просить; да ещё и ядовитые её тирады-нотации публично стоять и выслушивать, что будут пощёчинам сродни, или же оплеухам, - нет, этого Антонина Николаевна делать категорически не хотела и не могла: откровенно позориться перед педагогическим коллективом. Стыдно и муторно было матушке побирушкою выглядеть перед людьми, у которых ещё долго предстояло учиться детям.
К тому же, она и сама с трудом Изольду выдерживала и переносила - и не желала, естественно, такие “подарки” бесплатные в виде прилюдных “порок” преподносить ей…
И она пошла - по совету Нины Владимировны - по иному пути. От неё мать узнала, в частности, что Дубовицкая после работы любит-де с дочерью ходить в парк - гулять там, дышать свежим воздухом, природной красотой наслаждаться: ярой эстеткой слыла, и охранительницей собственного здоровья. В парке мать и решила подкараулить упрямицу, и с нею там один на один побеседовать по поводу сына, на жалость ту раскрутить.
И вот аж целую неделю в апреле, когда ситуация с физикой у её первенца накалилась предельно, и когда ему реально грозила итоговая четвёрка за год, Антонина Николаевна часами стала пропадать в парке - подкарауливать там Изольду, - пока, наконец, не вернулась однажды домой сияющая.
- Всё нормально, сынок, - счастливая, обратилась она к Вадику, крепко обнимая и целуя его. - Поговорила я с ней, всё выяснила.
- С кем? - не сразу и понял сын, ничего не знавший про материнские заговоры и происки.
- Да с Изольдой Васильевной твоей.
- Когда?!
- Только что, в парке.
От услышанного у Вадика даже рот непроизвольно открылся - так ему всё это было чудно.
- В парке? - переспросил он, на матушку удивлённо поглядывая. - А как ты там оказалась-то в такое время и в такой день? - Он не привык, как и вся остальная семья, что мать их без дела по парку слонялась.
- Да я её там уже целую неделю ловлю, - затараторила счастливая матушка. - Видела несколько раз - но в компаниях. А сегодня поймала, наконец-таки, одну у моста, поговорила… В общем, - продолжила она, счастьем и довольством сияющая, на сына с любовью поглядывая, что стоял и слушал её с разинутым ртом, - всё нормально будет, сынок: поставит она тебе пятёрку за год. Сиди и работай спокойно, за физику не переживай. Не ссорься только, пожалуйста, больше с ней, умоляю - не надо.
Вадик вспыхнул и покраснел до мочек ушей, услышав такое, всё быстро понял тогда и оценил по достоинству: и где пропадала неделю целую мать, и почему приходила домой вся нервная, чёрная, злая, и чего ей в итоге стоил, главное, сей унизительный с Изольдою разговор. Понял - и мысленно поблагодарил её за бескорыстную эту помощь, что подвигу была сродни, настоящему душевному подвигу. Ехать в Москву с четвёркой по физике, по правде сказать, ему совсем не хотелось. А как получить в аттестат законную оценку пять? - он даже и не представлял: не было у него на сей счёт в голове никаких мыслишек.
- А ты, значит, в парк всю неделю ходила и часами моталась там, чтобы с ней насчёт меня поговорить, да? чтобы пятёрку мне у неё выпросить? - только и спросил он тогда, зардевшийся, с умилением на мать поглядывая, всем сердцем любя и благодаря её.
- Ну-да, из-за тебя! Из-за тебя, сынулечка мой любимый, я и не такое сделать готова, и не такое ещё совершить. Для меня это не в обузу, а в радость будет… Да ладно! Чего там! Всё нормально, Вадик, всё хорошо, мой родной! - в другой раз крепко-крепко обняла Антонина Николаевна за плечи и голову сына, как в детстве прижала к себе. - Работай, милый, занимайся теперь спокойно своими делами и ни о чём не думай плохом, ни о чём! Она приставать к тебе больше не будет: пообещала мне... Пошипела, правда, немного, покочевряжилась для порядка, - подумав, с грустью немалой закончила матушка тот про Изольду рассказ и про постылую с ней в парке беседу. - Высказала всё, что о тебе думает, что накопилось в ней… а потом, всё-таки, согласилась. Поставлю, говорит, ему пятёрку, ладно - так уж и быть. Змеюка!...
