Я СМЕРТИ БОЛЬШЕ НЕ БОЮСЬ (часть вторая)

происходит так, как мы того желаем. Я не могу вам запретить писать Яне. Со временем ваша связь прервётся. И вы расстанетесь уже навсегда. Вы встретитесь совершенно случайно много лет спустя – меня, в живых не будет – и вспомните мои слова. – Бабушка вытерла набежавшие слёзы. – Очень жаль, не увижу вас повзрослевших и состоявшихся в жизни.
   В прихожей повисла тишина.
   Целестина Богуславовна вытерла не перестающие бежать слёзы; сказав, не буду мешать, перекрестила Яшу, поцеловала его в обе щеки, пожелала счастья и ушла в комнаты.
   - Яша…
   - Яна…
   Между ними было небольшое расстояние. Возьми, протяни руки, прижми, обними, поцелуй. Но они стояли в робости друг подле друга не решаясь сделать этот шаг. Бросали короткие взгляды и, молчали.
    Яков его прервал.

                                  Цветная осень – вечер года –
                                  Мне улыбается светло.
                                  Но между мною и природой
                                  Возникло тонкое стекло.

                                  Весь этот мир – как на ладони,
                                  Но мне обратно не идти.
                                  Ещё я с вами, но в вагоне,
                                  Ещё я дома, но в пути».1

   
     «Яша опоздал на первое отделение концерта художественной самодеятельности между учебными заведениями Донецка. Пока доехал до Южного из Краснохолмска; пока добрался на троллейбусе до общаги; там выяснилось, что друзья ушли, не дождавшись, оставили записку – купи цветы. Матерясь не зло в душе, поехал на Крытый рынок, однако цены на цветы там ощутимо кусались. Добрая тётка необъятных размеров посоветовала поехать к «Белому лебедю», там цены ниже и он как студент сможет купить цветы у одной из бабуль; тебе приятно, рассмеялась цветочница, и бабушке поможешь, на пенсию не разбежишься…

   Бабушек возле «Белого лебедя» не оказалось. Выяснилось, они торгуют по субботам и воскресеньям, создавая ощутимую конкуренцию в «шоколадные дни» предприимчивым торговцам с Кавказа.
   Пожилой грузин, глядя печальными глазами на Яшу, уступил букет из пяти алых гвоздик за червонец. Горько, при этом сетуя, каких денег ему стоит вырастить эти прекрасные создания природы, радующие душу, а ещё больших проблем купить место у местного смотрящего, да ещё заплатить участковому. Яша чуть не расплакался, глядя на золотой рот продавца и массивные «рыжие болты» на толстых волосатых пальцах.
   В полной темноте Яша вошёл в актовый зал музыкального училища; мест свободных не было – зал набит битком; у стен стояли зрители, в затылок, дыша друг другу.
    - Что сейчас будет? – спросил Яша наугад.
   На него зашикали, как на шаловливого ребёнка, зашипели, как змеи, не нарушай тишину; опоздал – стой и слушай, без лишних вопросов. Мешать он никому не хотел совершенно. Он просто хотел посмотреть второе отделение, не рассчитывая на место, которое ему заняли друзья где-то в середине зрительного зала и которое, наверняка, было занято.
   Ноги гудели от усталости. Билет из дому до Донецка приобрёл с трудом; много было желающих выехать в обед в столицу области.
    Час с лишним ехал стоя; не смотря на хорошую дорогу, выбоины, непременный атрибут дорог, всё же попадались и очень больно отдавались удары колёс в ногах.
    Раздался тихий, мелодичный звонок; в зале повисла тишина.
    Со стороны сцены раздался шорох раздвигаемого занавеса.
    Вместе с окончанием движения по молчащему залу покатились редкие
1 стихотворение С.Маршака

звуки барабана. Они казались беспорядочными, напоминали отдалённые громовые раскаты, но через какое-то мгновение они приобрели ритмичность.
    Тонкий луч света прорезал темноту, осветил оркестровую яму, выхватил барабанщика, его взмахи рук.
   Свет погас. Утих барабан. В повисшей тишине раздалось тихое проникновенное пение.
                                        Степом, степом йшли у бiй солдати.
                                        Степом, степом — обрiй затягло.
   После второй строки вступает барабан.
                                         Мати, мати стала коло хати,
                                         А навкруг в диму село.
   Следом за барабаном вступают скрипки; из какофоничного кратковременного звучания, напоминающего шум гомонящей толпы, вырисовывается ровный, тонкий звук мелодии.
    Красивый женский голос завораживал и уводил вглубь песни.

