ней сделают.
Гавличек протестующе покрутил носом и хмыкнул:
Слишком уж всё просто получается. Так не бывает.
Дорогой учитель, пожалел его Дубовец. Не мудрите. Почему вы всё ста-раетесь усложнить? Смотрите на вещи проще, иначе, в отличие от меня, рискуете отстать от жизни.
Правильно, ибо плохо воздаёшь учителю, если всегда остаёшься только уче-ником. И блажен тот, кто умеет просто смотреть на вещи.
В субботу уже с утра парк был оцеплен, хотя посетители парка об этом не могли догадаться. В это время здесь слонялось много молодых мускулистых лю-дей, явно изнывающих от безделья и, если судить по взглядам, которыми они об-менивались, хорошо знакомых друг с другом.
Ничего не подозревающего Янчика сыщики вели от самого порога его дома. Сопровождающие менялись каждые несколько минут. А Берковца всю дорогу со-провождали три медленно ползущих автомобиля. Этого соучастника вели, не спуская глаз, от дома его подружки, где он накануне заночевал, явно надеясь сбить со следа нежелательных наблюдателей своих коварных замыслов.
«В сумке у Янчика что-то звякает», доложили по телефону сыщики прямо Дубовцу, лично руководившему операцией. Безнадёжно отставшего от жизни и оттого скептически настроенного Гавличека министр от субботней акции отстра-нил, чтобы одному пожать плоды блистательного успеха.
Ещё раз сообщили: что-то там и впрямь звякает.
«Всё понятно, сообразил Дубовец, он решил принести с собой также и не-обходимые инструменты, чтобы располовинить корону и поделиться со своим преступным соучастником. Господи, до чего же у нас непатриотичный и варвар-ский народ!».
Встреча государственных преступников состоялась в тенистом уголке, где на радость публике, желающей на лоне природы перекусить, и не только перекусить, поставили грубый дубовый стол и такие же грубые лавки.
Принёс? спросил сгорающий от нетерпения Берковец (он пришёл немного раньше и уже начал изнемогать).
Само собой, ответил Янчик, доставая из сумки бутылку и два стакана.
Тут на них с угрожающими криками и навалились со всех сторон бойцы спецназа.
Увы, короны при задержанных не оказалось.
У них вообще не нашли ничего предосудительного, кроме бутылки испанской «Мадеры» (между прочим, 1906 года), двух гранёных стаканов, а также баночки маринованных огурчиков и половины буханки чёрного хлеба.
Начальник полиции подчинённые за глаза называли его Барбосом (и было за что) в списке Гавличека стоял одним из первых. Не потому что оказался од-ним из самых подозреваемых, а просто потому, что был записан под буквой Б. Был этот начальник от природы совсем неглуп, иначе не достиг бы таких вершин, и дело своё в общих чертах знал. Поэтому слежку за собой обнаружил довольно быстро.
Мы бы с вами тоже её заметили, если бы против нашего подъезда с утра до вечера толклись похожие друг на друга типы в одинаковых серых плащах, внима-тельно перечитывающие один и тот же номер «Журнала для мужчин». Но когда принимаешь во внимание, что тебя пасут твои собственные подчинённые, тогда становится и смешно и неуютно.
Это уже не криминалистика, проворчал Барбос. Это уже политика.
Политику он не любил, потому что любил во всём порядок. В политике, по его мнению, порядка не было.
Дубовец тоже считал возможным участие начальника полиции в похищении. Основанием тому служили слухи, что этот начальник позволил себе отпустить не-сколько почти невинных острот в адрес министра-чрезвычайщика. Суть острот до сознания Дубовца не дошла, но обида осталась.
Из высших государственных соображений и в силу подозрения о его прича-стности к преступлению века ненадёжному начальнику полиции о пропаже коро-ны ничего не сообщили. Он был лишь поставлен правительством в известие, что от него требуется дать людей безнадёжно устаревшему Гавличеку. Сколько тот ни попросит. Без каких-либо объяснений. В чём тут дело, предоставили догадывать-ся, сколько пожелает.
В знак протеста против такого обращения Барбос догадываться не пожелал.
Он поначалу даже попытался вызывающе занять бросающуюся всем в глаза позицию полной индифферентности к неведомым ему событиям, но это неведо-мое явно не желало выпустить его из своих объятий, чему свидетельством служи-ла эта нелепая слежка.
Любой полицейский, особенно главный, и любой простой гражданин тоже, обнаружив нежелательный присмотр за своей личностью, воспримет это событие с тревогой и беспокойством. Вот и Барбос не мог не взволноваться. Он тут же стал припоминать все свои недавние грехи. Их было великое множество, и поэто-му было совершенно непонятно, за какие из них теперь его ведут внимательные взоры своих же сотрудников.
Хуже всего, если докопались до истории с угнанными автомобилями, размышлял начальник. Но откуда они могли узнать?
А может это вовсе не автомобили, а организация торговли цветами во всех подземных переходах. И впрямь, теперь там от цветочниц с их букетами и вазами всем остальным буквально проходу нет. А цены какие ломят? Но до сих пор ведь всё сходило.
Господи, хоть бы знать, где прокололся!
Хорошо отлаженная слежка не осталась незамеченной не только начальником полиции, но также и его сослуживцами (многие из них сами по долгу службы те-перь принимали участие в слежке за ним), и знакомыми. В результате коллеги, до этого очень предупредительные, стали вести себя предельно неуважительно и да-же позволяли себе дерзить. А знакомые при встрече не могли придумать ничего лучше, как с самым невинным видом быстренько перебраться на другую сторону улицы.