22
Чтобы правильно прояснить ситуацию и навсегда закончить с этой болезненной темой, здесь будет уместно сказать - для лучшего понимания сюжетной линии, - что для Дубовицкой та апрельская встреча в парке, и тот душещипательный с Антониной Николаевной разговор неожиданностью не стали. Она ждала мать Вадика: не в парке только, в школе ждала, - от души мечтая на ней разом за всё отыграться, всю желчь и досаду излить, что в ней за десятый класс накопились… Потому и промучила ученика весь год, ставила ему одни сплошные четвёрки.
Стебловы категорически не нравились ей - ни мать и ни сын вернувшийся, - и ей крайне важно было унизить их, растоптать, заставить покланяться перед ней, помучиться и поунижаться. Уже один только вид Антонины Николаевны с первого дня прямо-таки бесил Изольду, собрания в школе в муки душевные превращал, в пытку.
«Посмотришь со стороны - рвань-рванью по виду! А как глядит на меня, зараза, с каким достоинством дьявольским и самомнением, - ярилась она всякий раз, когда приходилось вступать со Стебловой в контакт, близко соприкасаться. - Она меня этим дерзким взглядом своим до кондрашки когда-нибудь доведёт, до инфаркта обширного!... И сынок у неё такой же гнидос: тот же норов, гордыня в глазах, те же надменность и спесь азиатская. Не человек прямо, а небожитель какой-то, “посланец Божий”, ядрёна мать! второй Иисусик!... Деревня вонючая! засранная! Навозом за версту от обоих воняет, а ведут себя как графья, как дворяне родовитые, столбовые!...»
Поэтому-то сбить со Стебловых спесь, предельно унизить их, смешать с грязью, с дерьмом стало для осатаневшей Изольды прямо-таки главной целью жизненной, идеей навязчивой, неотступной, смыслом всего её бытия.
С матерью Вадика в парке она разговаривала нагло и агрессивно до крайности, до неприличия даже, да ещё и высокомерно и зло, на пределе нервного возбуждения, почти-что на мате отборном, крутом, на какой только одни еврейки озлобленные и способны. При этом не скрывая ни чуть, не тая своего к ней и сыну её негодования и презрения…
А ставить Вадику итоговую четвёрку по физике ей и самой не хотелось: круглой дурой, всё ж таки, она не была. Она узнала за год реальную силу Стеблова, слышала, главное, что он в МГУ собирается поступать, а не в какой-нибудь ТПИ задрипанный. А это что-то да значило, как-никак: МГУ во все времена был пределом мечтаний для многих даже и очень богатых и знатных семей, чьи отпрыски рвались туда из-за одной лишь саморекламы и высочайшего социального статуса, не считая связей.
Она, конечно, не верила, что он туда непременно поступит: верила как раз в обратное. Но… чем, как говорится, не шутит чёрт, и каких только чудес и вывертов непотребных не бывает на свете.
«…А вдруг, возьмёт да и проскочит туда этот упрямый малый - на дурнячка, - с ухмылкой злобной рассуждала она на досуге. - Хороша же я буду тогда со своею четвёркой в его аттестате, насмешу коллег-педагогов по-максимуму, дурное клеймо на всю жизнь поставлю самой себе, прославлюсь как душительница талантов… А он упрямый, зараза: может и проскочить. В интернат год назад он как-то ведь проскочил, обойдя даже Сашу Збруева…»
«…Проскочит - и ладно, и чёрт с ним, как говорится, - после этого ещё злее, ещё ядовитее ухмылялась она, прогнозируя недалёкое будущее. - Мне на это плевать, мне это по барабану… Зато потом всегда можно будет сказать при случае, той же его мамаше чухонистой и норовистой при встрече в глаза ткнуть, что оправдал-де Ваш сын-обалдуй мою пятёрочку-то; теперь понимаете, мол, что не зря я его целый год так сурово воспитывала и оценивала, так муштровала. Вот, мол, какая знатная я учительница: цените это…»
Как бы то ни было, - но после апрельского разговора в парке Дубовицкая более не донимала уже на своих уроках Стеблова, и за контрольные ставила ему уже твёрдую оценку пять, которую он вполне заслуживал.
