Возможно, оно надеялось, что борода хотя бы частично искупит субтильность комплекции. Расчёт, впрочем, был неверен, пото-му что эта растительность делала Леонида Казимировича слишком уж похожим на адвоката. Но Струков эту деталь не замечал. Может быть из-за того, что в зер-кало смотрел редко и невнимательно (а что там хорошего увидишь?). Но если бы и заметил, то, скорее всего, посчитал бы, что большой беды от сходства с адвока-том быть не может.
Но ведь и при такой невыигрышной внешности можно при желании выгля-деть достаточно респектабельно.
Конечно можно, если одеваться подобающим образом. Увы, Струков по-зволял себе просто вопиющую небрежность в одежде.
Мне кажется, что недостатки одеяния можно простить, если оно прикрыва-ет носителя богатых мыслей.
Вы забываете, милостивый государь, что богатые мысли встречаются на-много реже плохо выглаженных брюк. И это был как раз тот случай.
Женщины Струкова не любили.
Потому что женщины любят силу и нежность или хотя бы подходящий экс-терьер.
Ни того, ни другого, ни третьего в Леониде Казимировиче не замечалось.
Восхождение Леонида Струкова на вершину юридического Парнаса началось в то время, когда ему, просыпающемуся таланту, поручили поработать с подслед-ственным уголовником по кличке Бонч.
Очень странное прозвище, не правда ли? Дотошные исследования, предпри-нятые историками, показали, что когда-то в прошлом существовал царский гене-рал Бонч. Отличался он не одним только незаурядным умом, но также общей не-тривиальностью натуры и великой резкостью суждений. Какое отношение крими-нальный авторитет имел к этому генералу проследить не удалось. Вот так и во-шли в национальную историю сразу два Бонча, на первый взгляд ничем не свя-занные, кроме диковинного имени Бонч.
Много чего нехорошего числилось за Бончем (не генералом), но доказать на-верняка ничего, кроме мелкого дебоша в пивной, никак не удавалось. И тогда у Струкова явился план, который без преувеличения можно назвать гениальным. Пригласив подследственного на очередной допрос, Леонид Казимирович загадоч-но улыбнулся ему и помахал перед его носом томиком Спинозы.
– А теперь почитаем, – ласково сказал следователь.
– Это зачем? – удивился заслуженный авторитет.
– Развивать тебя буду, – пообещал многомудрый юрист, открыл книгу и стал громко читать:
«Начав говорить о модусах, из которых состоит человек, мы скажем: 1) что они такое, 2) об их действиях и 3) об их причине.
Чтобы яснее понять всё это, мы дадим пример, взятый из тройного правила, а именно: некто только слышал, что если в тройном правиле умножить второе чис-ло на третье и разделить на первое, то можно найти четвёртое число, находящееся в том же отношении к третьему. Как второе к первому. Несмотря на то, что ска-завший это мог солгать, он согласовал с этим свою работу, зная, правда, о трой-ном правиле столько же, сколько слепой о цветах».
– Ну как? – спросил Струков. – Нравится?
– Ты чего это, а? – с немалым изумлением спросил задержанный.
– Я – ничего. А теперь послушай дальше:
«Если бы только вымысел человека был причиной его идеи, то было бы не-возможно для него понять что-либо, но он может понимать нечто. Первое доказы-вается первым основным правилом: именно, что есть бесконечное множество по-знаваемых вещей. По второму основному правилу он может познать об этом не всё, так как человеческий ум конечен и, если он не определяется никакими внеш-ними вещами к познанию этого скорее того или того скорее этого, то было бы не-возможно по третьему правилу, чтобы он мог что-либо познать».
– Ну, начальник, – сказал Бонч, – видать, крыша у тебя совсем поехала.
– А вот в этом я не уверен, – возразил Струков. – Впрочем, время покажет,
что у кого поехало.
После второго чтения, а оно случилось уже на следующий день, Бонч заметно поскучнел и уже не сидел на стуле, нагло развалившись, а, наоборот, весь как-то подобрался и не сводил с чтеца напряжённого и даже испуганного взгляда.
«Так как человек не существует от вечности, ограничен и подобен многим людям, то он не может быть субстанцией. Поэтому всё его мышление только мо-дусы мыслящего атрибута, который мы приписали богу. А с другой стороны, все его формы, движения и другие вещи относятся равным образом к другому атри-буту, приписываемому богу. – Струков продолжал читать, и в голосе его слыша-лось изысканное наслаждение изысканного садиста. – …природа человека без ат-рибутов, признанных нами субстанцией, не может ни существовать, ни быть по-нятой…человек – субстанция, но это имеет своим основанием ложные допуще-ния».
Так прошла неделя.
– Итак, мы будем рассуждать об этих модусах…, – только и успел на восьмой день начать терзатель, как Бонч, уже не соображая, является он субстанцией или нет, сорвался со стула, подскочил к столу и решительно стукнул кулаком.
– Твоя взяла, начальник! – истошно закричал он. – Во всём сознаюсь. Пиши. Всё-всё расскажу.
Вот так в тот день взошла звезда Струкова.
Описанный случай мог бы войти во все учебники криминалистики, но фило-софы почувствовали себя задетыми и оттого натурально возмутились. При этом они употребили слова «профанация», «дилетантство» и другие, ещё похуже. В итоге столь обещающий метод дознания был загублен на корню. Тем самым ещё раз подтвердилось мнение простого народа, что от философов проку намного меньше, чем от людей, занимающихся честным созидательным трудом.
