Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть первая

СТРЕКАЛОВОЙ МАРИНЕ ИВАНОВНЕ – моей второй половинке уже многие-многие годы, самой верной и надёжной помощнице, защитнице и вдохновительнице, женщине, которая сделала меня по-настоящему счастливым и мудрым, ради которой и для которой я живу и работаю – ПОСВЯЩАЕТСЯ!!!!

От автора

Роман-исповедь, роман-предостережение, роман-напутствие. Повествует о жизни и судьбе человека, историка по профессии, в молодые годы, по ВЕЛЕНИЮ свыше, вдруг повстречавшего свою ПЕРВУЮ ЛЮБОВЬ! Единственную и неповторимую, дурманящую и искрящуюся, огромную как небо над головой и такую же точно чистую! ЛЮБОВЬ, которая потрясла, очаровала и околдовала его настолько сильно и властно, что он безропотно и фанатично, и с радостью превеликой посвятил любимой женщине жизнь. Всю - без остатка… Чем это в итоге закончилось? - читатель узнает, дочитав роман до конца. Он будет правдив и искренен от первого и до последнего слова…



Das Eiwig Weibliche ziet uns hinahn -  вечно  женственное  влечёт  нас  ввысь  (нем.).

«Страницу и огонь, зерно и жернова,
  секиры остриё и усечённый волос -
  Бог сохраняет всё; особенно - слова
  прощенья и любви, как собственный Свой Голос». 
                                                                          И.Бродский

«Имя где для тебя?
  Не сильно смертных искусство
  Выразить прелесть твою!
  Лиры нет для тебя!...

  Что песни? Отзыв неверный
  Поздней молвы о тебе!
  Ели б сердце могло быть
  Им слышно, каждое чувство
  Было бы гимном тебе!»
                                В.А.Жуковский

«Видно было, как всё извлечённое из внешнего мира художник заключил сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника, устремил его одной согласной, торжественной песнью… картина, между тем, ежеминутно казалась выше и выше; светлей и чудесней отделялась от всего и вся превратилась наконец в один миг, плод налетевшей с небес на художника мысли, миг, к которому вся жизнь человеческая есть одно только приготовление». 
                                                            Н.В.Гоголь «Портрет»





Часть первая


Глава 1

«В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлён,
Передо мной носился он
В пустынях вечного эфира.
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне в раю
Одной тебя недоставало».
                              М.Ю.Лермонтов

1

Весенняя, четвёртая по счёту сессия подходила к концу. Оставалось сдать всего два экзамена.
Студент-историк Максим Кремнёв, второкурсник Московского государственного Университета, уютно расположившийся за столом одной из комнат-читалок на первом этаже третьего корпуса ФДСа (Филиал Дома студентов МГУ), собирал последние силы в кулак, чтобы закончить учебный год достойно. Со стипендией - понимай, в советское время немаленькой. И потом, получив в зачётку печать об успешной сдаче положенных по программе предметов, простившись с инспектором курса, товарищами по группе и по общаге, уже в ранге третьекурсника спокойно уехать в стройотряд в первых числах июля. Уехать - и забыть там, на стройке, про душную, изнывающую от летнего пекла и зноя Москву, про утомительную учёбу, экзамены и ФДС, порядком уже надоевший; хорошо отдохнуть на природе в смоленской чудной глуши, развеяться и размяться с лопатой и топором в руках, помочь крестьянам по мере сил, денег подзаработать. Именно так он провёл летние студенческие каникулы в прошлом году - и не прогадал, не разочаровался в выборе. Так же точно спланировал сделать и в этом.
Далее надо сказать, в качестве поясняющего вступления, что весенняя зачётно-экзаменационная сессия традиционно была самой тяжкой и самой утомительной для студентов, на лихорадку больше похожей, на изнурительное самоистязание. Кто когда-то прошёл через университетскую пятилетнюю нервотрёпку - тот хорошо это знает, помнит и подтвердит, насколько горек и солон он, “хлеб студенческий”. Учебный год на первых двух общеобразовательных курсах и сам по себе был сложен и энергозатратен - отнимал уйму времени и сил у каждого студента, выжимал парней и девчат по-максимуму, от души, и одновременно приучал к кропотливой научной работе. Да ещё и преподаватели с ними, зелёными, пока что не церемонились, не щадили, не давали спуску и послаблений - за любую провинность и недочёт наказывали и отчисляли легко, без зазрения и угрызения совести. Государство это им позволяло.
Не удивительно, что в июне-месяце, итоговом в учебном годовом графике всех вузов страны, молодым студентам приходилось изыскивать последние энергетические и умственные запасы, “скрести по донышку” что называется, “по сусекам”. Чтобы, собрав резервы из “закромов”, быть в форме перед экзаменаторами, в тонусе, быть молодцами - бодрыми, памятливыми и трудоспособными. И, как следствие, пройти экзаменационные рифы без лишних проблем и потерь - не сломаться и “не упасть”, не оставить “хвостов” на осень. Что было делом крайне пренеприятным и очень и очень болезненным для всякого споткнувшегося студента, грозившим испортить заслуженный летний отдых потерей 40-рублёвой стипендии, на которую многие тогда дней 20-ть безбедно жили, это во-первых; а, во-вторых, к сентябрьским переэкзаменовкам надо было бы всё лето упорно готовиться, вместо того, чтобы отдыхать, а потом ещё и за преподавателями хвостом в сентябре бегать, упрашивать экзамен принять, когда другие уже дальше учиться начнут, которых потом догонять надо будет.
Но и это было лишь полбеды, или даже четверть. Ибо к неприятностям финансовым, умственным и психологическим, которые в целом переживались студентами с родительской помощью, легко могли бы прибавиться и настоящие беды, нешуточные и судьбоносные, в виде нависавшего над парнями-двоечниками отчисления из МГУ и последующего осеннего призыва в Армию на действительную военную службу. Вот уж была бы беда так беда вселенского масштаба, по-настоящему страшившая всех! Делать этого, как легко догадаться, никому из парней-историков не хотелось, как, впрочем, и всем остальным университетским студентам, - казённую солдатскую форму с большим опозданием надевать и два года потом болтаться в шумных бараках-казармах с неучами-балбесами вперемешку где-нибудь в Средней Азии или в Закавказье, превращаться там в этаких “белых ворон”, в изгоев, в недотёп-неудачников - лакеев хамоватых прапорщиков и офицеров, и стариков-сержантов.
Положение с моральным и физическим состоянием усугублялось ещё и тем, что за окном бушевал красавец-июнь всеми своими цветами и красками, страстями, запахами, прелестями и пороками, тревожа и испытывая молодые сердца, от дела сильно отвлекая их, от конспектов и учебников; а кипящее солнце на небе светило и буянило так дерзко, мощно и вызывающе всеми своими протуберанцами, накаляя окружающую атмосферу до невозможности, что в читалке было не продохнуть от духоты и жары: сладкая дрёма на экзаменуемых раз за разом могучей волной накатывала, с которой справляться уже не хватало сил. Им бы всем завалиться где-нибудь на припёке в зелени пахучей травы и позагорать, расслабиться и понежиться, на время отключить мозги, подремать в тишине и праздности, вольной жизни порадоваться, певунов-соловьёв послушать; ну и душистого кваса или пива вволю попить, поесть мороженого. А не изводить себя чтением нудных учёных книг, которых у каждого на столе было немерено и которые здоровья не прибавляли, ясное дело, тело не наливали соком; наоборот, всех худосочными делали, квёлыми, слабыми и нежизнеспособными.
А тут ещё и детишки местные, жители окрестных домов, под окнами фэдээсовских корпусов, что в начале Ломоносовского проспекта располагались рядами по соседству с кинотеатром “Литва” и гостиницей “Университетская”, - так вот детишки целыми днями без-прерывно баловались и шумели, поганцы. Стучали ногами, мячами и палками о стены и цоколь студенческих пятиэтажек, ругались, гоготали и спорили, в окна общаг озорно заглядывали, строили рожицы всем подряд, а то и вовсе непристойные жесты показывали, кричали матерные слова - не давали сосредоточиться и на материал настроиться, одним словом, дело с экзаменами до конца довести. Студентам было и грустно, и завидно глядеть на них, таких без-печных и беззаботных, и абсолютно свободных, главное. По этой причине студенты, к читалкам как клеем приклеенные, к учёбе, к сессиям без-конечным, считали себя чуть ли ни проклятыми каторжанами, несчастными, лишёнными молодости людьми!…

