хороший знакомый матери, я знал его с детства. Но в церковь не ходил, потому, что в Бога не верил. И вот, я здесь.
— Я знал, что рано или поздно, ты к этому придешь, — сказал он.
— О, лучше б и не приходил! Как хорошо мне было в моем мире, но вся моя реальность раскололась, разлетелась на куски!
— Рано или поздно такое случается.
— Но не такое же! Святой отец, я видел оборотня! Своими глазами видел!
И я начал рассказывать ему эту историю. Священник подозрительно смотрел на меня, видимо, пытаетесь понять, не тронулся ли я умом.
— Вэйн, — сказал он, — ты не в себе. Посмотри на себя, тебе нужен доктор.
— Доктор! — закричал я. — Какой же вы священник, если рассказ о нечисти вызывает у вас подозрение о моем сумасшествии! К кому же нам еще обращаться, если даже священники не верят в то, что делают!
Мне, видимо, удалось его пристыдить, потому что он уже более спокойно сказал:
— Хорошо, Вэйн, посмотрим, что можно сделать...
Я работал у директора богатой фирмы. У того, из-за которого в городе были беспорядки, потому, что рабочие взбунтовались. Я жил в его доме, будучи прислугой. В эту ночь я крепко спал, но меня разбудил нечеловеческий крик директора, от которого стало не по себе.
— А!! Черти!! Черти! Эй, кто-нибудь! Сюда, помогите!! Черти! Везде черти!
"Белая горячка", — подумал я. — "У мистера Джонсона белая горячка".
Я побежал в его спальню. Запаха алкоголя вроде бы не было. Глаза его почти вылезли из орбит. Он громил и бил дорогие вещи. Схватил меня за ворот рубахи и заорал:
— Черти! Черти!!
— Мистер Джонсон, вам доктора надобно?
Он схватил меня, отшвырнул. Побежал в угол, спрятался, плакал, как ребенок, стонал. Сколько работал я у этого человека, но в первый раз видел его в таком жалком состоянии. Это беспощадный человек, а что с ним творилось сейчас!
— Мистер Джонсон, — с жалостью проговорил я, — чем могу вам помочь?
— А...!!! — кричал он, раздирая лицо ногтями. — Пит, черти, черти! Везде черти! Это кара небесная, они утащат меня в ад, утащат! — он стал плакать навзрыд.
"Он тронулся умом", — подумал я. — "Умные люди, которые проворачивают большие дела, могут в один прекрасный момент тронуться умом. Такое бывает".
Раздался шорох, очень странный, и мистер Джонсон закричал не своим голосом и снова расплакался.
— Пит! Это черти! — он снизил голос до шепота и показал в сторону окна. Я был далек от психиатрии, но его безумие казалось слишком очевидным.
— Они там, — он снова указал пальцем в сторону окна. Я решил подыграть, что верю и соболезную ему, чтобы хоть как-то облегчить страдания несчастного. Я даже выглянул в окно, чтобы он убедился, что я ему верю. Когда я выглянул в окно, то увидел, что на стенах сидят какие-то непонятные фигуры, а глаза у них фосфорятся. Я отошел от окна, будто меня кувалдой огрели по голове. Неужели безумие Джонсона заразно и передается, как простуда? Джонсон, застыв, смотрел на меня.
— Ну что, ты увидел их, Пит, они все еще там?
— Мистер Джонсон, чертей не существует, — сказал я, убежденный в своей правоте. Это был обман зрения. Иллюзия. Мираж. В конце концов, сегодня был тяжелый день, да и Джонсон накрутил меня со своей горячкой. Вот и померещилось. Я снова подошел к окну, чтобы убедиться в том, что сам себе не лгу. Я волновался. Я боялся, что тоже, как Джонсон, сошел с ума. Когда я выглянул в окно — эти фигуры, как нетопыри, по-прежнему висели на стенах, только ближе, а глаза их также горели. Я схватился за голову, не зная, полицию вызывать, или сумасшедший дом. Джонсон вцепился в свои волосы и мне показалось, что он с корнем вырвет их.
— Ну что, Пит, сидят? — обреченно спросил он.
— Сидят, — ошарашенно ответил я. Он начал ползти под стол, пытаясь залезть в пустую коробку, чтобы хоть где-нибудь спрятаться. Он был готов, наверное, залезть даже в спичечный коробок, чтобы его не нашли.
Я не мог больше выносить этой неопределенности. Я схватил со стола бюст Сократа и швырнул его, целясь в тех тварей. Одна из них за секунду запрыгнула на подоконник, пробив стекло. Меня оттолкнуло к стенке. При свете ночника я заметил, как на пол спрыгнула здоровенная тварь, наполовину человек, наполовину зверь. Мерзость какая-то. Я прилип к стене. Через окно стали запрыгивать такие же, подобные первой, твари, пока не наводнили всю комнату. У меня было такое ощущение, что нам в еду подсыпали галлюциногенов, по-другому этого объяснить было нельзя.
— Ну что, хорошо наживаться на чужом труде? — сказала одна из тварей, и пнула коробку, в которой спрятался Джонсон.
Он завизжал:
— Ребята, берите все, что хотите, все это ваше!
— Неужели? — сказала другая тварь.
— А ты, вроде, другое говорил?
На лапах этих тварей были здоровые когти.
— Все, все берите, только оставьте меня!
— А нам уже ничего не нужно, у нас все есть, — сказала еще одна тварь. — Хватай эту жирную задницу, она пойдет с нами!
Джонсона схватили вместе с коробкой, в которой он застрял, после чего, все эти твари, игнорируя меня, выпрыгнули в окно. С улицы раздавались вопли Джонсона, леденящие душу. Я просидел так до утра. Когда я рассказал всю эту историю полицейским, меня поместили в сумасшедший дом, откуда, собственно, и пишу...
