был в ту ночь счастливее колхозного быка, неосторожно совокупившегося с гипсовой статуей доярки!»
***
Ты проживаешь чью-то жизнь,
Ты взял чужие имена,
А раньше просто был инкогнито.
***
« Обед у Снегоцких был прост. Снедь – скромная.
Внезапность приглашения вызвала у Яши некоторую скованность и стеснение. Он бы с большим облегчением развернулся и ушёл – убежал – прочь в казарму либо куда ещё, но поставленный прямым вопросом ты голоден Яной, растерялся, как ответить. На не очень сытных казённых харчах и не вполне разнообразном рационе чувство голода в молодом растущем организме присутствовало всегда. Считав эту информацию или уловив нечто такое в окружающей среде, Яна резко схватила за рукав фланки и потянула в чистый подъезд. Остановилась на третьем этаже.
- Вы извините, Яков, - начала издалека бабушка Яны Целестина Богуславовна, - мы, отнюдь, не рассчитывали на гостей, поэтому, чем богаты, тем и рады. Вот, если бы Яна, - она слегка повернула голову в сторону внучки, - удосужилась предупредить, можно было подготовиться и посерьёзнее.
- Бабця! – взмолилась Яна.
- Что – бабця! – поинтересовалась та. – Если приглашаешь кавалера в дом…»
«Как горели мои уши и пылали щёки в тот момент, передать словами сейчас весьма трудно.
Я стоял столбом, не пытаясь даже сдвинуться с места. Будто невидимый сердечник прошёл через меня от макушки до пят.
- Яша, - карамельный голос Целестины Богуславовны вернул меня с высоких пиков чувственных размышлений в жестокий мир яви; мир грёз был слаще. – Что же вы застыли? Проходите, проше бардзо!
«Проше бардзо!»
Это вынесло меня на высокой волне чувств из мира ирреальных раздумий полностью!
- Проше бардзо, Яша! – передразнила Яна бабушку, показала ему язык, взяла за руку и повела к столу, накрытому в зале.
Средней толщины куски ржаного хлеба лежали в небольших плетёных корзинках. В фаянсовой маслёнке в форме сельского домика сливочное масло, на общем блюде отварная холодная говядина в окружении соусников с тёртым хреном со сметаной, со свеклой и горчицей; в хрустальных вазочках на высоких тонких ножках солёные грузди с мелко крошеным зелёным лучком; домашние помидорчики и огурчики в неглубоких глиняных ладьях. В салатниках цветного стекла квашеная капустка с клюковкой, стеклянный кувшин с парным молоком и печёные яблоки с мёдом в волованах.
Немного позднее я понял, особая гордость семейства Снегоцких – наливки и настойки; их подали в старинных хрустальных графинчиках: вишнёвая, сливовая, тутовая; не обошлось и без иностранных вин: кальвадос, игристое вино «Асти Мартини», полусладкое розовое «Ламбруско» и брют «Вдова Клико».
- Яшенька, - молвила бабушка, усадив меня и Яну за стол. – Как старшая из рода Снегоцких – родители находятся в отъезде – я познакомлю вас с историей нашей семьи…»
«Сынок, ты там случаем не уснул? – контр-адмирал Родионов, начальник Пинского военно-морского отряда озабоченно повторил вопрос.
- Никак нет. – Быстро и чётко ответил Яков, выглянув из-за мольберта. – Устали, товарищ контр-адмирал? Может, перекур?
- Перекур – обязательно! – радостно согласился контр-адмирал Родионов, потёр руками, поспешно подошёл к сейфу, открыл; на столе прочно обосновалась бутылка коньяку «Нистру», две рюмки, тарелочка с кружочками лимона. Родионов наполнил рюмочки и выразительно посмотрел на Яшу. – Долго ждать прикажете, товарищ Верещагин?
Яше импонировало сравнение со знаменитым художником.
- Не положено, товарищ контр-адмирал!
- В моём кабинете мне решать, что положено, что – нет! Присоединяйся! Полста коньяку для раскрепощения творческого полёта никому не мешали.
