аттестат мы поставим ему пятёрки втайне от них, за исключением двух-трёх предметов - русского с литературой, допустим, немецкого того же. Ну, так, для отвода глаз: чтобы эти его итоговые оценки и в глаза никому особенно не бросались, и чтобы средний балл аттестата после этого у него максимальным был. Понимаешь меня?...
- Контролировать и проверять нас с тобою никто не станет: про это нечего даже и говорить, страшиться этого. Ни разу такого на моей памяти не было в школе, ни разу! - вспомни и согласись, - чтобы заполненные аттестаты с ведомостями кто-то потом брал и сличал, внезапную проверку устраивал за те пару-тройку дней до того, как аттестаты навечно ученикам отойдут, вручатся им на последнем собрании. Поэтому-то и не узнает никто про нашу “ошибку при переписывании”, с гарантией не узнает. Так она с нами потом и умрёт, в могилу уйдёт навечно, эта тайная “ошибочка” наша… Зато доброе дело хорошему парню сделаем, облегчим ему путь-дорожку в Москву - чтобы не стушевался он там на фоне всех остальных, хвалёных медалистов с отличниками.
- Я этого делать не стану, совершенно точно это тебе говорю. Да и тебе не советую, - последовал категоричный ответ. - Ты к чему меня призываешь-то? - подумала! Я не желаю из-за какого-то там Стеблова - кто он мне?! - свою задницу добровольно под плеть подставлять, судьбину на карту ставить. Она у меня и без того гнилая и задрипанная, вся наперекосяк! А я её непонятно за что ещё больше ломать и корёжить стану. Да что я, дурочка ненормальная что ли, или психопатка законченная?!... Я, вон, Оле Чаплыгиной помочь не могу получить золотую медаль - и законную, и заслуженную, и справедливую во всех отношениях, - которой её из-за гадины этой, Катьки Наумовой, теперь лишают. Чаплыгиной! - которую как дочку люблю, в которой все прошлые годы души не чаяла. А ты меня за Стеблова на преступление призываешь идти! Ошалела что ли?! Или переутомилась?!… Представляешь, что будет и тебе и мне, если кто, к примеру, пронюхает и дознается про эти наши с подделкой документа фокусы? Руки-ноги поотрывают обоим, со скандалом из школы вытурят в этот же день, да ещё и на весь город как последних аферисток ославят. Скажут, что они-де этим давно уже промышляют обе: неплохие деньги, скажут, за подобное очковтирательство берут. И что тогда будем делать с тобой, после таких разговоров, как отмываться? Петлю на пару плести? или лапти?...
- Аттестат зрелости - это же важнейший государственный документ! - подумай ты своей головою, Нин, - такой же точно, как паспорт, к примеру, или удостоверение личности. А ты предлагаешь в нём Бог знает что написать, ошибки там сознательно ляпать: четвёрки на пятёрки менять, Стеблова отличником делать. На кой ляд?! - ответь! Да за такое нас по 33-й статье уволят обеих, и никуда потом не возьмут - ни в школу, ни в детсад, ни в ясли! - на пушечный выстрел к детям уже не подпустят! И это - как минимум, это - в лучшем случае: при хорошем адвокате, как говорится, мы на пару с тобой безработными станем, а не подследственными!... И кто тогда меня будет кормить, меня и моих ребятишек? Ты что ли? или твой Стеблов? Я, как ты знаешь, даже и алиментов от мужа гулящего не получаю: где он, этот мой муж? Его наша доблестная милиция уже даже и искать замучалась по белу свету, плюнула на него, рукой махнула. У меня лишней копейки за душою нет: в долг постоянно живу, буквально на всём экономлю. С работы если уволят - впору будет и вправду с детишками в петлю лезть, либо по миру идти с котомкой. Выбор у меня не богатый.
