значит.
«Почему вы Чаплыгиной пятёрку ставите, когда она двойку заслуживает?! - словно сбесившись или объевшись дерьма, стала орать она, ведьма наглючая, каждый урок на преподавателей физкультуры своей откормленной лужёной глоткой, выпячивая на них бешенные от злобы глазища. - Почему вы её откровенно тащите на золотую медаль?!... Тогда и нас всех давайте тащите, коли так! Я, например, тоже медаль получить хочу, и тоже заслуживаю!»
Преподаватели посмеивались поначалу: принимали всё это за шутку, за Катькину гормональную блажь, что дурными молоденьких девушек делает, агрессивными и неуправляемыми, - и до поры до времени в обиду свою любимицу не давали, ставили ей пять в журнал. Они бы, конечно, плюнули на злобную завиду-Наумову, да ещё и ногой растёрли бы ту вместе с плевком: мужики они были хорошие, правильные, как надо всё понимающие, - если бы только Катька еврейкою не была, и если б не имела отца вдобавок, работавшего в Горкоме партии.
И хоть был он там у неё, судя по разговорам, самым простым и самым пустяшным чиновником: этакой мелкой сошкой, “седьмою водой на киселе”, десятым или одиннадцатым подползающим. Но Горком есть Горком: самая большая и самая главная в ту пору в городе власть, от которой у них всё на свете зависело. Тут уж преподавателям школы было не до смеха, не до плевков: мог бы большой скандал подняться, после которого не поздоровилось бы никому. Тем паче, что осатаневшая от злобы и зависти Катька орала всё громче и яростнее весной, к концу школы ближе, грозилась пожаловаться куда следует, несправедливость медальную пресечь на корню, замешанную, по её мнению, на “делячестве”, “кумовстве” и “коррупции”.
Застращала, короче, всех эта наглая и подлая гадина, кого хотела и могла застращать. А заодно и засрамила бедную Ольгу в глазах одноклассников, “до смерти защекотала”, как говорится, до слёз. А если знать мстительную и сверх-волевую натуру евреев, никогда не отступающих от задуманного, - она бы выполнила угрозу, не постеснялась бы никого и на половине пути не остановилась…
5
И преподаватели испугались, в итоге, - все до единого! И Бойкий с Насоновым (вторым учителем физкультуры) перетрухали, и классный руководитель Лагутина, и оба завуча. Испугались и пошли на попятную - поставили Ольге четвёрку по физкультуре за год и четвёрку же в аттестат, чем перекрыли ей путь к пьедесталу.
Все они, по причине мелкости и трусости, совершили должностное преступление фактически, если вещи своими именами назвать, из-за полных и широких бёдер - главного достоинства любой женщины - оставив бедную девушку без золотой медали, которую та безусловно заслуживала, безусловно! проучившись все десять лет без единой четвёрки в журнале, попутно являясь ещё и бессменным председателем и комсоргом класса и школы! Она заслуживала эту почётнейшую награду может быть больше всех тех даже, кто эту медаль у них в городе в том году получил в других школах - потому что была страшно талантливой - во всём! - и очень трудолюбивой и честной девушкой, всегда предельно-ответственно и добросовестно относившейся к порученным ей делам. Порою - в ущерб себе даже.
Но у Ольги глотки лужёной не было, как у Катьки, - вот в чём беда! И не имелось деляги-отца, способного дочь защитить, встать за неё грудью. Обидеть её, поэтому, было очень легко: её и обидели…
6
Всё то же самое могло и со Стебловым произойти: Наумова ближе к весне стала и к нему присматриваться и подбираться, поганый язык свой острить, как у змеи длиннющий и ядовитый.
И тогда учителя, во избежание пересудов и разговоров ненужных, все реже и реже стали вызывать его к доске: чтобы ни его, ни себя не позорить.
