дело минувшей ночи. Я не сопротивлялся. Меня начинал увлекать этот человек, пусть он и сумасшедший. Разве мог я раньше подумать, что увлекусь мужчиной?! Дьявол придумал женщин, которые портят нам жизнь. Я с упоением отдался Назанилю.
— Я сделаю так, как ты хочешь, я — твой, — прошептал я в порыве страсти.
— У тебя нет иного выбора, — сказал он. — У тебя будет новая жизнь, я возьму твою потерянную душу под свое покровительство.
Он укусил меня за сосок настолько больно, что я закричал. Упало распятие мне на голову и я потерял сознание. Когда я очнулся, место укуса сильно болело. Назаниль сидел подле меня, внимательно смотрел, держал за руку. Смотрел с отеческой нежностью. Я раскрыл глаза.
— Зачем, мне же больно!
— Прости, мальчик, у меня не было выбора. Немного боли, потерпи. Скоро ты всем отомстишь.
— Зачем? — повторил я. Он был сумасшедшим, но я все равно любил его.
— Скоро начнется превращение. Не пугайся. Это не страшно.
— Какое... превращение? О чем ты?
— Такое...
Я своими глазами увидел весь этот ужас. Как трещали его кости. Как руки покрывались шерстью, вытягивалась морда...
— Вас же не существует... — прошептал я в изумлении. Назаниль дьявольски захохотал.
— Если меня не существует, значит, я тебе приснился.
13
Скоро я сам стал тем, кого не существует для всех. Теперь я не мягкотелый слизняк, не амеба, не тряпка. Я — оборотень. Все ответят за свое пренебрежение ко мне. Теперь я вами повелеваю, трепещите.
— Любовника растерзай, — давал советы Назаниль. — А со стервой погоди. Дождись времени, когда она превратиться в старуху, а ты останешься молодым, как прежде. Тогда ты сможешь выплюнуть ей назад ее же слова.
Он говорил дело. Нужно обождать с ней. Но не с любовником. Я знал, где находится Лили. Теперь я мог чувствовать ее запах через километры. Я пришел, когда она совокуплялась с ним. Как уличная девка. Он трахал ее, как хотел.
— А, Эдди, — с презрительной усмешкой сказала Лили, наконец заметив меня. — Знакомься, Алекс, это Эдди, тот самый неудачник, о котором я говорила.
— Молчи, сука! — сказал я и зарычал волком. Я начал превращаться. Она визжала без умолку, раздражая, и опротивела мне еще больше. Я больше не любил ее. Ее любовника я растерзал у нее же на глазах. Она упала в обморок. Все бабы мерзки. Крикливые, меркантильные, неверные. Я любил Назаниля. Он спас меня, вытащил с самого дна, помог почувствовать свое превосходство над людьми. Он сделал меня. Я принадлежу ему навеки.
Эта стерва пошла в полицию. Она сказала, что я оборотень и растерзал ее любовника. Я рассмеялся им в лицо. Сказал, что Лили помешалась, а к смерти ее любовника я не коим образом не причастен, ибо не имею таких острых зубов, чтобы разорвать человека. Но на следующий день мы с Назанилем покинули город, чтобы избежать дальнейшего расследования. Впереди была целая жизнь, полная приключений. Теперь я мог отомстить любой суке за предательство. Но с суками больше я не связывался. Моя душа теперь принадлежала Назанилю. Я любил его всем сердцем...
Нас навещала полиция. Назаниль вовремя сделал лапы. Он оставил записку, в которой написал, что уезжает, потому, что каждый из нас теперь должен найти свой путь. Это был сильный удар для Мелиссы, которая до сих пор любила его, как пятнадцатилетняя девчонка. На ней не было лица. Несколько дней она ни с кем не разговаривала. Потом, не говоря никому ни слова, собрала вещи и неизвестно куда уехала. Ходили слухи, что Назаниль связался с молодым любовником. Мелисса не могла стерпеть такого унижения.
