самостоятельно, без поддержки и помощи, в Московский Университет поступил, единственный из нашего города. И так они тебя все нахваливали в один голос, так нахваливали, не зная, по сути, тебя, ни разу не видевши! С Ломоносовым даже сравнивали, только вышедшим из наших мест. Человеком, словом, которым в будущем все мы, твои земляки, непременно будем гордиться!… А я сидела, слушала их - и за тебя втайне радовалась. И плакала незаметно в платок. И теперь вот отчего-то снова плакать хочу. Но не буду, не буду - не бойся…
- Знаешь, - с нежностью добавила она чуть погодя, удерживая в глазах слёзы. - Я ещё в седьмом классе, когда мы впервые сидели с тобой в актовом зале напротив друг друга и в переглядки от нечего делать играли: ты помнишь этот момент, Вадик?
- Помню, конечно же, очень хорошо помню! Будто это было вчера!
- Так вот, я ещё тогда поняла, что ты - незаурядный парень. Как видишь, я не ошиблась в тебе: я разбираюсь в людях.
Стеблов смутился и покраснел, голову опустил на грудь от смущения. Ему было приятно услышать такое - и именно от Ларисы.
-…А ты почему не поступила в прошлом году? - спросил он первое, что пришло на ум, лишь бы прервать молчание и поскорей увести разговор с личного имени и судьбы на судьбу своей собеседницы, про которую он конкретного по сути-то и не знал ничего - одни лишь сплетни и слухи.
- Не знаю, - по-детски жалобно пожала плечами Чарская. - Наверное, не такая способная оказалась, как ты: уже на первом экзамене, по математике, кстати, получила в Москве двойку; хотя считала всегда, что математику школьную знаю… Какой у меня каламбур получился весёлый: “не знаю”, “знаю”. Извини.
И она немного смутилась и замолчала от этого...
- А почему ты в МВТУ-то поступать решила? почему выбрала именно этот вуз? - с жаром принялся её пытать осмелевший и возгордившийся Вадик. - Место-то для девушек уж больно гиблое, как говорят; как, впрочем, и для парней. Там ведь одним дурацким черчением за пять лет до смерти замучают-задерут тамошние преподаватели, полным идиотом сделают, роботом… Или тебе Сашка Збруев это заведение порекомендовал - по дружбе?...
Он произнёс это имя - и пожалел тут же, и всегда потом сожалел, корил себя за несдержанность, за язык, сколько б ни вспоминал в зрелом возрасте ту их майскую встречу. Дружок его бывший - чтоб ему пусто было! - и здесь перешёл им обоим дорогу. И то, что менее всего хотела услышать Чарская, вероятно, чего как огня боялась, - то он ей и выпалил сдуру: одним только словом ненужным, неосторожным напомнил ей о былом, будто бы даже в вину ей былое поставил…
26
Фамилия Збруева из его уст прозвучала как оскорбление, и за измену упрёк. Лариса это именно так тогда и восприняла с полным правом и основанием. Он будто бы шлюшкой её обозвал; да ещё и ударил с размаха за прошлое - так ей вдруг больно и обидно сделалось…
На улице было темно. Но даже и в темноте он заметил, как вздрогнула и опять почернела Чарская, съёжилась вся, напряглась - и сделалась вдруг холодной, колючей, чужой, ему уже недоступной. Такой, одним словом, какой он её не помнил, не знал и никогда в прошлые годы не видел. Куда только делись её расположенность, душевная мягкость и теплота, её безмерная к нему любовь и нежность!