Следом за Родионовым и Яша залпом опрокинул рюмку, зажмурив глаза. Тёплая волна алкогольного цунами ударила о берег моря мозга; сразу ослабли коленки – захотелось присесть в кресло. Голос хозяина кабинета звучал издалека и предлагал закусить лимоном для обострения гармонии вкуса благородного напитка и без промедления закрепить раскрепощение творческого сознания. Было видно по всему, Родионову нравился процесс потребления коньяку, последующей следом релаксации и лёгкого головокружения.
Вторую рюмочку Яша выпил смелее; эффект был неожиданным: исчезла слабость в ногах, в голове прояснилось, мощный прилив непонятной энергии чуть не сбил Яшу с ног. Он бросился к мольберту, взял кисти и начал писать…
Высокие напольные часы в тёмном ореховом корпусе пробили шесть часов.
Яша продолжал трудиться. Пот застилал глаза. Его судорожно вытирал Яша и, истово смешивая, краски, продолжал писать.
Контр-адмирал не решался прервать творческий полёт Даха; сидел, тихо поскрипывая кожей кресла, и наблюдал…
-Кажется, всё, - устало отойдя к стене, увешанной картинами с морскими баталиями, произнёс Яша. – Думаю, вам понравится, товарищ контр-адмирал.
Родионов выплеснул остатки «Нистру» в рюмку. Решительно её опрокинул, пососал дольку лимона, разжевал, проглотил.
Дальнейшее Якову было не вполне понятно. Контр-адмирал попросил его подойти и взять за руку. Яков исполнил странную просьбу адмирала. Тот закрыл глаза, попросил подвести к мольберту.
Для уверенности при движении контр-адмирал вытянул левую руку, ориентируясь ею по наружной стене кабинета: окна, шторы – двинулся следом за поводырём.
Яша подвёл Родионова к мольберту. Развернул к нему лицом.
- Сынок, - срывающимся голосом, взволнованно произнёс Родионов, - что, могу открыть… глаза?
- Так точно, товарищ контр-адмирал! – ответил Яша.
- Да!.. – вдруг резко выдохнул адмирал, не открывая глаз.
- Что – да? – не понял Яша.
- Просто – да, - произнёс взволнованно Родионов. – Представь, мы не на службе. – И повторяет. – Могу открыть глаза?
- Да, - ответил Яков.
Адмирал шумно вдохнул. Задержал дыхание и медленно выдохнул. Открыл глаза.
Если верить знающим людям, иногда бывает достаточно первого взгляда, не в упор, непродолжительного, вскользь, чтобы сразу понять, кто или что перед тобой находится. Иногда случается шок…
Лёгкое потрясение от увиденного, вслед за набежавшими слезами, заставило всплыть из глубин подсознания почти забытые воспоминания. Рябь на ровной глади памяти переросла в волны…
Детство. Отрочество. Юность. Школа. Война. Родионов увидел себя юнгой на торпедном катере. Незабываемое чувство, захлестнувшее с головой – Победа над фашистской Германией! Учёба в военно-морском училище. Первый боевой поход. Первое кругосветное плавание. Первое обращение к нему: - Товарищ командир! Поздравление со званием контр-адмирала…»
«Коллега, как видите, все наши ненужные и необоснованные страхи переросли в положительную перспективу ожидаемого успеха. – Молодой врач, пахнущий дорогим одеколоном, не терял никогда не врождённый оптимизм.
- Коллега, – растягивая гласные, обращается к товарищу доктор, - а наш пациент выкарабкивается по скользкой наклонной жажды к жизни из чудесного мира запредельности в жестокий мир яви…
Яков с трудом открыл веки. Яркий свет острой бритвой резанул по глазам. К горлу подкатила тошнота.
- Больной! – радостно вскрикивает доктор. – Вы меня слышите? Моргните…
Яков исполнил просьбу.
- Коллега, о чём я говорил! – как при виде обнаженного соска, возбуждается доктор. – Больной, сколько пальцев? – показывает с растопыренными пальцами руку.
