Волк-оборотень

опускаясь все ниже и ниже.
  Господи, какой грех! Рука не поднимается это писать... Я пыталась читать молитвы, чтобы отогнать наваждение, но слова путались, а язык стал деревянным. Я приоткрыла глаза — на мне сидела эта женщина с распущенными каштановыми волосами, как ведьма, голая совершенно! Она терлась своей грудью о мой живот, а потом лицо ее опустилось мне между ног. Я ничего не могла с ней поделать, а потом, к своему греху, стыду и ужасу, не хотела... Эта женщина возбудила меня так, что я едва не начала кричать. Много лет я не испытывала чувственных наслаждений. Утром, когда я проснулась — не было никакой женщины, и даже намека на то, что она здесь была. Я побежала к ней в келью — она спокойно спала у себя. Я устыдилась своего сна и весь день прятала от нее глаза. Она спрашивала, что нужно сделать, и безропотно все исполняла. Распятия на многих стенах начинали шататься и я ругалась на то, что их плохо прибили. На следующую ночь я видела такой же сон. Опять эта женщина, полностью голая, гладила меня везде и ее пальцы скользили между моих ног, доводя меня до неистового оргазма. Я смотрела на ее полную грудь, и мне очень хотелось коснуться ее, но я не решилась. Эта женщина не отпускала меня, а наутро снова никого не было. Кроме того, моя дверь оставалась заперта на ключ, поэтому никто не мог войти. Я еще больше устыдилась за свои подсознаительные фантазии. В этот день многие распятия валялись на полу.
  На третью ночь сон повторился. Он начал мне все больше нравиться и все больше возбуждать. В этот раз я полностью отдалась ее ласкам и ласкала ее в ответ, трогала языком ее соски и то, что пониже. Я находилась будто в раю, забыв о грехе и Боге, предалась содомии!
  Утром все распятия валялись на полу. Она выполнила всю работу, как обычно, и ушла к себе.
  Был поздний вечер, но мне не спалось. Было ощущение, что происходит что-то странное, что-то нехорошее. На душе было тревожно, неспокойно. Я решила помолиться перед статуей Иисуса, но статуя резко с грохотом упала и разбилась, едва меня не убив. Дверь открылась и оттуда потянуло осенним холодом. Там гулял ветер, дверь начала скрипеть. По полу, задом наперед ползло распятие, оно с силой ударилось об стену и разлетелось.
  — Господи... — только и проговорила я. Влетели желтые осенние листья (хотя на дворе стояла весна), закружились прямо под куполом, вместе с листами бумаги, на которых были написаны псалмы. Будто издалека, доносились визгливые женские голоса. Эта женщина, с разлохмаченными волосами, вошла  совершенно обнаженная. Я поняла, что под видом этой женщины, в монастырь проникли демоны. Я хотела прочитать молитвы, но рот стал деревянным. Крест бессильно упал с моей груди к ногам. Женщина победоносно и вызывающе мне ухмылялась.
  — Вот, чего стоили все твои обеты, — ликующе произнесла она, — я разбудила в твоей душе страсть и теперь ты позабыла все слова молитв, ничтожная рабыня! Ты сгниешь здесь, постареешь и умрешь, лишенная всех радостей жизни, а я навсегда останусь молодой и прекрасной, буду нести страсть и наслаждение, — она хохотала мне в лицо. — Как ты жалка! Умри, лишенная всего!
  В моих глазах потемнело. Все стало кружиться вместе с осенними листьями и бумагами с псалмами, ноги подкосились. Я упала в обморок. Когда я очнулась, женщины уже не было, а несколько послушниц нашли мертвыми, будто бы их разорвали дикие звери. Этот грех всегда будет на моей совести. Нужно быть на чеку, демоны очень коварны, любая добродетель может быть их ловушкой. Так и я попала к ним на крючок, будучи неискушенной в оном коварстве...