Они, может быть, и совсем бы оставили и не трогали Вадика (как оставили они закоренелого классного обалдуя и лодыря, например, Сорокина Лешку, с которым устали бороться за десять прошедших лет, на которого махнули рукой и забыли), - если б не выпускные экзамены, что ожидались в июне. Там-то уже представители ГорОНО должны будут знания у всех проверять с дотошностью и пристрастием, и у Стеблова - тоже.
А Стеблов - не Сорокин: его не выставишь дурачком, с которого-де взятки гладки, которому и тройки гнилой достаточно… А сдаст ли он их предмет на пятёрку с таким отношением к делу и таким багажом? не подведёт ли под монастырь себя и своих сердобольных наставников? - вопрос не праздный, как в таких случаях говорится…
«Вадик! - краснея, раз за разом говорили ему весной преподаватели-нематематики, встречая его на улице где-нибудь или на переменах. - Мы понимаем, что тебе сейчас не до нас, что ты весь в работе: сидишь и в Университет готовишься, как матушка твоя говорит, на алгебру с геометрией все силы бросил. Но… всё же, Вадик, дорогой, пойми ты и нас тоже. Экзамены ведь на носу, представительная комиссия там будет присутствовать из ГорОНО; а может, и из ОблОНО даже приедут люди - работу нашу с тобой проверять и потом с пристрастием оценивать. Позанимался бы ты хоть чуть-чуть и по нашим предметам тоже, обратил на них хотя бы и минимальное своё внимание. А то ведь подведёшь в итоге и себя и нас, на всю школу, на весь город ославишь. Разве ж успеешь ты, посуди, за два, за три дня всё абсолютно выучить и запомнить?...»
«Ладно, - недовольно хмурясь или смеясь (в зависимости от настроения), отвечал им ученик коротко, - позанимаюсь», - и не делал после этого ничего - тут же и забывал про беседу. Стремительно надвигавшийся Университет, который был для него во сто крат и школы, и экзаменов выпускных важнее, весною уже ни на минуту не отпускал его от себя, заставлял работать исключительно и только лишь по своей сугубой программе…
И лишь одна Старыкина Елена Александровна перемен, коридоров и улиц для себя не ждала - боролась и ругалась с Вадиком прямо в классе. И делала это громко, отчаянно и упорно на удивление, не выбирая выражений подчас, не сдерживаясь в выражениях. От плохих по русскому языку и литературе оценок Стеблова спасали весь год удачно написанные сочинения, которые завораживали пылкую женщину отчего-то, прямо-таки обезоруживали её, попутно смягчая лакомое на слова любвеобильное и чувственное её сердце.
Да и нравился ей Стеблов, несмотря ни на что, элементарно нравился: упорством своим фантастическим, целеустремлённостью, внутренним душевным огнём, от которого у посторонних людей глаза как от раскалённой печки слепило. Елена Александровна жалела только, ужасно злилась и ревновала, что целеустремлённость эта и фанатизм были не на её предметы направлены; что перехватила их у неё сухая и скучная математика…
7
Единственной дисциплиной в новом календарном году, с которой у одержимого героя нашего, Университетом, Москвой, математикой очарованного, всё складывалось с точностью до наоборот - словно в насмешку будто бы, в наказание ему за другие предметы и самовольное их отвержение - стала физика. Странно, не правда ли? Ведь он старался по физике целый год, лез вон из кожи, чтобы показать свои знания, профессионализм, чтобы заслужить и получить в аттестат в конечном итоге законную для себя пятёрку.
Но от стараний этих было мало проку, а то и не было совсем! И отношения его с Изольдой, начиная с сентября-месяца и до последнего школьного дня, только натягивались и охлаждались. Пока весною с треском не оборвались совсем, оставив по себе тягостную для них обоих память.