-…Ладно, Нин, успокойся, - сказала Рогожина тихо, всё быстро и правильно тогда поняв, всю правоту слов подруги. - Не собираюсь я тебя и твоих парней без еды оставлять, без будущего. Мне ведь своего Мишутку-калеку тоже до смерти кормить, и, как и тебе, помощи ждать неоткуда. Твои-то хоть с руками и ногами оба, здоровые, а мой… Ладно, - махнула она рукою отчаянно, - не будем о грустном и о плохом; давай о хорошем лучше. Ты вот говоришь: пронюхают. А кто пронюхает-то, я что-то не поняла, если мы сами не проболтаемся? Но мы-то не дурочки, я надеюсь, кому-то там на самих себя доносить. Так какие проверки тогда? какие скандалы? Не было в нашей школе подобных проверок ни разу - и не будет, надеюсь.
Но Лагутину подобные доводы не убеждали: она и слушать ничего не желала про заговор и исправления.
- Не зарекайся и не отвечай за других, - отмахивалась она решительно. - Раньше не было - это правда. А в этот раз возьмут, да и нагрянут с проверкой. Им там в ГорОНО делать-то нечего: на пакости они, сама знаешь, горазды… Или, лучше того: захотят вдруг в Москве аттестат Стеблова проверить, когда он там все экзамены сдаст; официальный запрос оттуда на адрес нашей школы пришлют, о котором нас с тобой не поставят в известность. Поди, узнай, какие в столице и в Университете ихнем порядки. И что тогда?
- Да хватит тебе чепуху-то болтать: запросы какие-то к нам сюда из Москвы присылать станут, проверять Стеблова на благонадёжность, словно шпиона какого или разведчика, - осадила её Рогожина строго. - От страху не придумывай ерунды: он же не в КГБ работать устраивается, не Министерство иностранных дел… А потом, даже если представить невероятное: что будет проверка. И что из того? Мы могли и ошибиться с тобой второпях - от усталости: аттестатов-то у нас будет в июне без счёту. От такого количества однообразных цифр у кого хочешь голова кругом пойдёт, и шарики заедут за ролики. В халатности нас смогут ещё обвинить, в небрежности при заполнении, - и выговор влепить за это. Но в сговоре будет обвинить невозможно! - без нашего с тобой добровольного признания или самооговора… Да не робей ты, Нин, не упорствуй, не вредничай, как другие. Вадик - очень хороший парень, поверь, умница, каких поискать, наукою большой заболевший, математикою своей. Ты и сама про то не хуже меня знаешь: наблюдала его целый год, знания, настрой проверяла… А хорошим творческим людям помочь - наипервейшее, святое дело! Это всё равно, что Господу Богу службу великую сослужить: нам это с тобой зачтётся.
- Нет, нет, нет и ещё раз нет! Не уговаривай даже и не проси, - морщилась и сопротивлялась Лагутина. - И Бога нашего не приплетай в эту свою задумку тёмную: грех это… Тебе же я скажу так, честно и откровенно: я тебе здесь не союзница. К Стеблову у меня претензий нет: ученик он способный, старательный, увлечённый и знающий - верно. Но рисковать ради него я не стану. Зачем? Какая мне от этого риска корысть или же личная польза? Если б он хоть сам меня о том попросил: подошёл бы, объяснил всё как следует, постоял и поплакался передо мной, - я бы, может, тогда ещё и подумала, из жалости. Если б почувствовала, что ему это действительно важно и нужно всё, эти оценки отличные в аттестате. А он не обращается ко мне с просьбой о помощи, на которую ты меня подбиваешь, не ходит за мной хвостом, не канючит. И к тебе, как я понимаю, тоже не обращается. Ведь так?
