говорливого, привязчивого и без-башенного, к себе без стеснения - снять усталость и напряжение, эротический пар выпустить; и попутно душу ему излить и тоску сердечную. Чаем от души поили, кормили “сладостями”, не жадничая.
И он, удалец кучерявый, самонадеянный и без-комплексный, сутками там у них пропадал, хаживал к каждой по очереди за “вкуснятиной”, находил силы…
Товарищи его по блоку только диву давались на это, перешёптывались меж собой, блудливого и простоватого Лёнчика сильно за глаза осуждали, называя его бабником и гулякой, вралем и человечком пустым, никчёмным и недалёким, кто приехал в Москву не для дела, мол, а исключительно для потехи, для удовольствия. Они были уверены все как один, высказывались об этом не раз, что с таким поведением недопустимым Воробьёв ни за что не поступит: вылетит и уедет домой после первого же экзамена.
Только на деле-то всё по-другому вышло: не Лёнчик вылетел, а они, кликуши тупые, бездарные и истерики. А Воробьёв на мехмат поступил - с блеском! Потому что оказался самым талантливым среди них, самым в себе уверенным...
48
Сойдясь с ним во время экзаменов довольно близко, Вадик многое про Воробьёва узнал - и подивился узнанному. Узнал, например, что был он исключительный шалопай по натуре, и, по его рассказам собственным, никогда и не учился-то толком - всё бегал по девочкам и друзьям класса этак с восьмого, которых имел без счёта. Но это не помешало ему ни сколько быть первым математиком Витебска, на Всесоюзную олимпиаду три года ездить, в восьмом, девятом и десятом классе, Похвальные отзывы там получать. Что было сделать не просто.
И школу он с золотой медалью как-то умудрился закончить, что уж совсем удивительно и неправдоподобно было - это при его-то безалаберности и без-печности, и отсутствии блата, главное, “мохнатой лапы-руки”. Умудрился стать первым в Витебске учеником, которому была доверена честь - одному-единственному! - закладывать капсулу с посланием к потомкам на открытии мемориала к годовщине Победы, с руководителями республики на трибуне рядом стоять, гимн Советского Союза слушать.
И английский он, как позже выяснилось, почти в совершенстве знал: легко разговаривал, всё понимал, сложные тексты почти без запинки переводил и словарика. Да и остальные гуманитарные предметы ему на удивление легко давались: литература, русский и белорусский языки, та же история школьная, - что говорило о его отменной памяти и таком же отменном слухе.
И в шахматы он, оказывается, играл прилично, на уровне первого разряда, хотя и никогда не учился им, не увлекался особенно-то, как другие. Словом, своими способностями интеллектуальными, всесторонними, Воробьёв Стеблова всегда потом поражал, заставлял трепетать умилённо, все слабости и пороки прощать, закидоны и взбрыки разные, которых было без счёта.
Лёнчик стал первым гением, без кавычек, которого Стеблов, таким образом, на мехмате встретил. Человеком, щедро одарённым всей палитрой способностей и талантов - за исключением воли, желания чего-то большого и важного добиться за короткий жизненный срок, всё и всех превзойти, покорить, переплюнуть.
А без воли и стержня внутреннего, без горения Лёнчик в Университете быстро зачах и вынужденно покинул его на втором курсе. Но это уже совсем другая, грустная в целом история…
49
5 июля, в девять часов утра, на механико-математическом факультете проводился первый экзамен - письменная математика - традиционно самый трудный из всех четырёх, самый для абитуриентов убойный. Основная масса их именно на нём и горела всегда; а кто его проходил - тот поступал, как правило.
Целую неделю потом тщательно проверялись работы, которых набралось в тот год около четырёх тысяч; неделю мурыжили бедных экзаменуемых, что слонялись как тени по Главному зданию, издёргались все, извелись томительным ожиданием, ужасно устали думать, гадать и прикидывать шансы, находиться в подвешенном состоянии.
И только 12 июля ближе к полудню на мраморных колоннах Клубного входа были вывешены результаты экзамена на огромных картонных таблицах, возле которых долго потом толпились расстроенные и счастливые абитуриенты, кто поодиночке, а кто и с родителями, друзьями.
Расстроенных было значительно больше: семь человек из восьми приблизительно тогда получили двойки, а может - и более того. Им, хочешь, не хочешь, а нужно было идти и забирать документы из Приёмной комиссии, и подыскивать для себя другие вузы Москвы. Двери мехмата для них в тот год плотно уже закрылись.
Стеблову, решившему три с половиной задачи из предлагавшихся пяти, поставили за первый экзамен твёрдую тройку. И удовлетворительная оценка та была, без сомнения, его огромной личной победой, огромнейшей. Ибо пятёрку в тот год у них не получил никто, а четыре балла набрали лишь около десяти человек, кто успел решить четыре конкурсные задачи.
Вадик, повторим, успел решить лишь три - и был молодцом, как и Лёнчик: им не дали коленом под зад как другим, не выкинули из обоймы; на их экзаменационные номера в картонных таблицах жирный крест не поставили. Божьим соизволением оба они получили возможность сдавать экзамены дальше и в полном объёме уже все свои знания показать, обширные домашние навыки и наработки. Разве ж это ни счастье для обоих было, скажите, ни праздник юных душ?! - получить чудеснейшую возможность после такой нервотрёпки начатое 5 июля ДЕЛО до конца довести и выплеснуть из себя всё то, что оба к тому моменту имели! Что, начиная со старших классов, они носили в себе и копили, что пуще глаз и жизни молодой берегли?!