Олимпиада школьная, в декабре прошлого года прошедшая, эти отношения ослабила и растопила чуть-чуть, оптимизмом их осветила, обоюдной приязнью даже, - но ненадолго: на три недели всего. В января последовала олимпиада районная, для Стеблова провальная, - и всё у них с Дубовицкой вернулось к прежнему, даже и хуже стало. Опять начались наскоки и уколы мелкие с её стороны, причём - по любому поводу; опять - брюзжание ежедневное, неприятие и недовольство, которые уже в феврале переросли во вражду, в открытую конфронтацию друг к другу. Стеблов, как и в первых двух четвертях, регулярно стал получать четвёрки по её предмету (что были равносильны двойкам). Ему реально грозила четвёрка по физике за год…
8
Кульминацией той вражды стал бунт, стихийно устроенный Стебловым в марте после очередной контрольной, за которую ему Изольда поставила оценку три, первую и единственную в десятом классе, которая его разволновала страшно, предельно унизила и обидела, всего взорвала изнутри, взбеленила, ненавистью к учительнице наполнила, жаждой мщения и борьбы. Увидев тройку в тетрадке, несправедливую, как всегда, и незаслуженную, он тогда так разнервничался и разволновался, помнится, что после этого отказался даже выходить к доске - что-то решать, отвечать на вопросы.
- Ты не хочешь со мною общаться, Стеблов? - спросила Дубовицкая зло и сухо.
- Не хочу, - также сухо и зло ученик ответил, с вызовом посмотрев на учительницу. И во взгляде этом отчаянно-дерзком можно б было легко прочесть то, что скопилось в душе его за всё прошедшее после знакомства с Изольдой Васильевной время, что он упорно скрывал ото всех.
«Ты думаешь, ведьма злобная и тупая! - с любопытством стояла и читала преподавательница в его горящих ненавистью глазах, - что если я от тебя в плане оценок завишу - то тебе надо мной изголяться можно, безнаказанно унижать и гнобить меня?! Хрен тебе по всей морде! Накося, выкуси! Не на того напала, паскудина, чтобы из-за твоей оценки поганой я стал перед тобой на коленях ползать и лебезить. Да подавись ты ей, этой своею пятёркой! в задницу себе засунь! или ещё куда, в иное какое место, про которое на людях и говорить-то совестно!»
-…Хорошо, - ухмыльнулась Изольда натужно и грозно, верно и точно всё тогда прочитав и тонкие губы ядовито скривив после этого. - Не хочешь - не надо: воля твоя. Садись тогда, отдыхай, мух лови. И извини, что побеспокоила: больше не буду.
После этого, как ни в чём не бывало, она продолжила свой урок, но Вадика уже с тех пор ни в классе, ни школе демонстративно не замечала: он перестал для неё как бы существовать, исчез, растворился как личность…
9
Но это было ещё не самое страшное, что впереди ожидало Стеблова на родине в последний учебный год. В марте к ним в дом пришла большая беда: обострилась старая болезнь Вадика, с лицевым нервом связанная, которую он так долго и упорно прошлым летом лечил, которую, как казалось всем, окончательно со второго захода вылечил.
Проявила же себя болезнь как раз после той злосчастной контрольной, Дубовицкой на удовлетворительно оценённой, во время последовавшего за контрольной бунта. Она и стала одной из причин, фактически, что Вадика толкнули на бунт, на дерзость преподавательнице. Почувствовав судороги на лице и знакомое онемение, он, помнится, так испугался, что не решился в таком состоянии выходить к доске: смешить класс своим внешним видом. Обида и злость на Изольду присутствовали, безусловно, огромными были и всеохватными - но были вторичными всё же: первичной была болезнь.
А можно и по-другому сказать: болезнь стала следствием жуткой обиды. Болезнь же не позволила выйти к доске, толкнула на бунт, на действие.
Как бы то ни было, но, впервые проявившись в марте, болезнь уже через несколько дней приняла угрожающие размеры, заставила Стеблова всё бросить и начать ходить по врачам - лечиться.
