только б вымотали и обессилили. Освобождение то великую службу ему сослужило, позволило в июне хорошо выспаться и отдохнуть, успокоиться, сил и ума набраться, как и знаний немалых, со школою без труда и ругани распрощаться; а, главное, уже в мае-месяце переключиться полностью на Университет, на вступительные на мехмат экзамены. Оно, несомненно, много здоровья ему сберегло, пока другие своё здоровье тратили.
Но Вадик не думал тогда про других: освободившийся от школьных пут, он был бесконечно счастлив. Дорога в Москву была для него свободна, по сути, - с неё убрали добрые люди последний, самый тяжёлый барьер. Оставались простые формальности дома: школу в мае закончить, прослушать последний звонок, в июне на руки аттестат зрелости получить из рук завуча на последнем школьном собрании, без которого (аттестата) его никуда не примут; после чего мысленно попрощаться с городом и семьёй, с жизнью беспечной, отроческой.
Чтобы в последних числах июня он, самостоятельный уже молодой человек, не мальчик, с чистым сердцем уезжая в столицу, мог бы мысленно крикнуть в окно дизель-электропоезда: «Прощай, Родина! Прощай, дом родной, родители, братья и сёстры, товарищи и подруги! Я смело еду в Москву - я стопроцентно готов, я - в отличной форме! Теперь-то я полностью созрел уже для самостоятельной столичной жизни!...»
35
Идея об освобождении от экзаменов была не единственной в списке добрых услуг, которые оказала на пороге выпуска своему любимцу Рогожина. То, что с её подачи Вадик избавился от утомительной месячной нервотрёпки в жарком и душном июне, было и важно и полезно ему - тут у неё ни сомнений, ни вопросов не возникало. Она знала, что делала, когда уговаривала его родителей решиться на этот шаг, она ничего для этого не пожалела.
Но после того, как справка была получена, появился и другой вопрос, не менее первого важный, а именно: как быть с его выпускными баллами, что из журнала 10 “A” прямиком должны были пойти в его аттестат, минуя выпускные экзамены. Рогожина слышала от учителей, и не раз, что во втором полугодии опекаемый ею Стеблов окончательно “плюнул” на все “непрофильные” предметы: почти ничего не слушал на уроках, не учил, не решал, не выполнял домашних заданий. И, соответственно, ничего не знал по их части, не пытался узнать: у него будто бы некий фильтр в голове весной появился, который туда лишнюю информацию не пропускал, силы ему сберегая и нервы.
Со стороны это на вольнодумство смахивало и некий вызов даже, браваду, когда ученик осознанно отгородил себя от других, от класса, в котором учился, и принялся жить своей собственной внутренней жизнью, никого не слушаясь и не страшась, не обращая на выговоры и низкие оценки внимания… Этому в немалой степени и здоровье его способствовало, безусловно, о чём уже говорилось: больной щекой и нежеланием из-за этого выходить и отвечать у доски он к концу учебного года начал сознательно и активно пользоваться, как фиговым листком прикрывая болезнью своё хроническое незнание и недисциплинированность.
И не удивительно, что, исключая математику с физикой, да рогожинскую историю и обществоведение, он нахватал в дневник и журнал сплошь одних только четвёрок, которых он также, по совести сказать, мало или совсем не заслуживал, которые были натянутыми, несправедливыми по большинству предметов, выставленными ему из жалости, из уважения. Учительница немецкого, не знавшая ещё про справку, и вовсе тройку ему намеревалась поставить за год, решив таким образом подстраховаться от экзаменационной комиссии и возможных претензий со стороны проверяющих из ГорОНО, которых она страшилась… И картина в его аттестате вырисовывалась неприглядная, если катастрофическая не сказать. Итоговый средний балл округлялся у Вадика до 4-х; даже и 4,5 не выходило.
Это было ужасно - потому что средний балл аттестата в те времена, когда Вадик поступал в институт, засчитывался в общую сумму набранных на вступительных экзаменах баллов, по которой (итоговой набранной сумме) абитуриента и зачисляли или не зачисляли в ВУЗ. И получалось, что уже дома, на предварительном, так сказать, этапе Стеблов из будущей набранной суммы по собственной воле аж целый бал сам у себя вычитал. И давал солидную фору тем, у кого итоговый средний балл аттестата равнялся б пятёрке… А в Университете таких абитуриентов-пятёрочников окажется подавляющее большинство: в этом нечего было и сомневаться…
Рогожина несомненно знала про такие тонкости и коллизии: как важны будут Вадику в будущем эти недостающие баллы, каким ему могут выйти боком в Москве, при жесточайшей-то тамошней конкуренции, - и задалась поэтому целью, приложила все силы свои, все имеющиеся возможности, чтобы выправить в мае-июне ситуацию с аттестатом любимца, округлить его средний бал до пяти. Зачем она это делала? осознанно искала себе приключений и головных болей, проблем? - тяжело ответить, если вообще возможно. Подобного рода вопросы, как и действия и поступки, лежат в сфере иррационального и необъяснимого, - Божественного, если хотите, потустороннего. Сознайтесь и согласитесь, читатель, что порою и самому себе толком нельзя объяснить: почему один человек тебе нравится до такой степени, такую вызывает симпатию и приязнь, что ты готов ему всё на свете простить, наизнанку вывернуться и последнюю отдать рубашку - даже и в ущерб себе. А для другого, наоборот, пальцем не хочется пошевелить и на копейку потратиться. Хотя вроде бы и человек хороший…
Нечто похожее и с Рогожиной Ниной Владимировной произошло и её страстным, прямо-таки маниакальным желанием выправить выпускнику-любимчику аттестат, максимально помочь, угодить человеку. Он был ей глубоко симпатичен чем-то, близок, приятен, любим! - вот и всё, и все, так сказать, объяснения. Как, к слову, и вся его семья во главе с матушкой, - которая, сразу же оговоримся, её не просила об этом ни разу, даже и намёка не сделала, и половины намёка. За это автор может поручиться всем чем угодно - даже и собственной головой!
