без него и подурневшую, неприкаянную, виноватую, любящую, мысленно ещё и добавил: «Я им не верю, Ларис! Никому! Честное благородное слово! Я знаю отлично, что ты просто решила мне в прошлом году отомстить. И Збруев был для тебя орудием мести, игрушкой…»
22
- Тебя, по-моему, ждут, - тихим шёпотом прервал его раздумья Вовка, удивлённо взиравший на остановившуюся за их спинами Чарскую, готовую уже на всё, как казалось, уже даже и самой подойти. - И, по-моему, страстно желают с тобою встретиться… Иди, поговори с ней перед отъездом, - с ухмылкою доброй добавил он, легонько Стеблова плечом подтолкнув, - ежели она так страстно этого просит…
Но смутившийся Вадик опять растерялся… И испугался опять перед Вовкой и жителями окрестных домов афишировать свои чувства, которым он полного выхода по-прежнему не был готов давать, материализовывать их, в практическую переводить плоскость из области идеальной. А, значит, и не желал публично позорить девушку доверительным разговором при всех, стихийным жарким свиданием без продолжения.
«Надо быстрее отсюда уйти и увести её за собой, от глаз посторонних подальше, - промелькнуло в его голове спасительное решение. - Возле её дома народа нет: там нам потише и поспокойнее будет»…
-…Ладно, пойду я домой, Володь, - собравшись, наконец, с духом, сказал он товарищу тихо, густо краснея при этом и всем своим видом показывая, что не понимает Вовкиных слов и не намерен ни с кем встречаться. - Пойду к завтрашнему отъезду готовиться. Спасибо тебе за встречу, прогулку сегодняшнюю - за всё. И успехов тебе в предстоящей сессии. Желаю полегче и поспокойнее её сдать - без “хвостов” и двоек. В августе, когда я из стройотряда вернусь, увидимся.
Сказав это всё, он быстро простился с Лапиным и, не взглянув на Чарскую, торопливо покинул переполненную улицу Ленина. Но домой к себе не пошёл, а скорым шагом обогнул по периметру площадь и направился в правый дальний угол её, к дому №24, где с четырёх с половиной лет проживала его Лариса, и где он наметил провести свидание с ней, без свидетелей и посторонних.
Он правильно всё рассчитал: там было тихо, безлюдно, темно. Лишь отдельные звуки из распахнутых настежь форточек раздавались, стук ложек, тарелок, кастрюль; да слышалась приглушённая музыка из окон Дворца культуры, отдалённый говор ребячий, смех. Ни гуляющих, ни зевак на тротуаре под окнами не было. И когда его обожательница решит вернуться домой - их ни единая живая душа не увидит. А то, что Чарская себя не заставит ждать, - в этом Вадик ни грамма не сомневался…
23
И действительно, буквально минут через пять уже на другом конце тротуара он услышал шаги, стук каблучков об асфальт, увидел приближающуюся фигуру. В темноте невозможно было понять, кто это шёл, но сердце ему подсказало сразу: «Лариса!...»
Господи! Как ему стало сладко и одновременно страшно от этого! Как застучало-забилось сердечко в груди, и опять убежать и спрятаться захотелось, встречу эту волнительную хотя бы на осень перенести, повременить с переводом их отношений из идеального мира в мир повседневности - детство тем самым как бы продлить, хотя бы пусть только этим! Но она так стремительно шла, почти бежала навстречу и, вероятно, уже и заметила его впереди, одиноко на углу её дома стоявшего, что прятаться от неё у ней на глазах, зайцем в кусты убегать было бы уж совсем дико и неприлично, и с любой стороны без-совестно…
И когда до неё осталось несколько метров всего, и уже и дыханье её послышалось, почуялся запах духов и контур её лица в темноте прояснился, очертания губ и глаз, он, собрав волю в кулак и вздохнув глубоко и с шумом, сделал ей шаг навстречу.