                                6

  Мне было невероятно плохо, видимо, начался процесс обращения. На ту беду, меня доканывала Мелисса. Она была вся покусаннная, будто ее подрали собаки, и, видимо, срывала свое плохое настроение на мне.
  — Ты хотела убить Назаниля! Как ты посмела!
  — Вы несете смерть и разрушение, вы — зло, — устало ответила я.
  — Ой-ой-ой! Смерть и зло! А ты, когда ехала к нам, думала, что мы занимаемся цветоводством? Ты прекрасно знала, кто мы и что мы, раз искала нас. Я тебе даже скажу почему! Потому, что ты разочаровалась до дыр! Потому, что в мире людей никто никому не нужен. Вы топчете землю и плодите свое убогое, ненужное потомство, сами не зная зачем. А отговорка всегда найдется одна и та же: "Так было угодно Господу! " Вот и я, пожирая плоть, буду говорить: "Так угодно Господу!"
  — А вы? Зачем топчете землю вы, и делаете себе подобных? Какой толк от вас?
  — Мы хотя бы наслаждаемся жизнью, а не охаем от болезней и дряхлой старости, в ужасе думая, как бы подольше протянуть свою никчемную жизнь, кроме которой у вас ничего нет, — высокомерно ответила Мелисса. — Вы предаете друг друга, лжете, лицемерите, а потом еще и прикрываетесь Богом. Да исповедуйтесь вы хоть тысячу раз, вашей гнилой природы не изменить. Ты отлично знаешь это, поэтому и подалась искать спасения у нас. Вы не уверены ни в чем, и не можете доверять друг другу. Сколько раз тебя предавали? Сколько раз тебе  разбивали сердце? Один? Два? Десять раз? А как все хорошо начиналось, казалось, что это "любовь до гроба", а потом раз и все — ты уже не нужна, нужен кто-то еще. И разве смогла бы ты после этого довериться кому-то другому? Все настолько преходящее, что лучший друг завтра воткнет тебе нож в спину. А утешитесь фразой: "Такова жизнь", или "Так угодно Господу", или "это были не те люди". А "тех" людей никогда не будет, потому что у вас у всех одна и та же гнилая природа. Вы никогда ничем не довольны, всегда ищите сами не знаете что, стремитесь к недоступному, летите, словно мотыльки к огню, в результате чего, теряете даже то, что имеете. Как все это тебе надоело, не правда ли? Поэтому ты искала другой жизни, потому что задыхаешься в этом гнилом мире.
  — И разочаровалась, — ответила я, — потому что вы в плане морали ничем от людей не отличаетесь.
  — Даже, если и так, — не отставала Мелисса, — зато мы живем в свое удовольствие, а не гадим под себя на смертном одре, будучи ненужной обузой для родственников, которые так и ждут, чтобы вы поскорее сдохли, чтобы захапать наследство.
    — Целую вечность скитаться, ты называешь насладиться жизнью? — не выдержала я. — Всегда быть на чеку, прятаться, убегать, ждать ночи, чтобы полакомиться чьим-то трупом?
  — А лучше, по-твоему, засесть в своей дыре до самой старости, да так в ней и подохнуть? Мир огромный, а люди ничего дальше своего носа не видят, копошатся, как черви в навозной куче, вечно заняты никчемными делами. Наплодят детей, да так в своей дыре состарятся и сдохнут. А моя кожа никогда не обвиснет, не станет убогой, морщинистой, я не буду ходить с палкой, теряя зрение, никому не нужной старухой. Видишь, какие преимущества?
  У меня больше не было сил спорить с Мелиссой — рука разболелась еще сильнее. Да я и сама понимала, что она во многом права. Нет, она во всем права — жизнь людей убога, бессмысленна и полна страданий. Большинство из них действительно не видят дальше своего носа, да и как увидеть, когда большинство заняты изо дня в день лишь тем, чтобы на столе лежал кусок хлеба! Но разве это дает им право лишать другого человека жизни? Беспощадно, без зазрения совести, убивать! Убивать всегда. Разве это не еще более гадко и
отвратительно?
  Вошел Назаниль. Он тоже весь был в укусах и царапинах. Особенно на щеке. На оборотнях все быстро заживает, как на собаках. Волосы Назаниля были собраны в тугой пучок на затылке.
  — Заткнитесь обе! — рявкнул он. — Гарольд пропал. Чувствую, с ним какие-то неприятности.
  — Мы-то чем тебе поможем? — Мелисса кокетливо зашуршала юбками.