Пятёрку он получил у неё и в последней четверти, и по итогам учёбы за год; с пятёркой по физике уехал в июне в Москву - поступать в Университет Московский.
Мучения его с Изольдой и её предметом на этом закончились…
23
В 20-х числах апреля - когда на дворе вовсю уже бушевала весна, и влюблённые птицы на ветках трещали и галдели так, что в ушах звенело, а молодое солнце на небе, играя и веселясь, озорно глаза прохожим слезило до слепоты и бликов, - к Стеблову в гости пришёл Вовка Лапин. Весной он забегал иной раз к Вадику: просил помочь разобраться с неподдающимися задачами, чтобы получше подготовиться к поступлению в институт, ликвидировать “тёмные пятна”.
Друзья просидели в тот день часа полтора за столом: порешали, что требовалось, потом поболтали вволю. После чего довольный приходом Вовка пошёл домой, утащив за собой и Вадика.
- Пойдём, погуляем чуть-чуть, развеемся, подышим воздухом, - сказал он ему. - Дождик недавно прошёл: воздух сейчас замечательный…
Стеблов согласился, вышел с Вовкой на улицу, пошёл с ним неспешно гулять. По дороге к дому Лапина на соседней Пушкинской улице они встретили Толика Почекуева возле хлебного магазина, давнишнего их приятеля-одногодка, учившегося в третьей школе. Тот жил неподалёку, у городского пруда, и друзья с ним по этой причине с самого детства общались: в войнушку играли, в салочки, шайбу гоняли и мяч. С Почекуевым же, плюс ко всему, Вадик два года занимался лыжами.
Толик продолжал посещать городскую секцию и в десятом классе: до первого разряда дошёл, собирался в смоленский спорт’институт поступать, тренером становиться. Вадик же лыжи с футболом забросил, как, в целом, и спорт, на учёбу полностью переключился - и потому виделся с Толиком уже редко, от случая к случаю.
Стеблов с Почекуевым симпатизировали друг другу, хотя друзьями близкими не были никогда. И оттого-то, встретившись на улице после долгой разлуки, с удовольствием простояли вместе около часа: про жизнь разговаривали, вспоминали любимые лыжи и общих знакомых спортсменов; потом про предстоящие выпускные экзамены потрепались, которые были уж на носу и пугали…
24
- Весна наступила, парни, - лукаво посматривая то на Вадика, то на Вовку и сладко при этом потягиваясь как мартовский кот, с улыбкой стал рассказывать Толик под самый конец, когда разговаривать уже не о чем стало, и длинные паузы начались. - Влюблённых опять развелось - словно мух! - тьма тьмущая. Проходу уже не дают, черти. Особенно мне и соседям.
- А почему тебе-то именно? - переспросили его Вадик с Вовкой одновременно почти, последней фразы Толика не поняв совершенно.
- Да потому что дом у нас - заколдованный какой-то, честное слово: к нему влюблённых словно магнитом тянет. Он же на берегу пруда возле моста стоит - знаете ведь, - уточнил Толик. - На самом, можно сказать, проходе. Вот мимо него люди в парк и мотаются ежедневно, туда и обратно гуськом как муравьи снуют. Особенно - в праздники... В праздники около нас вообще “проходной двор”: настоящее столпотворение происходит, шествия многолюдные. По нескольку сотен пар мимо окон и подъездов за день иной раз пройдёт, не считая стариков и детишек. Не вру, парни, и не преувеличиваю! Надоедают жильцам до смерти... Днём-то ещё ничего, терпеть можно, как говорится. А вот ближе к вечеру прямо беда начинается. Все влюблённые, что из парка с прогулок, счастливые, возвращаются, прямиком к нам в подъезд и