- Пять, - тихо шепчет Яков.
- Превосходно!- оптимизм доктора фонтанирует. Загибает мизинец и большой пальцы. – А сейчас?
- Пять, - повторяет Яков.
- Как – пять? – удивляется доктор.
- Так, - объясняет Яков. – Пальцев на руке не убавилось, хоть один согни, хоть все. А вот когда отрежут…
- Коллега, - обращается доктор к товарищу, - пациент пытается шутить.
- Острота – хороший признак. Не так ли, больной? – говорит товарищ доктора. Затем к другу. – А вас удовлетворил бы более иной поворот событий?
И дальше, не обращая на Даха внимания, бросали друг другу реплики и профессиональные колкости, упомянули складной метр в кармане; немного посоревновались в изящности ума и пошли из палаты.
Возле дверей высокоинтеллектуальный врачебный трёп оборвал чётко заданный твёрдым голосом вопрос:
- Зачем?
Доктора застыли на месте. Обернулись. На кровати, сгорбившись и опершись руками на постель, свесив ноги, сидел Дах и безразлично смотрел исподлобья на врачей в упор.
- Зачем вы меня вернули? Там было так хорошо!»
«Вечернее небо затянуто грозовыми строгими облаками. Тонкие золотые нити солнечного света прорезали себе путь сквозь тучи, освещая тонкой короной сияния их края.
Тихий ветер перерастает в штормовой. В воздухе отчётливо прослеживаются тревожные нотки приближающегося ненастья.
Волны учащённо бьются о борт парусника. Паруса наполнены ветром, вот-вот, и они лопнут под его натиском.
На палубе парусника, едва различимые за солёными брызгами изумрудно-фатальной воды снуют матросы. Полундра! Близится шторм!
Пурпурно-лиловый закат. Лилово-тревожное небо.
И он, его портрет, умелой рукой художника омоложенный на переднем плане.
Контр-адмирал Родионов стоял и, молча, плакал. Чистые слёзы радости катились по гладко выбритым щекам.
Видя охватившее адмирала состояние, Яков не решался его прервать. Молчаливое созерцание картины затянулось.
- Сынок! Яша! – наконец раздался дрожащий голос Родионова. – Большое тебе спасибо! Это… - он указал рукой на картину, - ты так тонко… Спасибо!
- Вам понравилось. – Не спросил, не подтвердил Яков.
- Больше, ты заставил вспомнить многое, почти забытое.
- Я старался.
- Три тысячи, - сказал Родионов. – За работу заплачу три тысячи рублей.
- Не надо, - робко отказался Яков.
- Надо, - настоятельно произносит Родионов. – Талант у тебя, сразу видно. Воздухом сыт не будешь. Не сейчас, потом пригодятся. Деньги пока будешь хранить…
… и назвал адрес на окраине Пинска.
Затем добавил, что Яшу обеспечит работой. В окрестностях города помимо военно-морской учебки расположено ещё десять армейских частей. Их командиры тоже будут не прочь иметь собственный портрет. Даже в полный рост, как Николай. Их заместители тоже не чураются людских слабостей: портреты домочадцев, супружеских чет… Родионов выпалил на одном дыхании. Остановился. Перевёл дух. Портреты детей; например, девочки с персиками и всхохотнул1. Нет, так с дольками арбуза. Посмеялись вдвоём. Затем адмирал серьёзно заключил – и работа будет, и деньги, и служба пролетит незаметно…»
«Старшина Гаврилюк сиял, как медный пятак: личный художник! Сильно. Несколько грубовато. Зато… а! не важно! Сперва мой портрет в красках, затем борщ на плите не варись!
- Товарищ старшина, - прервал я его светлые думы, – в город за красками когда пойду?
- Ох, Дах, - говорит старшина мечтательно и добавляет мне совершенно непонятное, - да кто ж вас, польских евреев поймёт!
- Причём здесь польские евреи?
- Завтра, - улыбается старшина, - за красками; выпишу тебе увольнительную на целый день.
- Спасибо! – и повторяю вопрос –