  Меня схватили и потащили в карету. Я пытался сопротивляться, но силы были неравные. Мне оставалось бессильно хрипеть, так как рот мне закрыли. Я подозревал, что это Они — такие же, как мы, потому что точат на нас свой волчий зуб. Почему? Зачем? Мы составляем им конкуренцию? Что хотят они от меня? Выйти через меня на Назаниля?
  Ехали долго, потому, что лошадь, как всегда, не выносила присутствия недозверей-недолюдей. Лошадь вообще трусливое существо. Она и мертвецов боится. Можно подумать, что мертвецы съедят ее, или нанесут какой-то другой вред. Да и мы не питаемся лошадьми.
  Мне было интересно посмотреть на других нас. Тогда, ночью, мы с Ноланом убежали. Какой толк от нас? Нас только бы покалечили. Да и рисковать ради Мелиссы и Назаниля, которые исковеркали нам жизнь, совершенно не хотелось. Вот, если бы перейти на сторону его врагов, уничтожить его и отомстить за смерть матери...
  Пока я думал, мы куда-то приехали. Замок. Красивый старинный замок. Я сгорал от нетерпения. Мне было не столько страшно, сколько манила  неизвестность.
  Как красиво внутри! Вычурно. И обитатели замка соответствовали атмосфере. Элегантные наряды говорили о хорошем вкусе. Мальчик, приблизительно моего возраста, исподлобья смотрел на меня, изучая. Молодая, очень красиво одетая дама, и человек, с очень красивый лицом, пристально смотрели на меня. Тогда, ночью, их было гораздо больше. Может в городе несколько семей? Старый слуга ухмыльнулся острыми клыками. Мне подвинули кресло.
  — Здравствуй мальчик, — обратился ко мне человек, с безумно красивым лицом. — Я думаю, что тебе не нужно объяснять, кто мы такие по своей природе, ты и сам прекрасно это понял. Зовут меня Инглеберт. Нам нужен Назаниль, не ты.
  — Вижу, что вы ненавидите его также, как и я. Я бы и сам извел его, как только можно.
  Инглеберт хмыкнул.
  — Я не так наивен, дружок. И ты, возможно, далеко не мальчик. Слишком смышлен на разговор.
  — Думайте, что хотите, но он убил мою мать и зов крови вопиет о мести, — ответил я.
  Инглеберт задумался. У него были чистые, небесного цвета, глаза. Он походил на высокородного принца или короля. Наконец, он встал и прошелся по комнате.
  — Это уже не важно, — ответил он. — Так это, или не так, решит время. С помощью тебя, я попытаюсь выйти на встречу с Назанилем, о которой мечтал столько веков. Пиши письмо, — обратился он к старому слуге.
  — Слушаюсь, господин Инглеберт, — ответил слуга, который скорее походил на крысу с неправильно растущими резцами.
  Инглеберт размеренными шагами ходил по комнате и диктовал текст письма. Его осанка была королевской. Он сложил руки с кружевными манжетами за спиной. Почему-то я проникся симпатией к этому человеку. Мне нравились его манеры, его красивое лицо, его приятный тембр голоса. Зачем ему Назаниль? Почему он ненавидит его? Что сделал ему Назаниль? Хотя, кому Назаниль сделал добро!
  Тщательно обдумав текст письма, Инглеберт снова посмотрел на меня. Верите вы мне, или нет, но Назаниль искалечил мою судьбу, и, видимо, вашу тоже.
  При упоминании о Назаниле мускулы на лице Инглеберта напряглись, ясные глаза начали темнеть, становясь почти черными. Видимо, Назаниль его заклятый враг.
  Слуга протянул мне кусок сырой курицы с кровью.
  Когда взрослые разошлись, мальчик, так долго наблюдавший за мной, наконец подошел.
  — Как тебя зовут? — наконец спросил он, и в голосе его чувствовалось напряжение.
  — Гарольд, — ответил он, — а тебя?
  — Брет, — ответил он. — Давай играть в людей и оборотней? Чур я оборотень!..


  Так прошло несколько дней. Я сдружился с Бретом. Мы