Чем старше я становился, тем больше ненавидел Назаниля. На что он обрек нас с Ноланом? Мы никогда не повзрослеем. Мы — вечные дети. Мы не можем прийти даже в кабак. Как посмотрят на десятилетних на вид мальчишек с бокалом виски и сигаретой в зубах? Мы ходили девственниками, кто свяжется с детьми, это же курам на смех! Мой первый поцелуй произошел с Ноланом. Мы лишили друг друга девственности, ведь ни одна женщина не посмотрит на десятилетних мальчишек! Мы удовлетворяем друг друга, потому, что у нас нет другого выхода.
Глория и Мэлорм сказали, что нам всем лучше разъехаться. Кому нужны взрослые дети? Это лишняя обуза! Мы остались вдвоем. Будь ты проклят, Назаниль! У нас давно были бы полноценные семьи. Хотя... Нас бы уже не было бы на этой земле еще в семнадцатом веке. А теперь вечное детство... вечная мука... Тот, кто говорит, что лучше навсегда остаться ребенком, сам не знает, что говорит!..
Как замирало мое сердце, когда я видел Назаниля. Если бы не та стерва, я мог бы не быть тем, кто я есть сейчас, не встретить моего Назаниля! Я наполнен любовью к нему как и в первый день нашего знакомства. Он — мое божество! Полвека прошло, ничего не изменилось. Мы по-прежнему бежим от преследований полиции и какой-то Мелиссы, которые идут по нашему следу. Но нам на это наплевать. Мы — сегодня здесь, а завтра уже там. Лили, должно быть, уже семьдесят пять! Самое время завершить месть. Сейчас я посмеюсь над никчемной старухой.
— Лили, открой! — стучал я. Старая глухая кляча. Пока до нее достучишься! Вот, идет, шаркает своими утиными ногами.
— Ну, здравствуй, дорогая!
— Кто вы? — она надела очки на подслеповатые глаза. — Юноша?
Ее руки тряслись, слюни летели из беззубого рта. Старая, согнутая, никчемная и никому не нужная, кляча. Ее, некогда шикарные, волосы все поседели. И следа не осталось от уверенной в себе красавицы. Она вызывала жалость и отвращение. Как я мог любить ее, Боже! Как омерзительны, безобразны старые бабы! Меня передернуло от мысли, что, если бы она не ушла тогда от меня, я закончил бы свои дни с этой отвратительной старухой таким же омерзительным старым пердуном. То, что я считал проклятием, было на самом деле благословением.
— Не узнаешь? — издевательским тоном спросил я. Она сощурила подслеповатые глаза. Изменилась в лице. Вздрогнула.
— Вы — сын Эдди?
— Я и есть Эдди, дура!
— Это невозможно...
— Вспомни, как ты бросила меня, как разбила душу! Променяла на другого! Как же я сейчас благодарен тебе за это, старая ты образина! Благодаря тебе, я сейчас тот, кто я есть. Счастливый, уверенный в себе, вечно молодой, бессмертный. А ты — рухлядь, износившаяся вещь, отжившая свой век, которой пора на помойку. Да, это я! Неудачник, мягкотелый слизняк, амеба, тряпка. Кто я там еще?
Я смеялся старой кляче в лицо, ощущая свое стопроцентное превосходство. Мне даже не хотелось разорвать ее сморщенное, как яблоко, тело. Я испытывал отвращение и, высказавшись, оставил старую дуру доживать свой никчемный век.
"Ну и что, что на дворе двадцать первый век! Гомосексуализм от этого краше не стал. Как отвращает совокупление этих женоподобных неполноценных педерастов, которых и мужиками-то нельзя назвать! Неужели так сложно найти себе нормальную женщину? Как можно толерантно относиться к этим нелюдям, которые развращают нашу молодежь? Скоро мальчишки начнут красить ногти и носить женское белье, вместо того, чтобы играться в войнушки. Да еще и разрешить голубую пропаганду, гей-парады, однополые браки... Куда катится свет! Как Господь допускает кощунство над святым таинством брака! Мы не допустим такого неуважения к себе! Гомосексуализм не пройдет!"
— Какая сильная статья, падре, — сказал Назаниль, надев для пафосу очки. Зрение-то у него было замечательное.
— Рад, что вам понравилось, — ответил священник. — Мы боремся с содомией, этой заразой.