2

Итак, предельно-измотанный, пожелтевший и исхудавший герой наш, Максим Кремнёв, уже минут пять как сидел и тупо смотрел в окно, со всех сторон обложенный толстенными и премудрыми учебниками и конспектами, притрагиваться к которым ему не хотелось жутко, про которые поскорее хотелось забыть… А там, за окном, хулиганистые сорванцы устроили очередную шумную разборку из-за ненароком спущенного кем-то мяча. Максим и смотрел, и ждал, чем та их ругань и возня закончится. Интересно было узнать: дойдёт у них дело до драки, до мордобоя? - квинтэссенции любых ссор и детских разборок…

И в этот-то как раз момент дверь в читалку распахнулась с шумом и внутрь зашли две девушки, по-домашнему просто одетые, которых Максим не знал, никогда не видел прежде… Это ему показалось странным, прожившему в третьем корпусе уже два учебных года и визуально знавшему практически всех жильцов, иногородних студентов истфака, всех хотя бы раз видевшему на улице или в столовой, в коридорах общаги или самого Университета, в читалке той же. А этих двух - нет. Странно!
Правда, когда он, сидевший у одного из центральных окон, повернул голову налево, на вход, то успел хорошо рассмотреть лишь профиль вошедших, а потом и спины, когда обе направились скорым шагом к первому столу у торцевой стены. Но даже и в этом случае он бы вошедших узнал, повстречай он их где-то раньше: зрительная память у него была отменная, это признавали все…

Со спины рассматривая незнакомок мутными от усталости и жары глазами, он лениво отметил для себя, что одна была высокой, крупной и статной; что голову её украшали густые тёмные волосы, на затылке умело стянутые в тугую тяжёлую косу, доходившую почти до пояса. Другая была поменьше и похудей, но такая же стройная и фигуристая; была блондинкой, с коротко стрижеными волосами. Вот и всё.
От скуки и от усталости, чтобы подольше растянуть перерыв, Максим принялся наблюдать уже за вошедшими, на них переключил внимание с уличных сорванцов, при этом стараясь понять, кто они - случайные гости или студентки истфака. К ним в корпус, надо сказать, много всегда приходило гостей - и с целью, и без цели: чтобы убить время, амурные дела покрутить, шашни и шуры-муры всякие. Обычное дело для молодёжи - пару себе искать. Тем более - в общаге, где всегда было весело и многолюдно как в том же муравейнике; где дискотеки и танцы следовали нескончаемым потоком в учебное время, привлекая гостей-москвичей, и имелись свободные, на крайний случай, комнаты и койки. Общага для молодых людей - рай, или же злачное место…

Наблюдая за девушками лениво, Максим видел, как они обе, остановившись у первого стола, облепили с двух сторон сидевшую там студентку и начали с ней энергично о чём-то шушукаться, от занятий её и всех остальных