обжитые места, и везде поэтому старалась свить своё гнёздышко, привыкнуть к нему, пусть и временному, чтобы чувствовать себя расслабленно и комфортно. Начиная со второго курса, она, пообвыкнув в общаге и ощутив себя уже полноправной студенткой, как раз и облюбовала угловой стол у торцевой стены в самом большом зале их жилого корпуса: так можно было предположить. Чтобы быть подальше от вечно хлопающей входной двери и шатающихся туда и сюда студентов, к которым она сидела спиной и никого не видела. Облюбовала, по-хозяйски обставила передний стол под себя - и никому уже его не уступала в течение учебного года. А где она занималась на первом курсе? - Бог весть. История о том умалчивает…
14
Повадившись ходить в этот зал раз в неделю вечером после занятий, Максим пристраивался за свободным столиком в центре, напротив двери, редко кем занимаемым, и тихо сидел там какое-то время, подперев рукой голову и замерев, - жадно пожирал свою БОГИНЮ глазами восторженными, любовался, радовался и восхищался ей, царственным видом её умилялся. И, одновременно, как бы “заряжался” от неё словно от живой батарейки или от волшебного энергетического источника - фантастическим трудолюбием и целеустремлённостью, усидчивостью и упорством, работоспособностью и чистотой, которые обильно струились от девушки в мiр лучами искрящимися и невидимыми. Ему так сладко, так празднично было следить со стороны, как она напряжённо учёные книги штудирует изо дня в день, терпеливо копается в них, что записывает в тетрадь и потом критически исследует-анализирует. И через этот анализ азы Большой Истории познаёт, запечатлённые на бумаге картинки прошлого. Или старательно и дотошно, как и все отличницы, конспектирует мысли великих целыми кусками - на будущее, - чтобы впоследствии иметь их всегда под рукой; и, одновременно, чтобы понадёжнее их понять, запомнить и уяснить для себя, “разложить в голове по полочкам”. И потом уже те знания применять, когда настанет срок, - устно или письменно передавать потомкам в ранге молодого учёного-историка.
В особо-сложных и важных местах она откладывала авторучку в сторону, поднимала голову кверху и, уставившись глазами в стену, надолго задумывалась, подбородок, щёки, носик пальчиками теребя, до сути авторской докопаться пытаясь, до Великой Истины. Вся такая возвышенная, любознательная и прекрасная, да ещё и умненькая вдобавок, каких в стране не много, поди, и найдёшь, каких и в мiре-то единицы водятся.
Наблюдая со стороны за девушкой, на чистого ангела больше похожей, или на херувима, каким-то непостижимым образом с неба спустившегося и попавшего к ним на истфак, мысленно общаясь с ней, некий телепатический контакт устанавливая, или внутренний канал связи, Максим и сам высоко поднимался мысленно, креп и взрослел душой, чистоту с красотой от БОГИНИ сердца перенимая. Развратником, циником и пошляком он и раньше не был - избавил его от этого Господь, оградил от грязи и мерзости житейской, от кипевшей и туманящей разум похоти! Теперь же, после встречи девы-красавицы, так поразившей его и, одновременно, очаровавшей, он скабрезных мужских разговоров в комнате прямо-таки на дух не переносил - взрывался ненавистью от них в два счёта.
Не удивительно, что он запрещал дружкам-однокашникам говорить про девушек разные гадости при нём, грязь на них по вечерам лить, обзывать похотливыми и глупыми тёлками, развратными самками или сосками, или ещё что-нибудь, грязнее и пошлее того. Чем вызывал непонимание и удивление у одних, ехидные и недоверчивые усмешки; а у других и вовсе лютую злобу. Такие ухари судили всех по себе, разумеется, поэтому и не верили Максиму ни грамма, презирали его, сторонились в общаге и на учёбе. Они считали его чистоплюем законченным и лицемером, неискренним воображалой-клоуном, или пошлым провинциальным актёром вообще, у которого-де, кроме дешёвых театральных понтов, ничего больше нет за душой, не водится. И человек он поэтому дрянной, ненадёжный и мутный какой-то...
15
А однажды, перед Новым годом уже, перед началом зимней зачётной сессии, если точнее, очарованный третьекурсник-Кремнёв, влюблённый в свою БОГИНЮ по уши, решился на отчаянный шаг - поиграть в разведчика. Или - в шпиона, как кому больше нравится. Памятуя, что стол его обожательницы всегда был густо завален черновиками и конспектами, менее ценную часть которых она всегда оставляла на ночь в зале, оберегая от посторонних студентов-захватчиков место, он поздно вечером, после ноля часов уже, когда большинство студентов спало, поднялся с постели, оделся и спустился по лестнице вниз, на первый этаж, где кроме дремавшего старика-вахтёра из студентов никого уже не было. Там он осторожно зашёл в пустую и гулкую читалку, включил в зале свет, сощурился от неожиданности, потом осмотрелся и отдышался, успокоил себя, как перед ответственной операцией... Убедившись, что зал был абсолютно пуст, он тихо пробрался и присел к столу у стены, за которым полгода уже восседала его обожательница.
Состояние было такое внутри у Максима, будто бы он в гости к ней тайно зашёл в отсутствие самой хозяйки, дух и тепло её вокруг себя ощущая, видя на столе её вещи. Как самые дорогие реликвии он осторожно стал рассматривать и перебирать оставшиеся бумаги девушки, исписанные ровным почерком, что вызвал у него, писавшего всегда как курица лапой, глубокое почтение и восторг, и ещё большее чувство любви и нежности к своей БОГИНЕ…
«Отличница с первого класса, как пить дать! - с гордостью подумал он. - Только отличницы все так ровно и красиво пишут!»…
И вот во время того тайного осмотра он наткнулся на черновик курсовой работы, на первой странице которой было аккуратно выведено ФИО хозяйки - Мезенцева Татьяна Викторовна, Исторический ф-т МГУ им. Ломоносова, 202 группа…
Так вот Максим и познакомился, наконец, со своей БОГИНЕЙ. Пусть только пока и заочно, через её конспекты. Но хоть так.