- Здравствуй, Ларис, - раздирая пересохшие губы, первым поздоровался он… и ужаснулся в ту же секунду, не узнавая совсем своего пискляво-визгливого голоса, чужого, противного, тонкого, почти что плачущего, так некстати унизившего его в такую ответственную минуту, унизившего и предавшего. Он поздоровался - и покраснел: так ему за себя стыдно стало.
- Здравствуй, Вадик, - нервно ответила запыхавшаяся от быстрого хода Чарская, прямо перед ним останавливаясь и также прямо смотря на него испуганными глазами, в которых одновременно крайнее удивление можно было прочесть, непонимание и раздражение вперемешку с восторгом… И потом, просветлев, она добавила уже спокойнее: - А я-то уж грешным делом подумала, что ты опять от меня убежал - по всегдашней своей привычке.
- Да нет, Ларис, не убежал. Некуда, да и незачем мне теперь от тебя убегать; чего хотел - достиг уже, намеченные планы выполнил. Так что можно и остановиться, присесть на обочине, как говорят, оглядеться и успокоиться, - затараторил Стеблов, оправдываясь. - И знаешь, после всего достигнутого захотелось очень тебя увидеть, поговорить, наконец, с тобой по душам, покаяться и повиниться. Целый год я об этой встрече нашей думал-мечтал, представлял её себе в Москве часто.
-…Я рада, Вадик, - последовал тихий ответ засветившейся счастьем Чарской, - что тебе захотелось этого, я очень этому рада. Я так давно этой встречи жду, признаюсь тебе честно в этом... Думала даже, что она никогда не наступит уже, что всё быльём порастет, наши с тобой отношения, - и от этого расстраивалась и тосковала ужасно… И тут вдруг такой подарок от тебя получаю сегодня почти что царский. Спасибо тебе за это и низкий поклон…
Услышать такое горящему огнём Стеблову было ой-как приятно и лестно! - и вовремя, главное, как утопающему вдруг почувствовать рядом спасательный круг. И куда только делись сразу страхи его и трясучка, противная сухость во рту и горловой полу-плач-полу-писк-полушёпот?! Всё это разом исчезло и испарилось, как шумный праздник сегодняшний, который оба они оставили для других.
- Да что ты, Ларис! - какое спасибо! - что ты! Это тебе спасибо за всё, за все прошедшие годы! - поспешил он подругу отблагодарить, стоявшую перед ним навытяжку, как на посту солдат, не дёргавшуюся, не суетящуюся. И если б было светло, если б фонарик, что висел на столбе, светил чуть поближе, поярче, он увидел бы, как вспыхнули и заискрились надеждой её глаза, чёрные до того и печальные; как и вся она вытянулась и заблагоухала от счастья, словно увядшая розочка после дождя, целебной водою смоченная и омытая.
По-другому, впрочем, и быть не могло, если принять во внимание, что она фактически распрощалась с ним, когда он несколько минут назад её в очередной раз покинул, распрощалась навеки. И ей так тоскливо, пусто и одиноко сделалось от этого расставания, так нестерпимо тяжко в душе и на сердце, что захотелось прийти домой, обессиленной, лечь на койку и умереть, сложивши белые ручки крестиком. Самостоятельная взрослая жизнь несла ей одни страдания целый год, одни сплошные расстройства. И она уже с трудом переносила их: сил на борьбу с напастями у неё не хватало.
И вдруг она, обессиленная и духом упавшая, неожиданно видит его возле дома, её, как оказалось, ждавшего, не уехавшего без неё в Москву. И её опять осенила надежда, радость жизни мигом вернулась, Божий праздник в душе и любовь. Она как царевна спящая ожила - и пуще прежнего засияла и заискрилась…
24
- Как ты живёшь, Ларис, расскажи? - переведя дух, спросил её Вадик спокойнее, принимая свой нормальный и естественный вид, обретая естественный голос. - У тебя ничего не случилось?
