основаниях, согреть душу любимым напитком. И в данный момент он с несомненным удовольствием удовлетворял две самые древние и могучие страсти голод и жажду одновременно.
Ты взял, прошипел оперативник то ли вопросительно, то ли утвердитель-но.
Я… я ничего не брал, заскулил Иванов.
Марать руки не хотелось. Поэтому Седов ударил Иванова твёрдым носком ботинка точно под коленную чашечку.
Ой-ой-ой! завыл Иванов. Не бейте меня. Я всё скажу.
А вот так говорить ему не следовало.
Раечка, которой этот визит с самого начала не понравился, мигом сообразила всю ненадёжность своего Иванова. Её рука сама нашла тяжёлую чугунную сково-родку с мощной ручкой. И тогда взволнованная супруга со всей силой обрушила это несгибаемое оружие на седую голову нежеланного гостя. Просто он к ней ближе, чем Иванов, стоял. Иначе всё досталось бы муженьку.
Удар пришёлся чуть с боку. Поэтому ушибленный тоже рухнул чуть набок. И угодил виском точно на край кухонного стола.
В этот день седому решительно не повезло. Потому что на этом для него всё закончилось.
В тот же день Куцый, чуть полегчало, сбежал из госпиталя. Поймал машину и помчался домой к Седову.
Ничего не понимаю, сказала грустная жена оперработника. Три часа на-зад ушёл на минутку к Ивановым и до сих пор не вернулся. Я уже ходила к ним. Никто не открывает. Наверное, дома нет никого.
Куцый ничего не стал ей объяснять, хотя нутром сразу почуял, что дело скверно. Когда в природе появляются крупные алмазы, а вместе с ними начинают исчезать люди, то надеяться на их скорое возвращение не приходится.
Дальше была обычная рутинная работа. Приехал спецназ, без натуги вышиб-ли дверь Ивановых и всех нашли на месте. Кровь на полу и на столе уже успели замыть, а безгласное тело Седова сильно расстроенная Раечка и срочно вытребо-ванный ею Костя завернули в две простыни, а сверху ещё натянули два мешка от картошки. Всё было аккуратно перевязано бельевой верёвкой для удобства транс-портировки в неизвестном направлении. Иванов, ко всему безучастный, сидел на кухне и доедал последний огурец.
Завидев спецназовцов, Иванов широко улыбнулся, а Костя с невыразимым упрёком взглянул на Раечку. Ну а та сразу ударилась в слёзы, быстро рассудив, что в данной ситуации они ей не могут помешать.
Потом затеяли было обыск с понятыми. Долго искать не пришлось, потому что доброжелательно настроенный хозяин сразу дал дельный совет:
А поищите-ка, хлопцы, в холодильнике.
Если бы взгляд мог испепелять, то от Иванова осталась бы совсем незначи-тельная кучка тлеющих угольков. Но взгляд Раечки подобной силой в полной ме-ре не обладал. Поэтому её супруг вместо того, чтобы обуглиться на месте, сладко потянулся и злорадно сказал:
Допустим, я дурак. Но где же умные? Что-то я их здесь не вижу.
Когда девятнадцать алмазов, успевших охладится в непривычных для себя условиях, появились на свет, даже понятых проняло. Они никогда не видели по-добной красоты. Раечку же зацепило больше всех, и она зарыдала ещё громче. На этот раз совершенно натурально. Теперь она уже точно не походила на Джулию Робертс.
А безотказный Костя почувствовал своё присутствие при этой сцене столь же неуместным, как исполнение похоронным оркестром увертюры к «Севильскому цирюльнику». Поэтому он растерянно хлопал глазами, глядя на богатство из бан-ки, и всё повторял:
Господи, куда я вляпался? Господи, какой же я идиот!
Никто не решился оспаривать эту простую истину.
