театральные сцены в его не входило планы. Про его отношения с Чарской ведь толком никто ничего не знал. Разве что Лапин да Макаревич догадывались все последние годы. Стало быть, не стоило их афишировать и теперь, когда уж год целый прошёл после их вынужденной разлуки, не стоило поводов для пересудов и сплетен давать. Пусть, решил он, они тайною так для всех и останутся.
«Выберу момент, когда она одна будет, когда, нагулявшись, домой направится, - трясясь от волнения, стоял и загадывал он, сияющий и возбуждённый. - Тогда-то уж подойду спокойно и поговорю - без свидетелей. Сегодня обязательно подойду, без этого в Москву не уеду»…
16
И пока он так стоял и гадал, и с Чарской на расстоянии переглядывался: после долгой разлуки к ней опять привыкал, своею душой трепещущей её чистой девичьей души касался, - его одноклассники говорливые, в тайны их отношений не посвящённые, принялись вдруг её, всем им со школы отлично знакомую, обсуждать. Рассказывать, как бы промежду прочим, чтобы время убить, что она дома делает в данный конкретный момент, чем, не поступив в институт, занимается…
И из тех разговоров выяснилось, помимо всего остального, - Стеблов этого прежде не знал, - что Чарская уже несколько месяцев как работает в их городской прокуратуре секретарём, куда папаша её устроил, зарабатывает себе для института стаж, и никуда совсем не выходит. Первый раз все они, оставшиеся после школы дома, её на Первомае увидели.
Потом они её прошлогодний роман со Збруевым некстати вспомнили. Как она с Сашкою у всех на виду ходила и целовалась по городу, по подъездам с ним всю прошлую весну и лето моталась и тёрлась, счастливая, парку, - чем заставили загоревшегося прежним любовным чувством Стеблова поморщиться и поперхнуться, и густо на глазах у всех покраснеть.
Хорошо ещё, что было темно, и школьные приятели Вадика его красноты не заметили - продолжили далее тему со Збруевым развивать. Трепаться, что, дескать, когда гуляла Чарская с ним - была счастливая и довольная по уши; а теперь, вон, ходит чернее тучи и грознее грозы, когда ловелас и отчуга Сашка её бортонул, в МИСиС учиться уехал. И, вероятно, уже и другую усладу сердечную там быстренько себе отыскал: такому-то удалому и языкатому парню, дескать, это проще простого сделать…
17
Несколько минут всего и было-то парнями на пересуды Ларисы потрачено. После чего они от скуки на её подруг перешли, стоявших с нею напротив, им стали кости перемывать своими языками погаными.
Но этого оказалось достаточно, хватило с лихвой, чтобы Вадику праздник испортить, настрой любовный, возвышенный, словно дубовой палкой сбить, царивший в нём с демонстрации. Он-то, чудак блаженный, мечтательный, от нахлынувшего вдруг счастья на год, а может и на два помолодел. И будто бы в школу назад вернулся, с подружкой прежней будто бы в переглядки опять стоял и играл, безумно-сладкие и волнительные, желанные им обоим. И, осмелевший, ещё и гадал вдобавок, где и как лучше будет сегодня к ней ему подойти, и какими словами особенными и неземными обставить первое их свидание; как дрожь в коленках унять, чтобы при разговоре не упустить и не перепутать главного.
А ему в этот наиважнейший и наиответственнейший момент подлецом и прохвостом Збруевым больно по ушам стебанули. И из недалёкого прекрасного прошлого грубо вернули назад, в серые будни действительности… Зачем?! Почему?! Для какой цели?!…
И ничего такого особенного его одноклассники и не сказали вроде бы: Вадик ведь и без них про Сашкины амурные забавы знал, собственными глазами прошлой весной его вдвоём с Ларисою видел, когда они под окнами у него проходили несколько раз, в обнимку. Ну и что из того, казалось бы?! что за невидаль?! Проходили - и пусть, и на здоровье обоим. Он уже и забыл про то, постарался забыть, списал это всё на игру, дурь и ревность девичью.