                                         Степом, степом розгулись гармати,
                                         Степом, степом — клекiт нароста...
                                         Степом, степом падають солдати,
                                         А навкруг шумлять жита.

    По краю сцены начали зажигаться вразнобой приглушённо горящие фонарики-свечи, будто кто-то невзначай просыпал горсть искр. Они зажигались до тех пор, пока не осветили среднего роста женскую фигуру в простом чёрном платье с повязанным вокруг лица чёрным платком. Руки, скрытые рукавами, она сложила на груди и, прикрыв глаза, пела:

                                       Степом, степом поросли берiзки,
                                       Степом, степом сонце розлилось...
                                       Степом, степом — встали обелiски,
                                       А навкруг розлив колось.
   
      Музыка достигла апогея. Пронзительные звуки фанфар и труб – свист снарядов и пуль; частая дробь барабанов – разрывы бомб; скрипичные выводили людскую боль и страдание, крики и слёзы – волновали душу.
    Следом за мелодией накалился и голос певицы: открыв глаза, она смотрела прямо в зал, кто сидел ближе, видел слёзы, бегущие у неё по щекам.
   
                                       Степом, степом — людям жито жати,
                                       Степом, степом даль махне крилом...
   
     На последних строчках песни исполнительница сложила чашей ладони; из ладоней появился робкий огонёк, скупо освещающий лицо девушки.

                                        Мати, мати жде свого солдата,
                                        А солдат спить вiчним сном!

     Фонарики-свечи на этих словах начали беспорядочно гаснуть и с последними словами погасли совсем. Звучали последние аккорды и робкое, маленькое пламя в ладонях освещало, бликами играя лицо певицы.

   Минуту… другую… в зале было тихо…
   … и затем он взорвался аплодисментами!..