Теперь в Управлении было уже семьдесят девять алмазов. И с ними нужно было что-то решать. Просто так прикарманить их не было видно естественной возможности. Но и возвращать их в полном составе Руководителю стратегических сил тоже не сильно хотелось. К тому же оставался маленький вопрос, который всегда можно задать, а он где их взял?
Если нельзя, но очень хочется, тогда можно. Этому учил ещё Евгений Сазо-нов. Куцый тоже дошёл до этой изумительной мысли, хотя упомянутого классика не читал. Правда, по своей форме та же самая мысль генерала была не столь со-вершенной, а наоборот совсем корявой. Но зато она была безусловно ценной. Вот так бывает: мысль смутная, но уже продуктивная.
Для начала все камни сложили в надёжнейший сейф, где им по правилам над-лежало дождаться экспертизы. Это был хороший бельгийский сейф, снабжённый довольно-таки хитрым ключом. Хранилось это бронированное сооружение в ка-бинете начальника Управления по надзору за общественным спокойствием. Двери там были из прочного дуба, а в окне была решётка из особо твёрдого сплава. Правда, решётка эта не была вмурована в проём, а держалась на завесах. Того требовала специальная пожарная инструкция «на случай возможной эвакуации документов и людей через окно, если другие пути отхода при пожаре окажутся отрезанными». Отпиралась и запиралась решётка изнутри замком для нижнего шпингалета. А ключик от этого замка был надёжно спрятан под ковром на случай срочной эвакуации.
Всю ночь в Управлении горело несколько окон. Потому что народ в этом Управлении был вынужден самоотверженно трудиться и день и ночь, чтобы спо-койствие поддерживалось на сколько-нибудь приличном уровне.
В полночь один из младших офицеров вышел из своего кабинета, придержи-вая подмышкой большой раздувшийся портфель. Осмотрелся по сторонам ни-кого. Никем не замеченный он поднялся по лестнице на верхний, технический этаж, а там по металлическим ступеням добрался до квадратного люка, ведущего на чердак. Тяжёлый висячий замок охранял чердачные тайны. Офицер открыл этот замок припасённым ключом и пролез внутрь. Здесь было темно, пыльно и к тому же тесно от громоздких портретов давно позабытых вождей. И ещё сильно, до тошноты пахло мышами.
Молодой человек достал из портфеля спортивный костюм, толстую верёвку и пару защёлкивающихся карабинов. Переодевшись, он выкарабкался через слухо-вое окно на крышу, подобрался к самому краю и посмотрел вниз. На улице в это время не было ни прохожих, ни машин. Только чуть подальше на углу темнел за-блудившийся грузовик-мусоровоз.
Если бы у этого странного офицера было больше времени, он обязательно за-любовался бы панорамой ночного города, таинственной красотой улиц, шумных днём и затихших в поздний час, восковыми башнями подсвеченного скрытыми фонарями университета, мигающими огоньками светофоров, исполняющих в пау-тине опустевших улиц и площадей теперь лишь танец безвредных светлячков.
Кудлатый бездомный пёс сидел на тротуаре и, не имея иных занятий, с инте-ресом рассматривал человека, спускавшегося с крыши по верёвке. Других зрите-лей не было.
Глава тринадцатая
Гавличек в своём репертуаре
А что тем временем поделывают детектив Гавличек и его команда?
Если вам нужен ответ, вы его получите. Но есть вопросы, на которые самый умный человек не сумеет дать ответа. И не потому, что вопросы безнадёжно глу-пы, а всего лишь потому, что этот человек не знает, как на них ответить.
Если бы кто-нибудь догадался спросить Франтишека, что привело его, люби-теля струнных квартетов Бетховена и античной лирики, в следственные органы, наверняка поставил бы тем нашего эстета в самое затруднительное положение. Он даже не стал бы лепетать о наблюдательном майоре Мельниченко, многознающем Шерлоке Холмсе или маленьком патере Брауне, а просто удивлённо развёл бы ру-ками и пробормотал: «Чёрт меня угадал».