-…Нет, не Збруев, - сухо сказала она, посмотрев на Стеблова с вызовом. - Я сама туда поступать решила. Слышишь: сама! У меня у самой голова на плечах имеется. - И, подумав, добавила потом совсем уж холодно и отчуждённо: - Ну ладно, Вадик, поздно уже; я долго так не гуляю. Мне домой пора: родители меня дожидаются. Спасибо тебе, что пришёл, что не забыл меня, не зазнался. И вообще, спасибо тебе за всё: за школу, за прошлые годы и дни, за встречи на переменах и танцы. Я их до сих пор помню и помнить буду всегда - так мне тогда с тобой хорошо и счастливо было… Желаю тебе поэтому всего самого наилучшего: и Университет свой закончить с отличием, и великим учёным стать, гением математики. В общем, дерзай давай, прилежно трудись и учись, стремись к большим знаниям, к вершинам духа - и не поминай меня всуе лихом, не надо: очень тебя об этом прошу! А со своей стороны добрую память тебе обещаю… До свидания, Вадик… а лучше будет сказать: прощай! Живи и работай спокойно и счастливо.
Сказавши это, она готова была уже уходить, уже даже и дёрнулась было с места, чтобы его обойти и направиться к палисаднику за его спиной, за которым располагались подъезды. Но ошалевший от такого немыслимого поворота дела Вадик схватил её крепко за руку, остановил, перегородил ей собою дорогу.
- Подожди, Ларис, не уходи! - нервно, почти истерично затараторил он, чего-то страшно вдруг испугавшись, что даже и капельки пота выступили у него на лбу, мокрыми сделались руки. - Мне ещё столько всего нужно тебе сказать: я целый год мечтал о нашей с тобою встрече. Я ведь уезжаю завтра в шесть утра. И неизвестно, когда мы теперь увидимся. Половину мая и весь июнь у меня сессия будет. А потом я уеду на стройку в Смоленск и домой вернусь лишь в 20-тых числах августа. Поэтому, пожалуйста, Ларис, не уходи! Постой со мной ещё минут десять хотя бы!
- Ну и что ты мне хочешь сказать? что? - нервно и недовольно спросила она, теряя терпение, становясь холодной совсем, как ледышка, ему почти что враждебной.
Её холодность и враждебность сбили Стеблова, перепутали всё в голове, губы будто бы клеем ядрёным склеили. Он занервничал, как и она, растерялся, как мячик раздулся от напряжения, от крови, что хлынула к голове, - и все слова позабыл, приличествующие данной встрече. Только стоял и краснел как дебил, как двоечник на провальном экзамене - и молчал. Стоял, пыхтел - и молчал, носом потёкшим как обиженный мальчик шмыгая…
-…Ладно, всё: мне пора. Извини, - через минуту промолвила Чарская, так и не дождавшись ответа, сама оробевшему кавалеру ответившая. Да так, будто бы приговор ему зачитала в зале суда, что обжалованию не подлежит, как там у них говорится. После чего, выдернув с силой руку из его горячей ладони, она хотела уже уйти, - но вдруг, задержавшись на полушаге, сказала, в последний раз взглянув на него жгучими от обиды глазами: - Хочешь, Вадик, дам тебе на прощанье совет? По-дружески? Никогда не заставляй больше любящих тебя девушек ждать, ни-ког-да! Они этого не терпят и не переносят.
Последние слова она произнесла просто и твёрдо на удивление, без театра: без крокодильих пафосных слёз, понимай, и заученных перед зеркалом жестов, без дрожи в голосе и жеманства, неизменно присутствующих при расставании, что у многих остывших влюблённых становятся чуть ли ни обязательными атрибутами их разлуки.
Но получилось это весомо и действенно со стороны, и очень убедительно, главное. Потому что были её слова глубоко личными, выстраданными и трагедийными - как предсмертный кому-то наказ, или же последняя Господу Богу молитва. Выговорившись, она сделала в сторону шаг, обошла стоявшего перед ней истуканом Стеблова и торопливо зашагала домой, звонко цокая каблучками по тротуару.
Частота того цоканья всё убыстрялась и убыстрялась, пока ни стала похожа на барабанную дробь: свернувши за угол, Чарская уже побежала. Добежав до подъезда, она поднялась к себе на третий этаж, нервно открыла ключом квартиру, сбросила в прихожей пальто, сапоги, платок расписной, роскошный, отцом полгода назад подаренный. После чего, лишь мельком взглянув на поджидавших её родителей, проскочила в спальню к себе, бросилась там на кровать лицом вниз… и тихо-тихо заплакала.
