что-то…
- Яша… Тихон… - вспыхнув, закрыла ладонями лицо, в глазах плохо скрытый ужас.
- Жанна, - как можно мягче говорю я. – Всё в порядке.
Объясняю цель нашего визита. Проходим в зал. Садимся.
- Жанночка, - не выдержал Тихон, - милая!..
Она остановила его движение руки.
- Тиша, не начинай, свой выбор сделала давно, - словно выливает ковш холодной воды на его горячую голову. – Я остаюсь с Яшей. Не буду даже просить прощения… Всё… Уходи, пожалуйста.
- Дай мне шанс… - запричитал Тихон.
- Ты человек военный и должен понимать с полуслова, - отчеканила Жанна. – Вон бог, вон порог. Прощай!
С отсутствующим взглядом Жанна пролежала остаток дня на диване, бессмысленно переключая пультом каналы телевизора.
Я сидел, смотрел в окно. Курил.
С Тихоном второй раз встретился на похоронах Жанны.
Когда отзвучал траурный марш, когда в землю опустили Жанну в её новом доме, когда насыпали земляной холм и разошлись немногочисленные знакомые, я остался один на один с Жанной, чтобы постоять и молча с ней побеседовать.
Мою безмолвную беседу прервал шум гальки под ногами. Рядом со мной стоял Тихон. В одной руке букет роз, в другой – фуражка. Он не проронил ни слова. Молчал и я.
Свой букет он положил на холм возле креста, рядом с фотографией Жанны и теплящейся в фонарике свечой.
- В смерти Жанны виноват ты. – Вынес он свой жестокий приговор. По его щекам текли слёзы, но голос был твёрд. Не глядя в мою сторону, пусть бы даже и с презрением, он заключил. – Будь ты проклят, трижды проклят, ты и семя твоё, Яков Дах!»
«Не хочу идеализировать наши семейные отношения. Прошлые семейные дрязги, заботы, хлопоты, тревоги, радости и разочарования остались в позади. В настоящем были только мы – я и Жанна. И сопутствующие нам перечисленные выше состояния и ощущения.
За два года совместной жизни небосклон нашей семьи многократно омрачался, покрывался густым покрывалом и облаков ревности и ссор.
Но стоило подуть освежающему ветерку благоразумия, как сразу начинало светить солнце радости и взаимопонимания.
Всего было поровну: и жемчуга, меченного между свиньями, и собранных вовремя камней.
Моей заслугой – в большей степени Жанны – стало расставание с застарелой привычкой – курением. К этому решению она подводила меня издалека. Приводила в городской сад после грозы и ливня, и, увидев, что тянусь за папиросами, просила остановиться. Вдохнуть полной грудью воздух, наполненный последождевой свежестью. Почувствовать всеми клеточками тела его особенную, чистую палитру вкусов. Разнообразную настолько, что вряд ли сыщешь сходу слова для их описания. Я возвращал папиросы с сожалением в карман. Прятал спички. Делал носом медленный-медленный вдо-о-ох…
- Яша, я женщина старая, не доживу до вашего сорокалетия, но смею вас уверить… - однажды услышал он голос Целестины Богуславовны, - ах! да что там!.. Доживёте, и всё узнаете сами. Яночка тоже в своё время всё узнает…
Что-то отразилось тогда на моём лице, что-то такое, что Жанна сочла за плохой знак.
И как верная подруга прервала этот краткий сеанс телепатии с прошлым.
- Яша, тебе дурно?
Резко выдохнув воздух, вытолкнув его из груди резким сокращением мышц живота, улыбаюсь ей.
- С тобой рядом да чтобы было плохо? Ты – амброзия, нектар жизни вечной…
Жанна засмущалась, румянец покрыл щёки и лоб.
- Не преувеличивай…
Не скрою, хотелось повторить то мимолетное ощущение, когда услышал голос бабушки Яны. Но всё было напрасно. Раздобыл в букинистическом магазине книгу о йогах, с системой дыхательных упражнений. Начал мало-помалу осваивать. Только того кратковременного ощущения вневремённости и всё-отстранённости так и не удалось достичь.
Втайне иногда вспоминал Яну. Когда был один на один с собой, мне было хорошо. Но когда эти мысли приходили в голову, и рядом находилась Жанна, становилось невыносимо стыдно и неловко. Она чувствовала мое состояние, понимала и всем своим видом давала, молча понять, моё прошлое, это моё. Лишь бы в настоящем не произошло ничего…
Все праздники, включая дни рождения, отмечали одной большой компанией. Тристан с Изольдой, Флориан с Фёклой, их дети. И всегда любопытные жёнушки друзей спрашивали, подъезжая на хромой козе крюком с десяток вёрст, когда же мы решимся завести ребёночка.
А мы вот сразу всегда и раскрывали свои карты?! Фига с два!!! Отвечали, напустив туману, работаем над этим вопросом. «Безрезультатно!» - острил Флориан и подкалывал одним и тем же, как в «Апокалипсо» Мела Гибсона, таким способом удовольствие получать, не детишек плодить. «Москва не сразу строилась», - парировала Жанна.
Скучно не было. Весело. Зимой лыжные прогулки. Воскресный чай у кого-нибудь в гостях или на даче. Совместные походы в кино и на театральные премьеры.
Время летело быстро. Не успели сносить и пары башмаков, как поздней декабрьской, морозной ночью, когда вовсю мела метель и выла вьюга, в окно снежной дланью постучалась пурга, известив о наступлении Нового 2013 Года.
По договорённости первые новогодние минуты встречали в узком семейном кругу. Откупорив шампанское с наклейкой «Открыть в новогоднюю ночь!», ставили в укромное место новую бутылку с надписью. Пили. Радовались. Смеялись. И собирались у того, на кого падал жребий.