Вмешательство нечистой силы началось много лет назад в тот несчастливый день, когда добрая соседка пани Ружичкова подарила совсем юному Франтишеку внушительного объёма книгу в твёрдом переплёте и с неимоверно завлекатель-ным названием: «Современный детектив». И вот, вместо того, чтобы весело бе-гать по двору с футбольным мячом, впечатлительный мальчик залез с ногами в дедушкино кресло и предался полезному чтению. Искусительная книга содержала много страниц, душевная конституция отрока была не слишком крепкой, зато до-за интригующих событий явно избыточной и триумф удачливых сыщиков без-мерно великолепным, и от того ещё не созревшая мозговая ткань незадачливого юнца, щедро одарённого снисходительной природой, претерпела в нескольких местах нежелательные изменения, а дотоле совершенно здоровая психика дала небольшой крен.
Конечно, эпоха странствующих рыцарей, смело бросающих вызов несправед-ливости, подлости и насилию, давно миновала. Так кто же придёт им на смену, кто бросит дерзкий вызов всему несовершенству мира и защитит обиженных, уг-нетённых и ограбленных?
Сами понимаете, кто.
Если бы в наше время кто-нибудь догадался спросить Франтишека, что при-вело его, любителя струнных квартетов Бетховена и античной лирики, в следст-венные органы…
Но его никто не спросил.
А зачем попусту спрашивать, если не было равных Франтишеку, когда встре-чалось совершенно дохлое дело? Бывало, совсем никаких зацепок нет, хоть плачь. Свидетелей нет, вещественных улик нет, мотивы не прослеживаются, есть только тупой и голый факт в виде окоченевшего тела, и из этого факта ровным счётом ничего не следует. У многих руки опускались. А Франтишек появится, станет в сторонке, голову набок свесит и вообще выглядит, будто зашёл сюда совершен-но случайно и совсем по другому делу, а потом скажет:
Сдаётся мне, хотя я могу и ошибаться, что к этому делу (или телу) прило-жил руку Шкапа.
Почему? сразу начинают спрашивать другие, те, кто хочет чему-нибудь научиться.
А потому, охотно разъясняет Франтишек, что тут всего одна рана. А тот умелец никогда не пускает свой нож дважды в ход. Ударил и готово. Можете звать друзей на поминки.
Тут, разумеется, берутся за Шкапу. У него, конечно, железное алиби приго-товлено. Целая компания готова подтвердить, что в ту ночь подозреваемый с ни-ми в карты играл и никуда не отлучался.
Прекрасно, отвечает наш следователь и начинает по душам беседовать с каждым картёжником отдельно. Уж, казалось бы, обо всём заранее они между со-бой договорились, но, получается,
не всё предусмотрели. Какие-то нестыковки начинают одна за другой выле-зать, как тараканы из щелей. И рассыпается то верное алиби в прах, словно башня у реки, слепленная резвым дитятком из мокрого песка.
Начальство Франтишека не любило. На его фоне оно выглядело недостаточно ярким, не чрезмерно знающим. Получалось так, что оно само становилось бес-структурным фоном для самобытного Франтишека. А это обидно.
Уж на что был силён Франтишек, но до Гавличека ему было всё же далеко. Отсюда легко догадаться, что и Гавличек, само собой, был не в самой большой чести. Уход его на пенсию сопровождался глубоким вздохом облегчения.
Философы, изучающие психологию начальства, делятся на две резко непри-миримые школы. Одни считают, что начальство ничего не боится. Другие же, на-против, считают, что начальство ничего не боится, кроме одного: оно боится по-верить в собственную бездарность.
Когда крупные алмазы появляются на базаре, слух об этом достигает даже сопредельных стран.
Широкий натурой Велехов щедро делился со всеми щедрыми людьми всякой полезной информацией. Поэтому в один