- Нет, ничего… И живу я здесь, - она запнулась, задумалась на мгновенье, подбирая нужное слово, - да, в целом, хорошо живу, как в раю: много ем, крепко сплю и ни о чём совершенно не думаю. Родители думают за меня, как и раньше… Только, знаешь, - с грустной улыбкой добавила она, - уж больно скучно и однообразно, если по-честному, порою даже тоскливо как-то. В школе было поинтереснее и повеселей… А теперь вот, когда школа и детство уже позади, хожу на постылую работу днём, чтобы положенный стаж заработать: я у папы секретарём на полставки тружусь, если так можно выразиться, до обеда там бумажки перебираю и отсылаю по разным местам, - а в оставшуюся половину дня сижу дома и занимаюсь безвылазно, в институт собираюсь в августе поступать, в наш областной Политех, где половина четвёртой школы учится. Никого не вижу, ни с кем не общаюсь, кроме работы. Осталась совсем одна... На улицу выхожу только вечером, чтобы воздухом подышать, а так всё дома и дома… Сегодня впервые, можно сказать, и вышла развеяться.
- Столько подружек, помнится, было - не счесть, - подумав, улыбнулась она опять натужно. - А теперь все куда-то исчезли, все поразъехались, все - при деле. И город для меня, неудачницы, опустел. Я здесь никому не нужна кроме папы и мамы, представляешь, ни-ко-му. Даже учителя бывшие, и те на меня при встречах с нескрываемой жалостью и сочувствием смотрят, будто на инвалида какого, как никогда не смотрели ранее, не позволяли себе смотреть. Остановятся и утешают все притворно и лицемерно. И потом побыстрее хотят расстаться, прочь от меня убежать. Не нужна я, такая, им - неудельная, - совсем не нужна… Так странно и неприятно это всё сознавать, такую полную свою никчёмность, ненужность…
Про теперешнюю свою жизнь Чарская говорила с иронией, с лёгким юмором даже, - но глаза её опять погрустнели и затуманились, а голос чуть-чуть задрожал. Стеблову её стало жалко.
- Знаешь, Ларис, - сказал он ей с чувством, с нежностью, стараясь её подбодрить, - а ведь я давно мечтал с тобою вот так вот встретиться где-нибудь один на один, постоять спокойно, поговорить душевно и просто, начистоту, что в сердце у каждого скрыто. Это было самое первое моё желание ещё со школы - и самое главное. Честное слово! Не вру!
- Ну а почему же не встретился? не поговорил? Что мешало? - с усмешкой лёгкой и укоризной оборвала его своим вопросом Чарская, ставя его в тупик. - Я так ждала этой встречи, так ждала. Чувствовал, наверное, видел?
-…Не знаю, - недоумённо пожал плечами Вадик, и извиняясь как бы за упущение, и сам не в силах понять: почему. - Всё недосуг было: спешил всю дорогу куда-то, многое хотел успеть… А теперь вот, когда все дела и экзамены позади, и когда тебя утром на площади опять увидел, - подумал и решил, что далее уже тянуть нельзя: пора и о душе подумать…
25
Чарская слушала очень внимательно его задушевную, честную исповедь, ловила каждое слово, интонацию голоса, вздох и звук. И когда Вадик кончил - задумалась: будто всё взвешивать принялась на своих сердечных весах, строгой подвергать цензуре.
-…А ты теперь в Москве, в Университете, я слышала, учишься? - спросила она, наконец. - Математиком собираешься стать, учёным?
- Да, собираюсь, - подтвердил не без гордости Вадик. - Математику очень люблю. Живу только ей одною.
- Молодец, - она ему тихо сказала… и опять задумалась, ушла в себя, но при этом продолжая говорить механически, по инерции как бы, - говорить то, что давно уже носила в себе, что жило в ней помимо воли в тайниках девичьей души, а теперь звуковым родничком прорывалось наружу. - Я рада, Вадик, что не ошиблась в тебе, ты даже не подозреваешь, наверное, как я этому рада… Про тебя, представляешь, даже и в нашей прокуратуре знают, говорили про тебя несколько раз - я собственными ушами слышала. Сидели, помнится, как-то у отца в кабинете следователи и обсуждали тебя в перерыве, за чаем: что есть-де в нашем городе юноша страшно талантливый, который