Ему почему-то страшно понравилась сразу звучная фамилия девушки, что была производной от названия старинного русского купеческого города в Архангельской области, Мезень, расположенного на правом берегу одноимённой речки; понравились имя её и отчество. Смутило только одно обстоятельство, да и то не сильно. По внешнему виду его обожательница Татьяна больше напоминала южанку, жительницу Крыма, Кубани или же Ставрополья: была такая же смуглая, темноволосая, сочная и наливная, будто бы на благодатной южнорусской земле выросшая и в таком же чудесном климате. А оказалась северянкой на деле, если из фамилии исходить, которые не просто же так людям даются, по которым можно родословную, характер и качество человека легко проследить…
16
Время, что провёл в МГУ третьекурсник-Кремнёв с ноября по июнь следующего календарного года включительно - и про это можно с уверенностью написать, не погрешив против истины, - было для него самым эмоционально-ярким за 20-ть прожитых лет, чувственно-острым и по-настоящему праздничным, воистину райским. Рядом с ним нежданно-негаданно вдруг объявилась чудная девушка, родная душа, Мезенцева Татьяна Викторовна, которая своим постоянным присутствием незримо, но мощно его возвышала над студенческой обыденностью, рутиной и суетой, очищала, одухотворяла и освящала одновременно, бодрила, укрепляла, поддерживала и осчастливливала! Как бодрит, поддерживает и счастливит любого парня одна лишь добрая и родная матушка - или та же родная сестра, по-настоящему любящая и заботливая. Для Максима Татьяна стала с тех пор самым лучшим и самым надежнейшим ориентиром жизненным и маяком, путеводной звездой и ангелом-хранителем одновременно, без которого простому смертному не в радость и не на пользу жизнь, без которого, как легко можно предположить, и на небесах будет тошно и страшно. Сама того не ведая и не понимая, и уж точно - не чувствуя, она будто белые крылья свои над ним широко распластала в качестве божественного покрывала, за которое не проникали в душу Кремнёву смятение, неудачи, паника, чернота и грязь, невзгоды, страхи и сомнения. Ему всё удавалось при ней и рядом с ней, всё спорилось и победно заканчивалось всегда и везде почти - и в учёбе, и в спорте, и в повседневной жизни. Он не ведал в течение двух университетских лет, когда на третьем и четвёртом курсе учился, страхов, печали, нервозности, горя - тем более.
Очарованный и влюблённый по уши, под завязку что называется, он, одевшись в парадное раз в неделю, спускался со своего жилого этажа вниз, на первый этаж общаги, тихо входил там в полюбившийся читальный зал и до конца третьего курса, включая сюда и экзаменационный июнь, жаркий и муторный во всех смыслах, сидел там где-нибудь позади Мезенцевой неприметно какое-то время. Может - десять минут, может - двадцать. Сидел - и смотрел-любовался ей, её красотой и усидчивостью наслаждался. С умилением наблюдал, как она думает и работает, постигает азы Науки; или просто мечтает, головку набок склонив, отдыхает от книг и конспектов… И так ему сладко и томно было, повторим, спокойно и хорошо на душе от её милого профиля и поведения! - что лучше, острее и слаще этого и придумать было ничего нельзя. Потому что лучше любовного созерцания дорогого тебе человека на свете и нет ничего, не придумали…
17
Под давлением его пристальных, страстных, предельно-восторженных и жгучих глаз Таня иногда вздрагивала, напрягалась и поворачивала назад голову. И сама впивалась в него пронзительным умным взглядом, выдерживать который у Максима никогда не хватало сил: настолько глаза Мезенцевой были огненны, страстны и глубоки, черны, жутки и бездонны, столько жизненной силы излучали в мiр, мудрости, ума и воли... Он нервничал, ёрзал на стуле, покрывался краской стыда и быстро опускал голову, открывал книжку или тетрадь на первой попавшейся странице и начинал там якобы что-то читать, водить по страницам пальцем… А когда успокаивался и выпрямлялся - видел, что БОГИНЯ его опять работала как ни в чём не бывало, будто меж ними и не было ничего, никакого визуального контакта и соприкосновения…
Чтобы не смущать больше девушку взглядами жаркими, через чур внимательными, не отвлекать и не злить её, не тревожить, он тихо поднимался и уходил к себе на этаж; или же в другой зал перебирался во время сессии. И потом долго ещё не мог успокоиться, взять себя в руки - на учёбу настроиться, на чтение нужных книг. Что было, то было! - скрывать не станем!
Но проходило какое-то время, неделя или чуть больше того, и он, соскучившийся и опустошённый, рутиной придавленный и измученный до невозможности, - он опять спускался в знакомую комнату на первом этаже и позади Мезенцевой там садился. Чтобы от Тани “подзарядиться” по максимуму и как факел возгореться душой, чтобы священный горний огонь внутри него не затухал никогда, и даже и не уменьшался ни качественно, ни количественно. Посидит, бывало, порадуется как ребёнок, счастья в себя зачерпнёт полной мерой - и потом счастливый и гордый на учёбу и тренировки ходит несколько дней подряд, светлый девичий образ мысленно перед собою видя, боготворя и любя его, с ним свою молодую жизнь сверяя и выстраивая как по лекалам…
18
Подобное райское время Кремнёва, если подвести первый