Ему крайне обидно, больно и тошно в этом гнусном и грязном деле другое было: что Чарскую после этого непременно и только со Збруевым народная молва верёвкой крепкой связала, и больше не с кем другим. Да ещё и в том кощунственно-пакостном смысле, что он-де, ухарь и ловелас, развлечься в школе решил - и, толи на спор, толи от скуки, где-то там красавицу и недотрогу Чарскую подцепил и покорил без труда, в два счёта, что называется. И насладился ею сполна как шлюшкой дешёвой, короче. После чего её сразу же и бросил, забыл. Потому как она ему, недоноску вертлявому, вроде бы и не пара вовсе.
И за этот свой школьный “подвиг” Сашка народным “героем” стал и первым в городе кавалером, покорителем женских сердец и пышнотелых строптивых красавиц, которых он-де портит-обламывает без труда, которых как перчатки меняет. Подобное было тягостно слышать, тягостно сознавать - и за “без труда покорённую и испорченную” Ларису очень и очень обидно, не заслужившую наговоров и сплетен таких, таких над собою насмешек…
Был и ещё один неприятный момент в той прошлогодней истории, крайне в нравственном смысле болезненный и двусмысленный. Неприятно было стоять и сознавать невольно, что он, идеалист-мечтатель Стеблов, всё на Москву и Университет поставивший, променявший на них даже и царицу-любовь, её на время от себя отринувший, теперь вот, возвратясь домой, словно ратный боец после битвы, збруевскими “объедками” должен и хочет питаться. Да ещё и им покорённых и отверженных подруг утешать, надевших на себя траур. К лицу ли ему такое? к чести ли?...
18
Вадику вдруг сделалось грустно и обидно до слёз, когда он такое стоял и слушал из уст своих одноклассников, когда подобное думал. Восторг в душе его сам собой поутих, огонь любви поубавился. Да и желание встретиться и поговорить быстро пошло на убыль после такого случайного в недавнее прошлое экскурса…
По-хорошему, ему нужно было бы выкинуть из головы свою стихийно возникшую блажь, с утешением Чарской связанную, чаемой встречей с ней один на один и разговором сердечным, душеспасительным; попрощаться со всеми и идти домой спать, к отъезду в Москву готовиться. Это было бы в той ситуации самое правильное и самое справедливое, по сути, действие. Ну, зачем ему, чудаку, в самом деле, чужие проблемы понадобились? чужая головная боль? И чужая любовь, что главное, - подруга бывшего дружка своего, брошенная им за ненадобностью?...
Но он не прощался и не уходил - вот ведь беда: прирос к месту накрепко. Стоявшая поодаль Чарская удерживала его, не сводившая со Стеблова глаз, смотревшая на него так жалобно и так пронзительно, по глазам его погрустневшим и потускневшим прочитавшая будто бы их скабрезный мужской разговор и умолявшая Вадика не слушать друзей, ни одному их слову не верить…
19
Минут через двадцать остановившиеся неподалёку девушки разделились, и две из них, Вадику незнакомые, направились через площадь на танцы, а Чарская с третьей подружкой, также совсем незнакомой Стеблову, что было ему странно до крайности и удивительно: в своём-то родном городе кого-то ни разу не видеть, не знать, - Чарская развернулась и пошла по улице Ленина вниз, и скоро исчезла из виду… И одноклассники Вадика, лишившиеся источника сплетен, засобирались во Дворец танцевать. Позвали с собой и его с Вовкой.