Всё шло обычным чередом.
Как-то раз Жанна поблагодарила меня за то, что я не связал её тремя «К», как немецкую домохозяйку: Küche, Kirche, Kinder. Что забочусь о ней. Но дом без детских голосов мёртвый дом. И ей очень хочется быть связанным третьим «к»: Kinder – детьми.
Скрывать бесполезно. Самому тоже было невдомёк, что же у нас идёт не так. Ходили к докторам. Сдавали анализы. Трижды сдавал семенной материал. Всё в порядке, заверяли доктора. На наш вопрос «почему?» они всего лишь разводили руками, советовали продолжать и ни в коем случае не сдаваться.
Предложение Жанны съездить к какой-то бабушке в дальнее глухое село, вёрст за сто от Уряжска, принял в штыки. Ответил, с таким же успехом можно съездить в Испанию, посидеть возле какого-нибудь святого места – не кощунствуй! грозно сказала Жанна – на камне, где остался отпечаток следа какого-нибудь святого старца эпохи Ренессанса. Там, наверняка, то же существует поверье, если девушка посидит на этом камешке, то обязательно понесёт. «От старца святого, - язвил я, - или от мужа?» Палку, конечно, перегнул. Надо было плюнуть на всё и поехать к этой старушке-побрякушке. Хотя бы ради Жанны».
«К бабушке Евдокии, целительнице, Жанна поехала одна. Тайком. Дождалась ухода мужа на работу. Приготовила еду, путь не близкий, дай бог к вечеру вернуться. Вызвала такси и – вперёд. Таксист, житель той деревни, где практиковала Евдокия, весь путь развлекал её байками о великой чудодейственной силе бабушки Евдокии, – говорил он о ней с придыханием, – об её способности зрить в прошлое и будущее, да что уж говорить про настоящее! Нет тайн от бабушки Евдокии ни под землицей, ни под водицей, ни в небесах, где птицы… Договорился до того, что сдуру ляпнул, заговорившись, что даже, дескать, православная церковь решила её, бабушку Евдокию, за её отличительные особенности канонизировать в святые старицы при жизни, не дожидаясь её кончины, на этих словах таксист суеверно сплюнул через левое плечо и трижды перекрестился. Затем продолжил, столько она добрых дел сотворила, и ещё неизвестно, сколь сделает.
Молодого балагура Жанна слушала вполуха. Часто напоминая тому, чтобы внимательнее следил за дорогой. Водитель как будто не слышал Жанну, но, не переставая молоть языком, всё же контролировал ситуацию, иногда отрывисто сигналя медленно ползущим «каракатицам на колёсах».
- Приехали! – весело произнёс водитель, остановив автомобиль возле рубленой новой избы, старенной лаком под старину. Ворота, также тёмные от ласки времени и краски широко распахнуты. От них к крыльцу вел чисто выметенный двор.
В просторных сенях было людно. Лавки по обе стороны заняты одними женщинами. Они тихо между собою перешептывались, поэтому в воздухе висел еле слышный шелест от трущихся друг о друга слов, букв, запятых и точек.
Когда вслед за уличным морозным паром в сени вошла Жанна, посетительницы приумолкли, внимательно и ревниво рассматривая её.
- Здравствуйте всем! – поздоровалась Жанна.
Следом за её словами с табурета соскользнуло ведро с сильным грохотом и скрежетом, по полу расплескалась вода.
Женщины в испуге поджали ноги, со страхом глядя на Жанну.
- Кто там буянит? – раздался из глубины дома из-за закрытой двери сильный, властный женский голос.
Дверь в сени широко отворилась. На пороге возникла высокая, с крупной грудью, дородная женщина в тёмном шёлковом платье с отливом с цветной шалью на плечах. «Бабушка Евдокия… бабушка Евдокия…» - зашуршали языками испуганные посетительницы, пряча взоры вглубь себя от её карего карающего ока.
Грозным взором бабушка Евдокия обвела пришедших посетительниц. Они боязливо и подобострастно протянули к ней мелко дрожащие ручонки-грабельки. Бабушке этой, пышущей прекрасным природным здоровьем тридцатилетней румяной женщине ещё жить да жить.
- Кто буянит? – повторила властно и жёстко она.
Как по мановению волшебной палочки, раньше пришедшие указали трясущимися высохшими ручками-веточками на Жанну. Она, бабушка Евдокия, она буянит.
Следом случилось вовсе что-то непонятное.
Прибитые надёжно гвоздями над дверью в дом три подковы сорвались одна за другой, сильно ударив колдунью по голове и плечам.
Из дома раздался протяжный тревожный крик: - Матушка Евдокиюшка! Благодетельница наша, заступница! В сени, едва не снеся с ног Евдокию-спасительницу, выскочили две кривые, невысокие юркие старушки с дощечками в руках.
- Это что? – поинтересовалась Евдокия у старушек.
Быстро крестясь, они в унисон затараторили, глотая слова и спеша.
- Так это ж иконы, матушка-защитница, иконы! Раскололись оне на дощечки иконы-то святыя! Лампадки погасли, цепи рассыпались на кольца… - запричитали они в ужасе. – Ой, матушка, ой, заступница-защитница, горе, горе-то какое!
Жанна на мгновение заметила в глазах Евдокии растерянность, сразу же подавленную. В глазах снова появилась властная и целеустремлённая уверенность.
Она, чётко разделяя слово от слова, обращаясь к Жанне, указывая на порог, произнесла:
- Уходи, с чем пришла и как пришла. Ступай себе с богом!»