   Околдованный песней, певицей, её завораживающим голосом, Яков спросил наугад в толпу:
   - Кто исполнительница?
   - Ты что?! – раздалось недовольно в ответ. – Это Ксения Войт! – и добавили, как нечто разумеющееся. – Дочь директора художественного училища.
    Не дослушав, яков начал продираться через густую толпу с цепкими ветвями рук и прочными корнями ног, орудуя, как топором, локтями, прорубая себе путь, юлой вертясь, как дисковой пилой, расчищая пространство для движения вперёд и стараясь сохранить букет.
   После криков «Браво! На бис!» снова зазвучала музыка, сгустились сумерки в зале, послышалась песня, начали загораться фонарики-свечи…
    Когда Ксения исполнила последний куплет с артистическим повторением огня в ладонях, сложенных чашей, Яков первым вырвался на сцену, опередив многих желающих, подбежал к Ксении, вручил букет гвоздик, затем поцеловал в щёку. Ксения от неожиданности раскраснелась, глаза увлажнились. В них Яков прочитал в ответ нечто большее, чем благодарность. В них теплилось, что-то другое… Она хотела сказать что-то в ответ, но Якова оттеснили запоздавшие поклонники с цветами.
    Вечером, в общежитии, далеко за полночь, Яша, ему не спалось и по этой причине, он третировал друзей: а вы знаете её, а какая она, на каком курсе учится. Встречается с кем-нибудь? Друзья отвечали, штучка Ксения ещё та, палец в рот не клади; кавалеров вокруг вертится уйма, но чтобы с кем-то флиртовала, не замечали. От этих слов Яша только горько вздыхал. «Не казнись, Дьяк, - советовали друзья. – Усни лучше. Утро вечера мудренее. Дёрни стакан самогону, нет лучше снотворного. Утром со свежей головой прими всё, как есть». Яша ещё горше вздохнул. «От водки похмелье – куда свежее! Не, хлопцы, запала она мне в сердце! Как заноза торчит в нём! Не могу не думать о ней». «Ну, не пара вы, - друзья в ответ, - совсем не пара. Проведи прямую в пространстве между ней и собой. Кто ты и где она?»
   Уснул, забылся тревожным хлипким сном под утро. Снилась всякая дребедень. Непонятное место, не то луг, не то поляна, заросшая густой травой и укрытая плотным серебряно-свинцовым туманом. Из него выползала разноформная нежить, тянула к нему орнаментально украшенные болотно-оливковые руки-щупальца со змеиными головками на концах; раскрывались в жутком шипении со свистом пасти. Из них выползали длинные раздвоенные языки, с которых стекали капли прозрачно-янтарной блестящей слюны.
   Руки-щупальца кружились, вились вокруг Яши. Он смотрел по сторонам взглядом наполовину встревоженным и непонимающим.
   Руки-щупальца обнюхивали его; выплёвывали в его сторону лёгкие серебристо-мутные облачка, которые сразу же рассыпались серой пылью. После руки-щупальца убирались в туман. На смену им выползали новые: лоснящиеся от влаги и сырости. И всё повторялось сначала.
   Яша коротко, но громко вскрикивал во сне. Что-то бессвязно шептал. Сильно скрипел зубами.
  Пробуждение было исцелением.
  Подушка без наволочки валялась в ногах, как жалкая собачонка. Простыня и пододеяльник скручены тугим жгутом; Яша его крепко обнимал; тело покрыто потом мелким, липким и противным.
    Ну, ты, брат, даёшь, высказали с осуждением товарищи по комнате. Что за холера во сне грезилась. Уж не связано ли это, друже, с дочкой директора, кареглазой чаровницей Ксенией!
    Яша досадливо мотнул отрицательно головой, взял полотенце и ни слова не говоря, пошёл в душ.
    Холодные струи остудили тело, прогнали прочь послевидение ночного сна, освежили и привели мысли в стройный порядок. Он подставлял лицо под острые копья струй и твердил, как заклинание, как спасительную молитву: «Сегодня-обязательно-с-ней-познакомлюсь!» Раз за разом твердил, как сложную алгебраическую формулу: «Найду-и-познакомлюсь-обязательно!»
   Искать нужды не было.
   Ксения, радостно растревоженная вчерашним поведением неизвестного ей, но чертовски привлекательного молодого человека. Сама искала с ним встречи. То, что он быстро её поцеловав скрылся, испарился не сказав ни слова, очень её заинтриговало. И тот факт, что его мгновенно оттеснила толпа поклонников и благодарных слушателей. Принимая за сценой поздравления, она вскользь бросала быстрый взгляд между занавесом в зал. Она старалась отыскать этого юношу, ещё раз увидеть запечатлённое в памяти с первого мига его лицо.  
   Не найдя его пытливым взглядом, без стеснения обратилась к конферансье, преподавателю из художественного училища, не знает ли она, мало ли, того, кто её, Ксению, поздравил первым.
   Конферансье ответила, это Яков Дах, восстановился в училище после службы. Где служил, поинтересовалась Ксения. Точно не знаю, отвечает преподаватель, читая программку, следя за последовательностью выступающих. Где, нетерпеливо повторила Ксения. Что, где, не поняла преподаватель, не вслушиваясь в слова Ксении. Так, где он служил, трижды спросила Ксения. Ты о Дахе… кажется, на флоте… На флоте – это хорошо, подумала Ксения, ведь и её отец служил на флоте. Военно-морском.
    Уйдя из дому пораньше, Ксения стояла у входа и, скрывшись в овальной округлости колонны, внимательно вглядывалась в лица входящих в училище парней.