— Вы, разумеется, правы! — Назаниль с улыбкой посмотрел на меня. Разрез его губ манил, возбуждал. Он поцеловал меня прямо на глазах у священника и положил свои руки несколько пониже моего живота.
— Вон оно что! — сказал священник. — Содомия, искусно завуалированная Дьяволом!
— Прямо в точку! — ответил Назаниль. И мы начали превращаться. Куда только делось красноречие этого священника! Он дрожал, как осиновый листок, едва не взобравшись на алтарь. Аллилуйа! Назаниль любил расставлять все по своим местам.
— Молитесь, если можете, счастливо оставаться! С удовольствием напишу рецензию на вашу новую статью.
Но статьи больше не было — священник лишился рассудка. Кто будет бороться с нечистью, если священники так слабы?
Мы спешили в клуб. Сегодня выступает Garmarna. Певица, которая поет скандинавские старинные песни. Назаниль сказал, что песня Varulven про него. С удовольствием послушаю. Сколько народу в зале! Мы пошли за коктейлями.
— Ах, как я люблю эту песню, Эдди, послушай ее! В то время я был еще молод, когда слагалась эта песня! Какая ностальгия!
Девушка припозднилась домой,
Липы трепещут в чаще
И выбрала путь через лес прямой.
Дитя под сердцем несчастной.
Только зашла она в лес густой,
Вышел огромный волк из кустов.
"Милый волк, меня пощади –
Серебром расшитый мой плащ возьми!"
"Плащ твой волку не по плечу –
Кровь молодую пустить хочу!"
"Милый волк, меня пощади –
Сапожки сафьянные мои возьми!"
"Сапогов-то я не ношу –
Кровь молодую твою пущу!"
"Милый волк, меня пощади –
Венец золотой за меня возьми!"
"Твой венец волку ни к чему –
Жизнь молодую твою возьму!"
Дева забралась на высокий сук,
Волк стал рычать и ходить вокруг.
Корни у дуба волк перегрыз –
Вскрикнув, дева упала вниз.
Рыцарь коня оседлал стремглав
И в темный лес полетел, как стрела.
Когда ж он к чаще лесной прискакал –
Лишь руку любимой он отыскал.
"Ах, сохрани и спаси нас Бог!
Липы трепещут в чаще
"Невеста погибла, мой конь издох,
Дитя под сердцем несчастной".
Назаниль запрыгнул на сцену, напугав певицу незапланированным шоу. Он начал превращаться прямо на сцене.
— Ну ни фига себе, дают! — говорили в толпе. — Вот это спецэффекты, здорово!
Назаниль выбрал девочку-подростка возле сцены, чтобы разыграть сценку с девушкой и волком. Малолетняя дурочка визжала от радости, что выбрали именно ее. Откуда же ей было знать, чем оканчиваются шутки с Назанилем!
— Ай-да молодцы, спецэффекты чудесны!
И тут юная мадам почуяла, что попахивает мясом и кровью, и это уже не шуточки. Она начала визжать, как свинья, которую собираются резать. Стойка упала вместе с микрофоном, начались паника и замешательство. Ну разве зрители не ждали острых ощущений, накала страстей? На сцене — полный кипиш, Назаниль всегда умел создавать его. А завтра наши фейсы будут на первых страницах всех газет, а сейчас нужно сматываться. Нет, это не охота, это просто развлечение Назаниля, его обычный отдых. Певица ретировалась, до музыкантов еще толком не дошел смысл происходящего, и они продолжали играть. Назаниль схватил микрофон и принялся допевать за певицу, убежавшую в лютой панике.
Jungfrun hon steg sig s; h;gt i ek
Linden darrar i lunden
Och ulven han gick ner p; backen och skrek
Ty hon var vid ;lskogen bunden...
Хриплый голос Назаниля превратился в звериный рык и в толпу выпрыгнул уже огромный волк.
— Ничего себе! — проговорили зрители. — Во дают!
Ах, Назаниль, мог бы пощадить исполнительницу! Если ей запретят давать концерты, это будет весьма печально, мне так понравилась эта музыка!
Какая-то мерзкая старушень не спускала с меня глаз весь вечер. Бог мой, не может быть, Лили! По ней уже давно могила плачет. Возможно ли такое! Жива. Все еще. Какой блеск в глазах, спина,
