год назад, вероятно, поставила, ему всю себя отдала, судьбу свою с ним связать и продолжить настраиваясь…
А он её оттолкнул: она с ним жестоко ошиблась. Отсюда - её катастрофа житейская и её теперешнее плачевное состояние, к которому косвенно и он был причастен, как ни оправдывайся и ни крути, и как ни внушай самому себе, что его-де это мало касается, что хата его с краю…
А ведь она любила его и готова была на всё. Это уж точно! Да и сейчас, скорее всего, - чувствовал он, - по-прежнему его любит и помнит. Иначе б не подошла к нему утром на площади и в спину не смотрела так, как только собачонка побитая, брошенная, на хозяина бывшего смотрит - жалобно и тоскливо…
А он к ней задницей опять повернулся - буквально, матушку испугавшись свою. Трус, трус поганый!...
Горькие приходили мысли, нелицеприятные, что и говорить, которые настроения не прибавляли. Они до того растревожили и разволновали Стеблова, и одновременно унизили в собственных глазах, что он уже за столом для себя твёрдо решил Чарскую вечером разыскать; даже и домой к ней зайти, если что, если это понадобится.
Что он ей скажет при встрече? как себя поведёт? и чем вообще та их встреча короткая, спешная может закончиться? - он, сидючи дома, не представлял. Просто решил, что пусть будет, как будет.
Он знал тогда лишь одно, главное: что просто обязан увидеть перед отъездом Чарскую - и точка! Чтобы попробовать её успокоить как-то, приободрить; за всё перед ней извиниться самым решительным образом, покаяться и исповедаться напоследок, всё ей доподлинно растолковать. Объяснить нормально, без выкрутасов и спешки, своё идиотское год назад поведение.
И, может быть, даже и на будущее что-то пообещать: ведь кто из них знает теперь, как это будущее у них у обоих сложится! Он просто обязан - именно так! - снять траур с её почерневшей от горя души, с её лица осунувшегося.
«Сколько можно ей унижаться-то, скажи? Собачонкой-дворнягой вслед за тобою бегать? - казнился он мысленно целый день. - Должен же ты хоть теперь, когда позади все экзамены, все проблемы, стать мужиком и сделать ей шаг навстречу. Она заслужила этого…»
11
После обеда, как на заказ, к нему позвонил Лапин, приехавший, как и он, домой погостить на праздники и тоже только что вылезший из-за стола - от обильной выпивки и закуски. Друзья поболтали по телефону минут пятнадцать, рассказали коротко о себе и потом, по инициативе Вадика, договорились встретиться вечером и по городу пройтись погулять: перед отъездом развеяться и развлечься. Стеблов, хотя и настраивался на Ларису, на задушевный с ней разговор, - но и встречи и разговора того сильно побаивался. И находившийся рядом друг, по замыслу, должен был отвлечь и воодушевить его на первых порах: покуда он Чарскую не отыщет и не решится к ней подойти, покуда с духом не соберётся.
Но Лапину он, разумеется, про это ничего не сказал; и когда встретился с ним в восемь вечера возле Доски почёта, сделал вид, что идут они с ним на обычную, безо всякой цели, прогулку.
Сначала друзья у пруда около получаса бродили: разговаривали, новостями обменивались, слушали пение птиц в тишине и на водную гладь всё смотрели, на белоснежный графский красавец-дворец на другой стороне, который в лучах вечерней зори смотрелся неотразимо и всех горожан впечатлял, кто вместе с ними возле чугунного парапета прогуливался. Где ещё можно было встретить подобную красоту, по которой они оба соскучились… Потом они на центральную улицу Ленина вышли, что поднималась от Городского сада с аттракционами вверх широкой асфальтовой лентой и упиралась там в главную городскую площадь, вершительницу всех парадов, гуляний и торжеств, - и уединённый покой их кончился, место шумному празднику уступив.