Не зная школьную “кухню”: как там у них всё работает и “варится” ежедневно, какие отношения существуют в трудовом коллективе и всё остальное, “подводное” и невидимое, - Антонина Николаевна даже и помыслить-пофантазировать не могла, что подобное в принципе возможно - проделывать некие фокусы с аттестатом зрелости. Тем паче, хорошего человека, свою подружку на них подбивать.
Это было целиком и полностью идеей и инициативой Рогожиной. Она одна была её автором, как и единственным её творцом...
36
Но только ходить и уговаривать всех учителей, без разбора, поставить Стеблову незаслуженные пятёрки за год вместо законных и честных четвёрок было б и нереально, и глупо, и очень опасно с её стороны. И дела никакого не сделала бы, да ещё и ославила себя и его на всю школу: этаким жуком-сквалыгою парня перед всеми выставила, прохиндеем, каких поискать. Учителя ведь у них работали всякие: с разными характерами и воспитанием, взглядами на людей и на жизнь; с разными же морально-нравственными принципами. Нина Владимировна это всё хорошо понимала, такие закулисные тонкости и настроения: женщиной была очень умной и прозорливой на удивление, большим знатоком человеческих душ.
Поэтому-то, предварительно всё до мелочей продумав и взвесив, она решила пойти по другому пути: решила уговорить одну лишь Лагутину поучаствовать в задуманном деле, давнюю товарку свою, подругу, так сказать, по несчастью семейному и бытовому. Такую же, как и она сама, одинокую брошенку, за которую была спокойна хотя бы уже потому, что считала её дамой нелюдимой и неболтливой, замкнутой на самой себе и двух своих ребятишках, трусливо спрятавшейся от мира в домашней скорлупе. До судеб и передряг других ей, как правило, было мало дела, за что она частенько получала от администрации нагоняй - за свою профессиональную холодность и индифферентность, за некое внутреннее равнодушие даже и неизменное уклонение от общественной жизни, школьных забот и проблем. К тому же, именно Лагутина, как классная руководительница 10 “А”, должна была Стеблову итоговые оценки в аттестат зрелости заносить. Что, опять-таки, за неё говорило…
37
- Послушай, Нин, о чём хочу с тобою поговорить, пока тут нет никого, - уличив момент в последних числах мая, когда учительская была пуста, обратилась Нина Владимировна к сослуживице. - Занятия в школе заканчиваются, слава Богу, год подошёл к концу. Учителя десятиклассникам предварительные оценки уже выставляют, готовятся к выпускным. А у Стеблова Вадика, как я поглядела в журнале, средний бал четвёрка выходит: я не поленилась и скрупулёзно посчитала сама... Она же, стало быть, несчастная четвёрка эта, прямиком пойдёт ему в аттестат: экзамены-то он сдавать не будет; не сможет, значит, как все остальные ученики, в июне перед комиссией свои оценки улучшить. Представляешь, какую мы парню “свинью” подложим, если с таким аттестатом отправим его в Москву!
- Так это не мы, это он сам себе “свинью”, как ты говоришь, подкладывает, - удивлённо возразила на это Лагутина. - Старался б побольше, учился бы поприлежнее, как другие учились, - тогда и проблем с аттестатом у него не было бы.
- Он и старался, и учился - не наговаривай зря. И не меньше всех остальных, хвалёных отличников наших, - недовольно перебила её Рогожина. - Только он, в отличие от них, в Московский Университет собирается поступать, куда на моей памяти до него всего-то пару человек из нашей школы и поступило: Ваня Мельников восемь лет назад поступил, если помнишь, и на мехмат тоже; да следом за ним почти - Олег Давыдов на биофак. И всё. Список, как видишь, не длинный… Теперь вот Стеблов туда собирается, очередной наш смельчак и герой, который не из-за лени своей или тупости, а из-за проблем со здоровьем во втором полугодии четвёрок себе, как на грех, в дневник и журнал нахватал, который всю весну почитай вообще к доске выходить стеснялся - и ты об этом не хуже меня знаешь: чего я тебе это всё стою и рассказываю-то?…
- В общем, Нин, как хочешь, - но парню нужно помочь получить аттестат нормальный: чтобы средний балл в итоге был у него там пятёрка, как и у всех остальных; чтобы не был он в МГУ хуже других поступающих, не давал им всем фору сразу же, ещё до экзаменов, - зачем? Это будет и не честно, и не справедливо с любой стороны. Я думаю, что ты со мной согласишься и поддержишь меня, как классная руководительница.
- И как же мы ему поможем, интересно знать? - не поняла Лагутина. - Учителей с тобою на пару начнём увещевать-уговаривать, что он, дескать, у нас хороший и умный, и одних только отличных оценок достоин: поставьте, дескать, ему пятёрочку, люди добрые, не жидитесь, будьте так добры. Так, что ли, ты хочешь сделать, да? А потом и директора с завучами примемся обрабатывать в том же духе, представителей ГорОНО? Ты меня к этому призываешь?
- Не надо никого ни уговаривать, ни увещевать. И ёрничать не надо, Нин: тут дело серьёзное, - строго взглянула на неё Нина Владимировна и, подумав, добавила тише, по сторонам предварительно посмотрев: - Сделаем с тобою так, как я для себя решила. Пусть ему в выпускную ведомость бабы наши ставят оценки, какие хотят: мы с ними спорить и ругаться не будем. Зачем? Но в