5
Диаманда лежала бледная, как смерть, я держал ее за руку, а профессор ожидал лишь увидеть результат долгожданного опыта. И тут девочка резко вскочила с кровати. На руках ее показались острые когти. Она вцепилась ими профессору в глаза и выдрала их. Пока профессор истерически кричал, обливаясь кровью, Диаманда пыталась вставить его выдранные глаза себе. К моему удивлению, это у нее получилось.
— Должны прижиться, — сказала она. — Пока свежие. Я только взяла то, что по праву принадлежит мне, старый козел, — обратилась она уже к корчившемуся на полу отцу. Потом она посмотрела на меня, поправляя один глаз.
— Когда мне было семь лет, — сказала она мне, — этот козел проводил надо мною опыты, заставляя есть таблетки, от которых я ослепла. Десять лет жизни без солнечного света, в темноте! Опыт удался, папочка, но ты его не увидишь!
Я был возмущен этим мерзким, одержимым профессором, для которого в жизни, кроме собственных опытов, не было ничего светлого. Я растерзал его, а Диаманда хохотала. Раз в мире нет правосудия, то я сам буду вершить его. Этот зацикленный на опытах идиот продолжал бы издеваться над уже искалеченной дочерью, и свел бы ее в могилу. Такие люди не заслуживают права на жизнь.
— Скажем, что он ставил опыты над собакой, и она растерзала его! — сказала Диаманда, и, как ребенок, запрыгала на кровати.
— Вэйн... — промямлил священник, белый, как стена.
— Ну, вы же воин света, вы же служите Господу, — сказал я, — вы должны что-то сделать. Прочтите молитвы. Убейте эту нечисть, пока она не убила всех нас и Дезери.
— Да, ты прав, мы должны, обязаны что-то сделать... — проговорил он. Мы вышли из своего укрытия. Священник поднял перед собой распятие и проговорил:
— Именем Господа...
Назаниль обернулся ко мне:
— Я думал, что ты будешь более благоразумен, но в мире рождаются одни идиоты. Вы пришли сюда, чтобы раздражать меня? Даю вам минуту, чтобы убраться отсюда, и, может быть, сохраню вам ваши жалкие жизни.
Священник снова поднял распятие:
— Именем...
Одного взгляда Назаниля хватило, чтобы распятие выпало из его рук и улетело в другую сторону.
— Минута, если хотите жить, больше повторять не буду, вы достаточно меня раздражали.
— Пойдем отсюда, — шепнул священник, — пока что мы бессильны.
Так, униженные, мы ушли.
Я узнал, что недавно нашли Джонсона. Его держали на цепи, как собаку, и заставляли работать. Он похудел, как щепка. После того, как он рассказал про тех тварей, его поместили в психиатрическую лечебницу и теперь мы с ним соседи. Мы договорились, никогда и никому не заикаться про тварей, иначе нас никогда не выпустят отсюда. Мы должны прикидываться, что никогда ничего такого с нами не происходило. Но это для всех не происходило, а мы-то знаем... В саду мы гуляем с Джонсоном, и, когда за нами никто не следит, он рассказывает мне про тех тварей. Он говорит, что все его рабочие были оборотнями, и удивляется, как вообще остался жив. Он рассказывает такие странные вещи.
Надеюсь, нас когда-нибудь выпустят отсюда, и мы сможем подальше уехать, но у Джонсона это вряд ли получится. Возглавил фирму его сын, и ему не будет на руку, если отец покинет эти стены. Другое дело я — я никому не нужен. Иногда хорошо быть никому не нужным.
Меня всегда привлекали рассказы о потусторонних силах, вампирах, оборотнях, ведьмах, чертях. У меня даже прозвище было — Ведьмак. Мне нравились готы. Они напоминали мне вампиров или мертвецов, вставших из гроба и скитающихся по миру. Мне нравились их раскрашенные лица и черные одежды, их рюкзаки в форме гробов. Я хотел познакомиться с готами и стать одними из них. Одна моя подруга пообещала познакомить меня с настоящими готами! И вечером мы отправились в неформальный клуб Ошейники с шипами и черная помада! Эх, хочу себе это чудо! Изменюсь до неузнаваемости.
— Рона, накрась меня, — попросил я подругу. Мне не хотелось чувствовать себя изгоем среди готов. Мы зашли в туалет, и она разукрасила меня, как на Хэллоуин. Но почему-то, когда они увидели меня, то смеялись. Я-то думал, что готы никогда не смеются. Наверное, я напоминал им клоуна. Пусть посмеются. Сначала над всеми смеются, а потом, возможно, мне удастся влиться в эту тусовку. Какие они все прикольные. Мы пили много коктейлей. Пили, пили. У них цепи висят чуть ли не до пола. Это круто. И ухо хочу пробить, как у того парня, что напротив, а еще вытатуировать на груди анкх — это символ вечности так называется. Тогда я стану, как они. И длинный плащ прикуплю, когда будут деньги, такой, чтобы до пят. Они вынуждены будут признать меня своим, потому, что я буду крут. Потом Рона предложила пойти на старое кладбище. С ума сойти! Сегодня феноменальный вечер! Я иду на старое кладбище! Да еще ночью! Да еще с готами! Я был счастлив.
— У-у-у, я оборотень! — кривлялся один из них, когда мы шли по кладбищу.
— А я вампир, брат мой, оборотень! — ответил ему друг.
И что страшного ночью на кладбищах? Живых нужно бояться. Луна светила полная. Освещала могилы. Кто-то завыл.
— Опять ты со своими приколами!
— Это не я!
— Ну да, конечно. А