Вот где кипела жизнь, словно добротные щи на плите, где яблоку негде было упасть от обилия скопившегося народа. В тот вечер, казалось, его собралось особенно много, и Стеблову с Лапиным составило немало труда, чтобы сквозь толпы сверстников от пруда наверх пробраться - поближе к центру гуляний. Там в девять часов вечера во Дворце культуры, что за памятником Ленина располагался на противоположной от входа на площадь стороне, по традиции должен был начаться праздничный молодёжный бал, который городские парни и девушки с нетерпеливым волнением ждали, ради которого, собственно, и собрались. А перед балом, как водится, молодые люди прогуливались по главной улице города вверх и вниз, присматривались и привыкали друг к другу, заранее пары себе подыскивали…
12
На забитой молодёжью площади друзья, наконец, встретили одноклассников, которых ещё внизу у пруда искали, остановились с ними на тротуаре, завели разговор. Вадик же по сторонам всё вертелся, Ларису свою безуспешно высматривал из толпы, дом которой от них по правую сторону располагался и был ему хорошо виден, знаком, в некоторых окнах которого уже даже и свет зажегся.
«Да разве ж заметишь её в такой толчее, - расстроено думал он, без пользы буравя глазами разноликие шеренги гуляющих. - Тут легче потерять, чем найти: народу-то сколько сегодня высыпало! Не видел, не помню такого количества никогда в нашем крохотном городишке».
Ему казалось с досады, что весь их город в тот вечер покинул свои дома: до того плотно расхаживали и толпились вокруг взбудораженные праздником люди. Молодёжь как всегда уверенно облюбовала центр улицы, по-хозяйски широко разгуливая по ней, собираясь в шумные группы; люди постарше, родители их, столпились возле домов по ту и другую сторону, заняли все тротуары с проходами, все уголки, перекрывая собою движение, давку устраивая и толчею, попутно фасонившей молодёжи кости перемывая. Милиции было много, одетой в белую форму, дружинников, руководителей города, суетившихся тут и там, следивших за пьяными и порядком, отчего нервозность и суматоха всеобщая только усиливались. И ничего поделать с этим было нельзя: это был Первомай, со всеми своими издержками и атрибутами…
13
«Выйдет она сегодня гулять? не выйдет? Время-то уже сколько: скоро станет совсем темно. Фонари вон зажгли повсюду», - между тем, стоял и гадал Стеблов, на часы то и дело посматривая и по сторонам ещё больше крутясь, одноклассников своих удивляя.
А часы его, между тем, уже девять показывали, и из окон Дворца культуры уже и музыка донеслась, первые её аккорды. Молодежь потянулась туда, и на площади стало чуть-чуть попросторней, потише. И противоположную сторону площади уже можно было хорошо разглядеть, и самих гуляющих. Чарскую он бы увидел, если бы она мимо прошла, - но её на улице Ленина не было.
Хорошо ещё, что одноклассники Вадика во Дворец не спешили идти, что было Стеблову на руку. Без них бы ему одиноким истуканом стоять было б совсем тоскливо. А отправляться на бал вместе с ними и толкаться там в духоте он даже и не настраивался: почему-то уверен был, что Чарскую там не увидит.
«Если уж в школу зимой не пришла, - резонно он рассудил, - то с какой это стати на сегодняшний вечер попрётся? Судя по внешнему виду, не до балов ей сейчас, не до развлекалок: с ней определённо что-то такое стряслось, серьёзное что-то… Поэтому, либо на улице нужно её искать, либо дома…»
14
Минут через десять после начала танцев он уже начал по-настоящему нервничать, губы с досады кусать, так и не встретив Ларисы. В голову лезли мысли неутешительные, что её просто на улице нет. Гуляла бы - он бы её заметил.