- Ну и чего тогда огород-то городить, приключений себе искать со своей самодеятельностью? Может, тебе померещилось всё, Нин, - и помощь наша ему не нужна! не требуется! Может, он и с таким аттестатом поступит - ежели силу в себе богатырскую чувствует! Мы с тобой станем его аттестат украшать на собственный страх и риск, а он, может, этого и не заметит даже; или заявит с ухмылкой, что нас о том не просил. Представляешь?! Умчится в Москву с нашими липовыми пятёрками - и спасибо не скажет ни тебе и ни мне, на следующий день забудет про нас. Как и про то, какие мы страсти из-за него тут вытерпели…Уж сколько раз на моей памяти подобное было, сколько пришлось повидать неблагодарных свинтусов-учеников, паразитов этаких, которым делаешь добро, делаешь, нянчишься с ними шесть лет, душу в каждого вкладываешь. А они встречают тебя на улице после выпуска, проходят мимо, самодовольные, сытые, важные как индюки, - и не здороваются даже. Брезгуют, негодники! Потому что я уже становлюсь для них не учительницей, как раньше, а бабой одинокой и неудачливой, на которую им и смотреть тошно…
- И он, наверняка, мимо пройдёт, твой ненаглядный Стеблов, словом со мной не обмолвится: я это чувствую. Особенно, если в Университет поступит. Как на вошь тогда на меня посмотрит, это как пить дать, как на пустое место. Знаю я этих столичных снобов, московских чопорных жителей!... А ты предлагаешь ради него мне своим благополучием и спокойной жизнью пожертвовать, бездумно нарушить закон. Нет уж, подруга, извини, - но делать этого я не стану, категорически! Да и тебе, повторюсь, не советую. Ты лучше о своём парализованном Мише побольше пекись. А о Стеблове пусть его мамаша с папашей печалятся. Они у него крепкие и здоровые пока, молодые. Силы на него найдут, никуда не денутся...
38
Выслушав молча всё до последнего слова, усмехнулась в ответ Рогожина, губы недобро скривила.
-…Хорошо, ладно, пусть так, - помолчав и подумав какое-то время, сказала потом с презрением. - Не хочешь участвовать - не участвуй: дело твоё. Неволить не стану. Но и мне уж тогда не мешай, будь добра, не путайся под ногами. Я сама в июне его аттестат заполню, сделаю всё как надо, а ты, если что, на меня сошлёшься. А я подтвержу, что это я перепутала, а не ты. Договорились?
- Нет, не договорились, - упрямо отнекивалась Нина Гавриловна. - Сама она аттестат заполнит, видите ли! Подпись-то под его аттестатом всё равно придётся мне ставить: классом-то руковожу я. И с меня, стало быть, а не с тебя потом будут стружку снимать как с главной виновницы… А заполнить свой аттестат и сам Стеблов сможет - это дело не хитрое: пятёрок себе туда понаставить.
- Тогда уйди в отпуск вообще, - не унималась Рогожина, - если ты такая… правильная у нас вся и законопослушная. Или - возьми бюллетень. А я тебя подменю в это время в руководстве классом, обещаю. Не перечь только мне, не переходи дорогу: умоляю тебя, Нин. Я сама твой 10 “А” до выпуска доведу и сама разберусь с аттестатами: ты к этому делу отношения иметь вообще не будешь. Будешь дома сидеть, отдыхать, чай попивать с вареньем…
Услышав такое, смягчилась и подобрела Лагутина в тот же миг, лицом просветлела; хотя и покапризничала ещё чуть-чуть, попричитала для вида. Освободиться от утомительной канцелярщины, от выпускного вечера с балом, что длятся до глубокой ночи, как правило, и столько отнимают сил, было ей очень заманчиво. Здоровье её в последнее время ухудшилось: она быстро начала уставать. К концу занятий уже и ноги подкашивались, и всё больше приходилось сидеть; часто спать на уроках хотелось, голова через день раскалывалась, и любой детский шум здорово уже раздражал, вызывал агрессию. Перемены поэтому для неё, особенно шумные и крикливые, превращались в пытки.
Всё это свидетельствовало о слабости сердца, о прогрессирующей сердечной недостаточности, как врачи утверждали, что было следствием и скверной жизни её, и артериальной гипертонии, плюс ко всему, наследственной её болезни. Врачи настойчиво призывали лечиться, ложиться в больницу, уколы колоть: рибоксин, панангин, кавентон и ещё какие-то там сердечные препараты. Но разве ж возможно было подобное осуществить в течение учебного года, когда ни минуты свободной не оставалось из-за этой проклятой школы, где никогда не терпели подмены, не любили больных; где её график работы строго расписывался с первого