Вместе со Струковым прибыл его верный помощник вице-комиссар Ковалёв. Посмотришь на него и сразу догадываешься, что у природы относительно этого молодца первоначально были совершенно иные замыслы, не имеющие ничего общего с юриспруденцией, потому что она сотворила его длинноногим и длинно-руким верзилой, которому не было бы цены, вздумай он заняться тяжёлым физи-ческим трудом, не требующим значительного умственного напряжения.
Вы конечно сразу подумали, что при таком малопрезентабельном начальнике подчинённый выглядел совсем уж замухрышкой.
Отнюдь.
В полное отличие от своего неухоженного шефа Ковалёв очень внимательно, даже любовно, относился к своему гардеробу. Он отдавал этому увлечению все свои силы, душевные и материальные, и у него уже не оставалось энергии на те-атр и книги. За девушками молодой юрист тоже не ухаживал, но не по примеру Струкова, преждевременно потерявшему к ним интерес, а всё ради похвальной бережливости, позволяющей при умеренных доходах своевременно пополнять и обновлять свои одёжки. Казалось до полного совершенства оставался всего один шаг. Но этот последний шаг никак не удавалось сделать, поскольку Ковалёв обладал полным отсутствием вкуса при выборе галстуков. И это следует посчи-тать парадоксом.
С каких это пор безвкусица считается парадоксом?
Конечно, не считается. В этом и парадокс.
Вы уже закончили?
Ну что вы! Я только начал. Трудно сказать, где ещё на свете можно увидеть рядышком столь сильно различающихся людей. И не в одной лишь одежде на-блюдалось различие, но и в методике раскрытия преступлений также.
Продолжайте. Ничто меня так не интересует, как современная методика раскрытия преступлений.
Струков принадлежал к старой школе, превыше всего ценившей накопленный опыт и прецеденты, когда-либо имевшие место в судопроизводстве.
Следует помнить, что основоположники этого продуктивного направления в юридической науке всегда не забывали подчеркнуть, что необходимый прецедент, как бы ни был нужен, не всегда отыщется и тогда можно попасть в совершенней-ший просак. Поэтому каждому юристу как одному из вершителей судеб в случае отсутствия подходящего прецедента, и оттого полного непонимания сути проис-ходящего, полагается сохранять на лице выражение отменной проницательности. Иначе трудно сохранить уважение общества. Тем же из братии, кого фортуна воз-несла повыше, надлежит присоединить ещё и отпечаток устойчивой добропоря-дочности. С некоторой натяжкой Струков этому требованию удовлетворял.
А вот Ковалёв был явно обделён не только проницательностью, но и многими другими качествами, столь необходимыми сколько-нибудь значительному юри-сту. При всей нарядности и даже ухоженности своей представительной фигуры он обладал неустранимым простоватым выражением лица, убедительно возвещав-шим о весьма ограниченном и несовершенном мышлении. Такое вопиющее про-тиворечие бедности глубин существа и богатства внешнего одеяния, реализовав-шееся в одной персоне, казалось бы, могло служить живым опровержением тезиса о единстве формы и содержания.
Ну, и какой вывод следует отсюда?
Не обладая сколько-нибудь прочным интересом к сути прецедентов, Ковалёв вынужден был примкнуть к другой школе, чтобы с пользой распорядиться своими притупленными органами мышления. Насколько позволяли отпущенные ему при-родой способности, вице-комиссар честно, хотя и без малейшего понимания, по-пытался вникнуть в последние достижения современной терминологии и даже не-сколько раз пробовал почитать (со словарём) зарубежные издания. Кое-что сумел заучить на память, и это принесло наибольший результат. Когда он веско излагал чушь, только что выуженную из какого-нибудь журнала, поседевшие в своих бес-покойных трудах следователи начинали чувствовать себя чуть ли не младенцами, завернувшими по ошибке вместо детского сада в сияющий храм академической науки.
Что ещё можно было о нём сказать? Всегда внимателен к деньгам, на улице внимателен к старушкам.
Мы уже разобрались, в чём заключалось отличие Струкова от Ковалёва. А было ли у них что-то общее? Конечно, было!
Они оба были маленькими людьми. Потому что у них были маленькие мысли и очень небольшие желания. И интересы у них были совсем маленькие: ведь Струкова больше всего на свете интересовал сам Струков, а Ковалёва Ковалёв.
Как видим, обоим крупно повезло, потому что никому на свете не живётся так легко, как маленьким людям. Ничьей зависти они не вызывают, никому по-прёк дороги не стоят, никого не посмеют обидеть, если это не требуется кому-то из них лично. Сплошная благодать! А когда завершается их незатейливый жиз-ненный путь, осиротевшее человечество не испытывает никаких больших огорче-ний, поскольку на смену одним маленьким обязательно придёт ещё сколько угод-но таких же маленьких и даже ещё меньших.
Все маленькие законопослушны.
Если бы не было маленьких, не было бы и великих. Потому что необходим эталон для сравнения. К счастью, он у нас всегда есть, всегда под рукой, всегда в большом количестве и всегда безотказен.
Так уж повелось, что маленькие очень не любят великих. Потому что непри-ятно видеть у себя перед глазами вечное напоминание твоей серости, посредст-венности и ничтожества. Слава богу, великих на земле совсем немного, а к тому же у них у всех плохой характер и они умеют бесподобно обнажать свои слабые стороны. Оттого всегда найдётся у них местечко, которое можно со всей страстью укусить. Так что и от великих можно получить свою долю радости.
В наш просвещённый век уже всем бросилось в глаза, что маленькому гораз-до легче добраться до вершин власти, чем великому. Это потому, что маленький человек
