ЧАСТЬ ВТОРАЯ
«Капризная тётка Судьба благоволит не всегда и не обязательно смелым, храбрым и отважным.
Иногда она излишне уделяет своё внимание отдельно растущим чахлым росткам, обходя стороной налитые жизненными соками побеги.
Три месяца, три долгих месяца учёбы в отряде я лицезрел её затылок с копной рыжих волос, закрученных в тугой «конский хвост», её прекрасную спину. Без изъянов. Прекрасно сложенную фигуру с осиной талией; лишённую морщин и растяжек превосходную, с лёгким загаром бронзовую
кожу. Упругие щёчки скрыты под волнистыми складками ослепительно-
белой туники. Не лишённый воображения, я их прекрасно себе представлял.
Обойдённый вниманием отцов-командиров, шёл не напрягаясь. Прилежно выполнял положенное по службе. Вера, надежда и любовь глухими, окольными, дальними тропами ходили вокруг меня.
Понемногу свыкся с этим и успокоился. Считая, как убеждали древние, что в несправедливости кроется высшая справедливость. Но восторжествовала правда!
То ли карты легли иначе, то ли кости с вещими рунами зависли в воздухе, либо стали на столе на ребро, улыбнулась мне Судьба. Показала свои прекрасные перламутровые точёные зубки в маковом обрамлении страстной припухлости губ. Есть правда, есть она на белом свете!»
Сонливость, как надоедливую муху удалось прогнать лить третьей чашкой кофе.
Чтобы закрепить результат открыл фрамугу, впустил свежий морозный воздух на лоджию, вдохнул глубоко и продолжил чтение.
«Яков писал портрет сослуживца в Ленинской комнате. Карандашом. Так ему захотелось, когда малювал письмецо домой. «Ксана, - доверительно заметил он, - моя невеста, - уточнил сразу, - на фотке меня видела. А вот рисунок, где-то читал, точнее фотографии, – похлопал Яшу по плечу, - и мощнее будет». «Мощнее чего?!» - удивился слегка логике товарища Яша. «Яш, - протянул тот, - фотка… это, ну как бы… - и покрутил в воздухе руками, - а мой портрет – это я и никто больше!» Тогда Яша посоветовал ему сидеть и не вертеться и чтобы он умолк.
Портрет закончен. Яша замечает товарищу, что было бы неплохо закрепить рисунок. Зачем, спрашивает тот, мол, и так сойдёт. Яша соглашается, сойдёт, но если закрепить – дольше сохранится Ксане на радость. Чем же, интересуется сослуживец. Фиксатором или лаком для волос. Товарищ чуть не задохнулся, и где же я его возьму? Яша предположил – через взводного старшину…
Как выше писал, звёзды, и лучи от них сплелись в удивительный узор.
Некстати или, кстати, помяни, и он появится, заходит взводный, старшина первой статьи Гаврилюк. Курсанты замирают.
Видя их замешательство, старшина берёт у Яши рисунок и рассматривает. И очумевает. Дах, говорит, ихь бин нихьт фершейн, что же это ты от прогрессивного общества свои природные таланты скрываешь. Яков встаёт по стойке «смирно» и рапортует, так, мол, и так, товарищ старшина первой статьи, из-за небывалой занятости, учёба, строевая подготовка и иные трудности ратного дела, коему я обучаюсь, стараюсь раскрыться в обучении флотской военной специальности во всей своей физической и… На этих словах старшина Гаврилюк приподнялся на носки, роста был ниже среднего, приятно скрипнули начищенные до блеска прогары… И чего уж там, астральной полноте имеющемуся у меня… Стоп-стоп-стоп, - перебивает старшина, с астральной полнотой ты несколько перегнул; я тебя спрашиваю конкретно по этому – и стучит пальцем по рисунку – поводу. Так я ж и говорю, Яша говорит и слышит, как издалека доносится праздничный перезвон колоколов. И повторяет про трудные флотские будни и учёбу.