- Ларочка, милая, что с тобой?! Тебя никто не обидел?! - с испугом спросила мать, что забежала следом.
-…Я только что от него ушла… от Стеблова Вадика, - не сразу ответила через подушку плачущая горько дочь, которую уже лихорадило. - И больше, видимо, его никогда не увижу... Представляешь, мам, ни-ког-да… А ведь я его целый год ждала, целый год. Хотя никому и не признавалась в этом… Как теперь стану жить без него? - толком не знаю даже.
И с нею началась истерика, похожая очень на ту, что случилась с ней, школьницей, полтора года назад - вечером после новогоднего бала…
Засуетились родители, как и тогда, забегали, занервничали, запричитали, пустили лекарства в ход и уговоры разные. Что ты, дескать, дочка у нас молодец, ты у нас, дескать, красавица; и впереди у тебя - принц, и жизнь как в сказке прекрасная. Но это её только злило и раздражало ужасно, только усиливало тоску и боль, - и родители поняли всё, и ушли, а дочь их одна осталась…
Через какое-то время, измученная, она уснула, провалилась в небытие. Но спала очень плохо, нервно спала: просыпалась часто, кричала во сне и металась. Всё ей демонстрация утренняя и Вадик снился, за которым она бегала как привязанная по площади и всё пыталась сказать, что любит его, что никого кроме него не любила.
А он только скалился, строил рожицы, паразит, да пальчиком ей грозил - и всё её от себя отталкивал и отталкивал: видеть и слышать её не хотел, - отчего она горько плакала... А потом он почему-то ворвался к ним в дом, бил посуду из шкафа и угрожал, таскал её при родителях за волосы. Всё будто бы Збруевым попрекал, которого тоже избить грозился, который в это время на кухне сидел, в трусах, и преспокойненько распивал чаи по-хозяйски…
27
Утром она проснулась, разбитая, умылась, позавтракала кое-как, по обыкновению села задачки решать вступительные, конкурсные, - и тупо просидела за задачами целый день, естественно не решив ни одной и ничего из происходящего не понимая. Одно она понимала только: что прежняя жизнь для неё закончилась - навсегда. И на иллюзиях детских и на мечтаниях вчера был поставлен крест, сигнализировавший, что к прошлому возврата нет, что дорога туда заказана.
Ей, худо ли, бедно ли, - но нужно брать себя в руки. Успокаиваться потихонечку, восстанавливаться от хандры. И дальше жить продолжать - уже без Стеблова. Человека, который для неё долгие годы этаким маленьким принцем был, безумно-прекрасным - но сказочным, нереальным. А сказка - она сказка и есть. Сказкой сыт не будешь…
Стеблов, уже окончательно убедилась и поняла она после вчерашней встречи, - он хороший, добрый и умный. Но он ребёнок ещё, этакий большой ребёнок, которому в игрушки играть, который кроме задачек своих никого и ничего не любит. Семью на нём не построишь, детей от него не родишь, и в трудный житейский момент за него, идеалиста законченного, не спрячешься.
Она это ещё и в прошлом году почувствовала, весной, после отчаянной попытки встретиться с Вадиком и поговорить, выяснить отношения возле кабинета директора, когда он от неё как заяц трусливый в очередной раз убежал, словно пустынный мираж растворился. И ничего не оставил в душе - только нудную тягучую боль и разочарование полнейшее вперемешку с досадой…
И она, издёрганная и измученная предельно, истосковавшаяся, изведшаяся за 10-й класс, постаралась его уже и тогда забыть, вырвать его навсегда из памяти и души. Даже и замену ему постаралась найти - реальную, не иллюзорную: “выбить клин клином” из сердца.
Ей это удалось, как почудилось, или почти удалось. Всю весну, почитай, Сашка Збруев её развлекал из параллельного 10 “Б”, отвлекал от мыслей ужасных и тягостных, от жгучей, клокочущей на Стеблова обиды.
А потом и экзамены начались - в школе сначала, потом - в институте. Не до Стеблова ей уже было, не до мрачных