Потом уволилась домашняя прислуга. Её можно понять. Кому охота служить в доме государственного преступника, которого вот-вот арестуют?
Даже жена поддалась общему настроению и в один прекрасный день перевез-ла всё, что было ценного в доме, к своим родственникам. Это на случай возмож-ной конфискации.
И тогда Барбос решил начистоту объясниться с Дубовцем. Начистил ботинки и пуговицы, подтянул ремень и явился к нему в приёмную. Секретарь министра старательно сделал вид, что не узнал начальника полиции, и стал расспрашивать кто такой и по какому делу? Всё-таки в хоромы впустил.
Кого я вижу? радостно-фальшивым голосом закричал Дубовец. Настолько фальшивым, что даже самому на короткое время стало тошно.
Да, это я, самым покорным голосом подтвердил начальник полиции, ста-раясь как можно более походить на побитую и оттого неопасную собаку.
Чем могу быть полезен? спросил хозяин роскошного кабинета. В этот раз тон уже был ближе к натуральному.
Скажите мне, жалобно сказал посетитель, чем я провинился?
Дубовец стал думать, как ответить. Решил, что лучше всего будет ответить вопросом на вопрос:
А ты что, сам не знаешь?
У начальника за душой накопилось слишком много знаний, и он, конечно, не знал, о каком знании сейчас нужно вести речь. Поэтому промолчал.
То-то, сказал удовлетворённый министр, почувствовав, что попал в самую точку, хотя пока и неизвестно, в какую. Знаешь ведь. Так что излагай всё по по-рядку.
Что излагать-то?
Всё.
А с чего начать?
Лучше всего с самого начала.
А что говорить-то?
Ну, если не хочешь сейчас, тогда можешь позже. Иди домой, поразмышляй. С мыслями соберись. Но только долго не тяни, не злоупотребляй моим хорошим отношением, великодушно сказал министр, очень довольный тем, что и ему се-годня выпал редкий случай показать своё человеколюбие и величественную снис-ходительность к чужим ошибкам.
Ладно, решился начальник полиции. Цветочницы в подземных перехо-дах это действительно мой бизнес.
Цветочницы? лицо Дубовца вытянулось так сильно, что его вполне можно было поместить на полотно Эль Греко.
«Чёрт! Не то ляпнул, расстроился полицейский. Но теперь уже придётся про цветы всё сказать».
Цветочницы, повторил министр уже более спокойным голосом. А потом перешёл и на совсем ласковый тон. Вот видишь, дорогой, мне про цветочниц и многое другое, с ними связанное, давно всё известно. А ты, конечно, думал, что нет. Неправильно думал. Вот я и спрашиваю: не кажется ли тебе, что нам давным-давно пора обсудить с тобой это дело по существу и найти удобное для тебя и для меня решение?
Дубовец подобрел оттого, что мгновенно понял: цветочный барон, если у не-го есть хоть капля мозгов, никогда не помыслит поставить под угрозу своё про-цветающее предприятие и потому заниматься похищением королевских регалий ни за что не станет.
С этого дня слежку за ненадобностью сняли. Но позднее внутри нового кон-сорциума по продаже населению благоухающих букетов и отдельных красивых цветочков возникли какие-то тактические разногласия и начальника полиции в должности всё же понизили. Потому что, как уже говорилось, не может оставать-ся женой Цезаря та, кого хоть раз коснулись подозрения.
Это был тот редкий случай, когда всё закончилось почти хорошо.
Агенту Кноблоху повезло в первую же ночь. Выходит, не зря он простоял це-лый день столбом под окном теннисиста Швольбы. Его нелепая фигура сначала забавляла подозреваемое лицо, потом стала раздражать. И это вполне естествен-но, поскольку этот физкультурник, занятый исключительно совершенствованием собственного тела, не заслуживал за собой столь настойчивой слежки: ведь он ни разу не покушался на государственные устои и в налётах на инкассаторов тоже не участвовал.
Ближе к вечеру внимательно наблюдаемому спортсмену, который среди сво-их друзей считался самым весёлым человеком, стали приходить в голову разные мысли. И вот около двенадцати часов ночи, закутав лицо чёрным шарфом, тенни-сист Швольба, крадучись, вышел из дома. Но прежде он надолго нерешительно высунул свою голову из подъезда. Затем он несколько раз медленно прошёлся пе-ред подъездом на полусогнутых ногах, каждую минуту резко поворачивая туло-вище то в одну, то в другую сторону. Это впечатляющее зрелище могло заставить даже тех, кто поглупее капрала Кноблоха, посчитать данную личность в высшей степени подозрительной и вообще преступной.
В одной руке теннисист держал лопату, в другой хорошо различимый в темноте белый свёрток.
Убедившись, что его никто не видит (кроме Кноблоха), Швольба, испуганно озираясь, пересёк бульвар и забрался на газон перед уже уснувшим оперным теат-ром. Здесь он, не жалея травы, быстро вырыл неглубокую яму, положил в неё свёрток, присыпал землёй, прикрыл, насколько удалось, дёрном и всё теми же крадущимися шагами отправился домой.
Сердце Кноблоха всё это время не просто прыгало от радости, а буквально отплясывало мазурку. Он уже видел себя лейтенантом, а, быть может, и капита-ном. Потому что не каждому дано в одиночку разоблачить несравненное злодея-ние государственного преступника Швольбы. В чём состояло данное злодеяние Кноблох пока не знал, но никто это знание с него и не требовал. Главное Швольба был уличён. Всё остальное было делом техники.
Молодец, ах какой же ты