Старшина Гаврилюк тормозит Яшу и укоряет, что ж Дах так несправедлив. Время обучения необходимой для флотской службы специальности – это одно; а личное, свободное время курсанта совершенно другое. Вот в его-то рамки, личного времени, и нужно дать знать о своём, не постесняюсь этого слова, таланте. И, видимо, желая блеснуть знаниями, добавляет, Рубинштейн ты наш! Яша поправляет, Рубинштейн музыкант; вы хотели сказать – Рембрандт. Да?! искренне удивляется старшина, не вижу разницы… совершенно. Оба евреи. Вернёмся к теме, личные творческие способности совершенно… подбирая слова Гаврилюк сморщил лоб и не найдя нужных, продолжил, что, Яша, нельзя путать росу и так далее…
Старшина Гаврилюк философски организованная натура, превращает свою речь из окольной и отдалённой в прямолинейную, в лоб – вот ты, товарищ матрос…
Поднялся с банки позировавший курсант. Старшина жестом усадил обратно, спрашиваю Даха, понимаете своё отстранённое взаимопонимание… старшина запинается, понимает, уходит в такие по глухости дебри разглагольствования, но осознаёт, что как старший по званию должен с доблестью изловчиться, вывернуться и закончить выступление. Вот, слов и событий, да… повысил радостно голос старшина Гаврилюк, светлая мысль отразилась небесным светом на челе, затронув несколько глаза, - выход найден! – а как тебе будет мой портрет изобразить? Яша облегчённо вздыхает, не тяжелее кулёк семечек слузгать».
***
Как у острого на острие
Будто вниз головой летишь,
Потому будь внимательнее
Выбирая себе фетишь.
***
«Бедный старшина!.. Безусловно, как человека я его любил. И не смотря на наши человеческие слабости, пытливым умам со стороны непонятным ни однозначно, ни вообще никак, он был психологически устойчивым человеком. На нас всех вежливо плюя с высоты своих лет, отданных исполнению почётного долга, он умудрялся быть деликатным с офицерами, подчёркнуто-безразличным с мичманами и старшинами и хамски-прямолинейным с курсантами.
Если кто не читывал дедушку Фрейда, напомню, все скрытые радости и льющие наружу неудачи индивида кроются в неизрасходованной по прямому назначению эротической энергии – Человека!!!
Чтобы мы люди-человеки не вытворяли в многомерной плоскости нашей грешной жизни, всё нам воздастся в той, грядущей! Безапелляционно названным послесмертным бессмертием».
«Товарищ старшина, - начал Яков Дах, - дело в том, что ни профессиональных кистей, красок, ни качественного художественного холста, да что там, ватмана приличного нет.
- Зупинись, - старшина останавливает Даха. – Завтра всё будет, кроме еврея.
- Какого?
- Ватмана…
- Это сорт бумаги, товарищ старшина, - пытаясь сдержать смех, говорит Дах.
- Знаю, - с ленинским прищуром зря на Даха говорит старшина. – Это я тебя проверял, - и смеётся, - сказал, будет, значит, будет.
Ну, думает Яша, вот теперь мой черёд цыганочки с выходом!
Дерзит, понимая это, Яша старшине, а что делать: вялая мышка кошке не в забаву… «Не знаю, товарищ старшина, кто и что купит. Я-то здесь, другие – там. И не все в красках, как положено, разбираются. Это вам, товарищ старшина, не кроликам хвосты квадратом стричь». Причем тут кроличьи хвосты с квадратной стрижкой, он объяснить не мог. Благо старшина не вник в суть данной словесно-изящной фигуры или, как воспитанные люди, если что не понимают, пропустил мимо ушей.
Дерзит Яша Дах. Макушка огнём горит. Уши пунцово полыхают. От собственной наглости коленки чуть ли не сгибаются и дрожь, адреналиновая, здоровая дрожь, предвестник благородного тремора распространяется по телу, по нервным окончаниям вплоть до внутренних мембран клеток.