Это их тогдашнее состояние, без преувеличения, можно б было с началом благополучных родов сравнить, а у других - с абортом, с выкидышем мертворождённым: кто двойку сразу же получил и вынужден был расстроенным домой возвращаться. Без дальнейшей изматывающей борьбы и победы итоговой, без счастья и слёз, без желанного плода, главное. Обидно было парням и девчатам, конечно же: они ведь все, как могли, готовились, строили планы...
50
Настроение и поведение шалопая-Лёнчика описывать не станем: оно не ведомо нам. Можно предположить лишь, что он к аспиранткам намылился и с ними свой успех отмечал. Прошедший же дальше Стеблов не мог себе места найти от радости долгожданной - безмерной и безграничной, как и сама Вселенная, крайне живительной и духоподъёмной для него. Целый день, одуревший, он по университетским аллеям кругами носился: счастью своему не верил, страшился его.
Понять его было можно: с души его такой груз свалился, прямо-таки с “тонну” величиной, что пригибал его к земле всю неделю, не давал заниматься спокойно и спать, на самое худшее настраиваться уговаривал - на поражение и провал, и бесславный отъезд домой - к несчастным родителям. Вот бы он у себя в городе всех посмешил, если б домой уже 13-го числа назад ни с чем воротился; порадовал бы соседей, родственников и друзей, некоторых учителей своих бывших.
«Удивительно нахальный он малый, всё-таки, этот Стеблов! - сказали б они в один голос, довольные. - И самоуверенный до неприличия, до ужаса самонадеянный, ловкий - как глист. В Москву вперёд всех попёрся - глядикося! - чтобы место тёпленькое и халявное себе там успеть застолбить. Идиот недоделанный, псих, научный учёный хренов!... В школе экзамены не сдавал, испугался провала, бездарь, - с ухмылкой ещё бы добавили, с ядом и пеною на устах, - а в Университет столичный помчался. Смешно! Там только таких дурачков не хватает, как он. Там их, наверное, не видели»…
До вечера гулял ошалелый Вадик по территории вокруг Главного здания МГУ, пар из себя выпускал - молился и крестился истово и беспрерывно, Бога за праздник и тройку благодарил. Он чувствовал Его всеблагое присутствие рядом как никогда: он становился верующим…
51
А, между тем, их 46-ой блок после письменной математики опустел. Домой уехали все, кто чужие медали ходил и считал, и количество человек на место, кто в себя не верил с первого дня, а верил в случай, в рулетку. После 12 июля в блоке осталось двое: Воробьёв и Стеблов; Лёнчик - в одной комнате, Вадик - в другой. И сие обстоятельство их естественным образом сблизило: они сделались временными друзьями.
Впереди у них были устная математика и сочинение - экзамены, которые они оба успешно сдали; после чего, отдохнув вечерок, они стали готовиться к последнему испытанию - устной физике, что завершала собой утомительную экзаменационную чехарду, подводила черту под нею. Готовился, впрочем, один Стеблов. Воробьёв же был верен себе: активно крутил любовь с аспирантками. У него было набрано к тому времени на бал больше, чем у Стеблова (за сочинение он получил четвёрку, шельмец, а не тройку, как Вадик). Поэтому-то он чувствовал себя легко перед физикой и за итоговый успех не волновался.
У Вадика же ситуация была посложней. Перед последним экзаменом, учитывая аттестат, у него было набрано в сумме 16 баллов. И ему по физике нужна была только пятёрка: четвёрка его не спасала. Среди абитуриентов уже ходили достоверные слухи (через знакомых и родственников в деканате и Приёмной комиссии), что проходным на мехмат для иногородних парней и девчат будет 21 балл в этот год (москвичам, не нуждавшимся в общежитии, надо было набрать всего лишь 18 баллов). Именно эта цифра, этот рубеж, обеспечит-де Отделению математики требуемое число студентов - 300 человек.
Так что хочешь, не хочешь, а физику Вадик должен был сдавать только на пять. На что он, собственно, себя и настраивал.
За знания он волновался мало, ибо в школьной программе по физике не было тем, которых бы он опасался, тем более - которых не знал. А про преподавателей он почему-то не думал. Он, дурачок, был уверен по молодости, что обязательно попадутся хорошие, как и на математике (а плохих-де в Университете нет). Они его выслушают внимательно, с душой, и как надо потом оценят: поставят оценку отлично, которую он заслуживал.
И ему было от праведных мыслей таких и готовиться, и жить не страшно…
52
Последний экзамен 22 июля он пошёл поэтому первым сдавать: первым вошёл в назначенную аудиторию ровно в девять, взял со стола билет; первым же через 30 минут вышел к доске для ответа.
Его тогда задача по гидродинамике сразу же подняла, оказавшаяся очень сложной.
«Молодчина, юноша, молодчина! - с восторгом окатил его похвалою безногий экзаменатор, пожилой доцент физического факультета, видя верный ответ. - Даже жалко, право, честное слово - жалко, что Вы на мехмат поступаете, а не к нам на физфак. Из Вас бы физик замечательный получился… Знаете, я для себя загадал, когда Вы только билет ещё брали, - с уважением в голосе и во взгляде добавил он, - что если решит этот мальчик задачу, если не ошибётся нигде, - сразу же ему пятёрку поставлю, без разговоров».
Потом он, правда, про учительницу ещё спросил, - но про это уже писалось…
53
Последний экзамен закончился. Вадик вернулся в общагу с пятёркой по физике и с итоговой набранной суммой в 21 балл - счастливый, как никогда, страшно усталый, опустошенный полностью, прямо как рыба на нересте выпустивший из себя всё - без остатка. И как отметавшая икру рыба же готовый уже от бессилия чуть ли не умереть, в обстановке окружающей раствориться.
Ещё бы! Он такой труд немыслимый совершил,
