточно элегантно, тогда такой процесс называется наукой.
К науке Гавличек испытывал исключительное почтение, к себе же относился с лёгким скепсисом. Поэтому он решил посоветоваться со сведущим психологом или психиатром.
Детектив очень смутно представлял себе суть психологии и истинные воз-можности психиатрии, но из самых общих соображений считал, что некоторые тонкости, недоступные нормальному человеческому восприятию, могут оказаться вполне по силам профессиональным специалистам.
Найти одного из них не составило труда.
Психолог (возможно, это был психиатр) произвёл впечатление человека чрез-вычайно уверенного в себе, и это вселило в Гавличека большую надежду, что здесь-то он найдёт если не ключ, то хотя бы отмычку к загадочной писательской душе.
Скажите, спросил он, может ли плодовитый писатель разработать и осуществить крупное преступление не в одном лишь своём ничем не ограничен-ном воображении, а в реальной жизни?
Психолог-психиатр задумался.
Вы задали очень интересный вопрос, сказал он. Обычно посетители это-го кабинета рассказывают мне о собственных насущных проблемах. Вы же стави-те вопрос настолько широко, словно более всего вас беспокоят общие проблемы мировой литературы.
Нет, нет, поспешил заверить его Гавличек. В данный момент меня со-вершенно не волнует мировая литература. Моё внимание сейчас привлечено к вполне конкретному писателю, который, боюсь, не является самым драгоценным алмазом в короне современной культуры.
Мысли добросовестного детектива были настолько заняты пропавшим коро-левским добром, что все возможные сравнения так или иначе крутились вокруг одного единственного образа.
Вы правильно делаете, важно сказал психолог, если ставите вопрос не о писателе вообще, а о вполне определённом человеке. Потому что все люди раз-ные. И это доказывается тем, что двух одинаковых людей не бывает.
Это мне известно, сказал Гваличек.
Нам следует принять во внимание, а после этого не упускать из виду, что каждый конкретный писатель, продолжал вещать психиатр, является продук-том своей эпохи. Не так ли?
Конечно, это было так.
Но с другой стороны, он всегда стоит на плечах своих предшественников, и это позволяет ему, при достаточном умении и восприимчивости впитывать в себя всю мудрость, а вместе с нею и все ошибки тоже, минувших времён и исчезнув-ших поколений.
Так то это так, но что же из этого следует? спросил детектив.
Вот я и думаю: что же из этого следует? сказал специалист. Из этого может следовать, я так думаю, всё, что угодно. А вы как думаете?
Гавличек подумал, что он напрасно тратит время.
Даже если корону стянул писатель, всё равно его хочется вычеркнуть из спи-ска подозреваемых, потому что нечего и надеяться разобраться в мотивах и по-ступках человека, взгромоздившегося на плечи всех возможных предшественни-ков и с этих олимпийских высот с величайшей иронией взирающего на житей-скую суету.
Как добраться до писателя, Гавличек понятия не имел, но теперь он остро чувствовал, что без литератора тут, скорее всего, не обошлось. Хотя с той же ве-роятностью всё могло быть как раз наоборот.
Может Франтишек что-нибудь подскажет?
И Франтишек подсказал.
Помнится, я читал у Киплинга, сказал верный помощник, что о лично-сти писателя можно узнать абсолютно всё, если внимательно ознакомиться с его творчеством.
Гавличек с уважением посмотрел на образованного коллегу и поинтересовал-ся, тот ли это Киплинг, который написал про Маугли.
Да, да, тот самый.
Что ж, последуем его совету и займёмся квалифицированным изучением подозреваемого, сказал великий детектив и в тот же вечер, побегав по книжным магазинам, чего с ним не случалось со времён студенческой молодости, сыскал последний роман исследуемого писателя.
Книга называлась «Шорох улетающих крыл».
Однако, взгрустнул Гавличек. Пока непонятно. И всё это мне предстоит внимательно прочитать.
Из картинки на обложке (она была исполнена Казимиром Малевичем), как и из названия, тоже не очень было ясно, о чём идёт речь. Поэтому пришлось раз-вернуть книгу на первой попавшейся странице и приступить к чтению.
Я до сих пор вся дрожу, сказала графиня Фиц-Рой. Грудь её высоко вздымалась от пе-режитого ужаса. Так пролетевший короткий тропический шквал уже скрылся за горизонтом, а океанские волны, всё ещё не успокоившись, высоко подбрасывают, а затем швыряют вниз ут-лый кораблик.
Возможно, они вскоре вернутся за нашими драгоценностями, пробормотал Сильвестро, перевязывая раненую руку. На ближайший куст уселась большая иволга. Похоже, она совсем не боялась людей.
Писсаро с подчёркнутым безразличием рассматривал серебряную насечку на мушкете.
Детектив перевернул несколько страничек. Ага вот оно:
Старик поднёс один из камней к левому глазу, а правый прищурил.
Держу пари, сказал он, что это бриллиант из коллекции маркиза Вальпараисо. Но что стряслось с самим маркизом?
Гавличек тоже покачал головой и перевернул ещё несколько страниц.
Ты хорошо их спрятал? спросил Епифанов. Глаза его были всё ещё мутны после вче-рашних посиделок.
Что за чёрт? воскликнул великий детектив и сделал попытку заглянуть в самый конец книги.
Об этом смог бы догадаться даже самый тёмный из коренных жителей палеолитической стоянки, сказала Сьюзн.
В этом месте Гавличек почувствовал приступ дурноты и вынужден был от-ложить бесконечно интересное чтиво. Франтишек побрызгал шефа холодной во-дой, потрепал по щекам и, наконец, привёл в сознание. Но о немедленном воз-вращении к познавательному чтению, конечно, не могло быть и речи. Да и не бы-ло в том большой необходимости, потому что у знаменитого сыщика появилась теперь уже полная уверенность, что психика данного писателя не могла не заин-тересоваться королевскими регалиями. Но оставалось совершенно непонятным, насколько литератор лично замешан в преступлении и в какой форме предъявить ему обвинение.
И на этот раз интуиция не подвела Гавличека.
Тот писатель, к которому он присматривался, испытывал большой и даже не-здоровый интерес к алмазной короне, вызывающе сверкавшей на каминной полке. Несколько раз он уже незаметно для других брал её в руки и прикидывал на вес, а потом со вздохом возвращал на прежнее место.
Как-то раз, воспользовавшись минутным отсутствием Вышеслава, писатель напялил на себя драгоценный символ власти, подбоченился и стал смотреться в зеркало. Выглядело совсем неплохо. В этот замечательный миг можно было вооб-разить себе что угодно. Нега и блаженство охватили всё существо литератора.
Он представил себе, что вместо Вышеслава, не умеющего толком написать даже собственную биографию, королём избрали молодого талантливого писателя, отличающегося неповторимым стилем, энциклопедической образованностью и способностью улавливать тончайшие движения человеческой души. Такие люди рождаются раз в сто лет. Нет, в двести лет. Благословенна та страна, которая дала миру очередного гения. Благословен гений, вспоенный молоком родной земли и бурными аплодисментами бесчисленных поклонников.
Вначале было Слово, сказано у Иоанна. Из этого следует, что в разумно уст-роенном мире предпочтение