Старшина Гаврилюк покрутил чёрный ус, подумал, принял верное, в итоге решение. «Если изобразишь меня, - старшина описал пассы вокруг себя пальцами, - вот таким вот, Яша, умру, но помнить тебя долго буду. А уж как здесь отблагодарю…» Гаврилюк долго и методично распинался перед Дахом в ожидаемых им радужно-заманчивых перспективах».
«Как человек воспитанный, выслушиваю старшину. Во время паузы, когда он остановился для передышки, беру его под локоть, замечаю в глазах промелькнувшее недоумение, сажаю на стул напротив себя и приступаю к работе.
- Ну, что там?! – как всякому неопытному натурщику, ему трудно усидеть на месте; минута кажется вечностью. – Есть подвижки?
- Льда, - острю я.
- Какого льда? – вытягивается лицо старшины.
- Про подвижки, которого спросили.
- А… ты про это!..
Максимально концентрируюсь на предмете исполнения. Чисто автоматически, подсознательно понимаю и говорю, мол, ещё немного, так, вот-вот. Ещё минуточку… Подбадриваю; знаю на личном примере. Тяжело сидеть без движения… Да-да, затекает шея… знакомое состояние… Айн момент, товарищ старшина, красота и искусство требуют жертв.
И тут старшина выдаёт перл, на которые был в крайние моменты, нечеловечески продуктивен: ты, Яша, смотри, айн, там, момент, цвай или трай, но чтобы жертвы абстрактные не переросли в физические.
Выкладываюсь по полной. Как могу. Не пределе. Густая, липкая испарина покрыла лицо. Всё, выкрикиваю, готово! И бросаю карандаш на стол. Показываю ему. Бросив взгляд на портрет, затем в зеркало, он замечает сходство и произносит: - Чертовски похож на меня. Точь-в-точь.
Затем долго старшина Гаврилюк, въедливо щуря глаза и хмуря брови, всматривался в своего карандашного двойника, стараясь отыскать десять отличий, пропущенных вначале. Отойдёт на пару шагов и посмотрит. Затем приблизится, приставит ладони к вискам, - зачем?! – и снова смотрит. Опять отойдёт. Приложит козырьком правую ладонь ко лбу ребром, левую – на уровне глаз. И – смотрит. То вправо наклонит голову, то влево. То почему-то плечами пошевелит.
- Лицо, - в итоге рожает он, - какое-то… ну, неживое, что ли, Яша…
- Н-да-да! – соглашаются с ним созерцатели из числа холуёв и устрашающихся.
- Глаза не совсем выразительные, - дует губы старшина. – У меня, - он округляет глаза и тычет пальцем в глаз, говорит, - роговица совершенно другого окраса…
Холуи и устрашающиеся, было, ринулись в атаку, но жестом руки старшина остановил неуёмную прыть и попросил художника – от слова «худо», рыгнул кто-то смешливо – меня, то бишь, объяснить ему, но мнение общества ему, как пел Высоцкий, с Эйфелевой башни, в чём разница.
Выкрутился я оригинально. Спросил, у кого есть ручка с красными или зелеными, на худой конец, синими чернилами. Просимое исполнено. Нашлись и те и те. На чистом листе произвольно изобразил три круга. Старшина наклонил голову, вперив взгляд на круги, затем на меня. И?! говорит, погодя. И… вторят ему. Не понял прикола, Дах.
Объясняю, простым карандашом исполненный портрет не может отобразить всю гамму цветов, только одного – серого; но при помощи полутонов и игры света можно… Хватит, обрывает старшина, краски будут.
Волнение, так и не оставившее Гаврилюка, уняли нынешним же вечером.
Не смотря на закрытость воинской части от внешнего мира, Гаврилюку приготовили неофутуристический шок – в баталерной его ожидали три прекрасных обнажённых одалиски, готовые ко всяким сексуальным подвигам со своей стороны и к заматерелому махровому антагонизму «верх-низ» с его.
То культурологическое потрясение, положительно отложившееся в его голове, впоследствии помогло ему в дальнейшей гражданской жизни.
Излившийся и пролившийся старшина первой статьи Гаврилюк