«В половине десятого, если её не увижу, пойду к ней домой: просить её выйти во двор и постоять со мной у подъезда, - стал он робко прокручивать в голове запасной вариант, самый для него нежелательный. - Потом уже поздно будет идти: и перед ней и перед её родителями неудобно… А уезжать, не поговорив, не хочу: буду в Москве потом угрызениями совести мучиться…»
И как только он это подумал: что зря он, дескать, без дела-то тут стоит, время драгоценное тратит, - он сразу же Чарскую и увидел, вынырнувшую из темноты в компании трёх девчонок - всю в чёрном опять, подчёркнуто-траурном.
Девчата откуда-то снизу шли; может, прямо на танцы. Но потом остановились вдруг неподалёку от Стеблова с Лапиным и их друзей, по просьбе Ларисы, видимо, и тихонечко начали переговариваться между собой, на парней из бывшего 10 “А” лукаво посматривать: прищуренными взглядами их дразнить, будто бы подойти и дружбу свести призывая…
15
У Вадика отлегло от души, глаза заискрились как прежде, когда он в школе, помнится, подружку свою встречал - на перемене ли, в гардеробе, в столовой. Вот когда для него праздник по-настоящему наступил, когда его сердце трепещущее готово было вырваться из груди от радости и от счастья.
«Пришла-таки! - вслух едва не выпалил он, нахлынувшие чувства сдерживая. - Ну, наконец-то! Ну, слава Богу! Теперь к тебе домой не нужно будет идти, родителей твоих тревожить и провоцировать».
Он вцепился глазами в стоявшую к нему боком Ларису и придирчиво принялся всю её рассматривать с головы до ног, изучать. И в первую очередь - её одежду, конечно же, которая при внимательном рассмотрении уже не так напугала его, не такое мрачное произвела впечатление как на прошедшей утренней демонстрации. Пальто было чёрным, да, - но очень модным, как выяснилось, и дорогим, из тонкого импортного кашемира. На ней оно сидело безукоризненно и по форме больше даже напоминало плащ с завязанным на узел поясом, было добротно отделано и подогнано, на совесть везде прострочено, что свидетельствовало о хорошем мастере, кроившем и шившем его.
И платок её утренний на самом-то деле был не платком, а шалью - чёрной, опять-таки, но с розово-фиолетовыми цветами по краю, с длинною витой бахромой - изысками, которых Стеблов второпях утром при матушке не заметил. Всё это было дорого, модно и по-настоящему классно, хотя непривычно и незнакомо ему. Трауром, во всяком случае, тут не очень-то пахло. Хотя, может быть, и не совсем уместно было по совокупной цветовой гамме весной.
Да и потом, в девять вечера, в темноте, уже все гуляющие стали казаться мрачными. И Чарская в своём необычном пальто перестала на фоне других выделяться.
Но больше-то Вадика не одежда, а глаза её поразили, когда она поворачивалась к нему без конца и острым взглядом своим как лучиком тепловым обжигала. Столько было в том её взгляде боли, усталости и вины, столько грусти безмерной и безнадёжной, нескрываемой просьбы о встрече и помощи, - что у впечатлительного Стеблова мороз всякий раз пробегал по коже, и сердце от жалости сжималось так, будто у него на глазах отъявленные хулиганы крохотного щенка топили. Доверчивого такого, маленького, с ладошку величиной, который, захлёбываясь, вырывался из рук, визжал беспомощно и пронзительно, и на уходившую жизнь взирал отчаянно и обреченно.
Да и вся она, милая Лариса его, была какая-то неприкаянная и неутешная несмотря на дорогие наряды, на праздник, шумевший вокруг, что со стороны больно было за ней наблюдать - тем, в особенности, кто хорошо знавал её прежде. Куда подевались только, хотелось опять спросить, её оптимизм подкупавший, чрезмерный, неистребимая жажда жизни? куда? Где затерялась её улыбка обворожительная и беспечная?...
Он бы подошёл и спросил, безусловно, он к этому был готов, - если б ни товарищи рядом и подружки её, при которых устраивать