Но Стеблов идти отказался категорически, сославшись на завтрашний ранний отъезд. В этом его поддержал и Лапин…
Тогда одноклассники, попрощавшись, ушли, а два друга остались стоять на краю площади под фонарём: доносившуюся из Дворца молодёжи музыку слушать, воздухом свежим дышать и договаривать напоследок то, что договорить не успели. Разговаривал в основном один Вовка, впрочем, а Вадик… Вадик слушал его рассеянно и невнимательно, механически головой кивал, что-то в ответ поддакивал односложно. Сам же стоял и тайно Чарскую ждал, которую ему всё-таки было до боли приятно видеть, несмотря ни на что, по которой он за год соскучился. Он мог бы с кем угодно поспорить, что ради него она к пруду опять пошла на очередной прогулочный круг - и обязательно скоро вернётся…
20
Так оно в точности всё и случилось. И уже минут через десять он опять перед собою Ларису увидел, с подружкою вынырнувшую из темноты и остановившуюся неподалёку, взглядами пламенными и недвусмысленными вновь его принявшуюся обжигать, на разговор намекать, на встречу.
До неё было несколько метров всего, под фонарём её было отлично видно: глаза её виноватые, жалобные, тёмные круги под глазами… и губки большие, пухленькие, что манили пуще клубники любой, пуще мёда. Она так пронзительно и так откровенно опять на него смотрела - точь-в-точь как на последнем школьном балу! Столько было в её глазах пылающих страсти, любви к нему и вины, желания встретиться, уединиться, - что Вадик не выдержал и обмяк, как снежинка в горячей ладони растаял, все разговоры пакостные позабыв вместе с дружком-рогомётом Збруевым. И загорелся к ней прежним чувством. Если б не Вовка и не подружка, и не толпы зевак вокруг, он бы, набравшись храбрости, непременно к ней подошёл, непременно. Желание встретиться и поговорить вспыхнуло в нём с новой силой.
Но при всех подходить и беседовать по душам он стеснялся по-прежнему, хоть убей: не желал добровольно записываться в “женихи”, чувствами торговать принародно. Потому что ЛЮБОВЬ, всегда был уверен он, нельзя выставлять напоказ: под чужими чёрными взглядами она быстро иссякнет и кончится…
И Чарская будто бы это всё поняла, его настроения и сомнения: попрощалась быстро с подружкой, развернулась и уже в одиночку направилась на третий по счёту круг вниз по улице Ленина, перед уходом красноречиво посмотрев на Вадика, взглядом позвав его за собой - туда, к пруду поближе, где их никто не увидит. Через мгновение она исчезла в толпе… а оробевший и побледневший Стеблов к тротуару камнем прирос и с места так и не стронулся, не бросился за ней вдогонку. Трясущийся, он и представить себе не мог, дома свой план разрабатывая, что его первое в жизни свидание окажется нервным таким - и до неприличия страшным…
21
Сколько времени он после этого с Лапиным простоял, он не помнил, в себя от волнения провалившись: в новые мысли свои, новые страхи. Очнулся только тогда, когда у себя за спиной чьё-то тепло вновь почувствовал и пристальный взгляд, буравивший ему затылок.
Он оглянулся - и вздрогнул от неожиданности, увидев Чарскую сзади, стоявшую совсем близко в толпе и не сводившую с него глаз - диких, больных и прекрасных. И столько чувств к нему самых светлых и самых жгучих глаза её в тот момент излучали, опять к вящей радости отметил он, столько любви неподдельной и нежности! - что ему невозможно было поверить, несмотря ни на что, что и на Сашку в прошлом году она смотрела так же. Что она, как продажная девка, будто бы, или дешёвка последняя, привокзальная бл…дь была вся насквозь циничная и двуличная. И что будто бы он, простофиля, её-де совсем не знал, несколько лет подряд любил совсем не того человека…
«…Да нет же, нет! - вздохнув широко, полной грудью, и просияв, успел он тогда подумать, с себя как тяжёлый рюкзак дурацкое наваждение стряхивая вместе с чёрными мыслями и сомнениями. - Чушь это всё, чушь собачья и подлые вражьи происки!»
И потом, оглянувшись в другой раз и посмотрев в упор на стоявшую прямо перед ним Ларису, почерневшую здесь
