другое: собственное жильё и прописка в столице отодвигаются на неопределённый срок. А значит - отодвигается далеко-далеко и наша встреча с Таней… Обидно и досадно это - БОГИНЮ СЕРДЦА напрасно ждать, не имея перед собой точного срока… А ведь можно и не дождаться совсем - при самом плохом раскладе…»
23
Плохо тут и другое было, не связанное с любовью к Мезенцевой. Он уже и своих родителей истомившихся мыслью и верою зарядил на скорую и радужную развязку затянувшегося с московской пропиской процесса. Писал постоянно в письмах, да и по телефону звонил и клятвенно обещал, хвастунишка трепливый, что в мае, на худой конец - летом он непременно выпишется от них и про родной дом и город навсегда забудет. Пусть, мол, сидят и ждут пока, и не без-покоятся понапрасну. Когда устроился кочегаром в ЖЭК, и впрямь появилась такая надежда… И вдруг - облом в начале апреля! Да какой! - когда крохотный шанс на лучшее будущее канул в пустоту безвозвратно…
Понятно, что весь апрель он ходил как шальной по Москве, или пыльным мешком тряханутый, не зная, что ему предпринять и куда свои ноги направить. Ведь все реальные варианты были уже испробованы. Родителям про то не говорил, разумеется, - врал, что всё у него идёт по плану и скоро закончится…
Подобным отчаянным враньём он до лета бы протянул, проморочил отцу и матери голову. А вот что бы он делал потом? - Бог весть. Никакого отходного плана у него весной не имелось в запасе…
Процесс разрядки семейного нервного напряжения невольно ускорили тогда касимовские военкомы, которые всю вторую половину апреля вдруг принялись Максиму повестки слать одну за другой на родительский адрес, пытаясь вызвать его в военкомат для какой-то срочной беседы. Повестки эти ходил возвращать отец, объяснявший офицерам минобороны, что сына нет дома, мол, что он живёт и работает в Москве, и прийти в военкомат не может по этой причине.
- Это как это так - не может?! - набрасывались на бедного Александра Фёдоровича местные деятели в погонах, свирепые и без-компромиссные как стая голодных волков. - Он у Вас - офицер, лейтенант запаса, и обязан явиться в военкомат по первому нашему требованию! Мы его на курсы послать хотим переподготовки кадров, а он игнорирует наши приказы, саботирует их! Вы знаете, что бывает за это даже и в мирное время?! - грозно добавляли они для порядка, стращая Кремнёва-старшего по максимуму. - Трибунал и тюремный срок! Так вашему сыну-дезертиру и передайте!
Перепуганный на смерть батюшка тут же шёл на почту и звонил в Москву, чтобы передать весь разговор Максиму и попросить того срочно приехать домой и сходить в военкомат - успокоить местных товарищей своим личным присутствием, сгладить тем самым конфликт. Максим отнекивался, как мог, врал отцу, что не может приехать пока из-за работы: нет, мол, времени. Успокаивал родителя заодно, что ничего страшного не сделают военкомы - руки коротки! Они, мол, пугают больше, из мухи раздувают слона! - так как он, Максим, лично не получал повесток и ничего-де не знал про них. Пусть-де отец косит под дурачка и тянет до последнего время.
Отец так и делал - косил и тянул по просьбе любимого сына в течение двух недель. И дотянул до того, бедолага, что в конце апреля к Кремнёвым домой нагрянула вечером целая делегация военных людей и работником местной милиции - проверять, не прячется ли дома молодой лейтенант-гулёна, забывший про собственный офицерский статус и долг, про строгую военную дисциплину. Проверив и убедившись, что блудного шалопая-Максима действительно нет на месте, расстроенные военкомы под роспись оставили официальное предписание старикам-Кремнёвым, гласившее, если коротко, что их по-чёрному дезертирствующий отпрыск после первомайских праздников обязан прибыть для беседы в военкомат. Предупредили строго перед уходом, что иначе, мол, он будет объявлен во всесоюзный розыск - со всеми вытекающими отсюда лично для него пагубными последствиями… После этого они ушли, холодно простившись с хозяевами, а родители уже утром кинулись на почту звонить в Москву и сообщать Максиму страшные новости, слёзно просить его приехать домой в начале мая и сходить, не мешкая, в военкомат во избежание ареста и наказания. Под конец даже сказали шёпотом, что дальше тянуть нельзя, что шутки, мол, кончились…
Поговорив с родителями минут пять, рассказ и просьбу их выслушав, Кремнёв-младший в расстроенных чувствах пошёл после этого гулять по Москве: долго бродил в задумчивости по Верхней Хохловке и её окрестностям, пытаясь выработать для себя приемлемый план действий на ближайшее будущее, в котором уже острая необходимость была, тянуть с которым (планом) было смерти подобно.
Было понятно как дважды два, что военные за него взялись крепко, по-взрослому что называется, и так просто от него не отстанут - не жди от них такого подарка, милостыни такой. Они вцепляются в человека намертво, как стальные клещи, и держат его до полной и окончательной победы. Так их приучили там, так они там все воспитаны - и так, соответственно, работают. И это, наверное, правильно: так всё в Армии и должно быть - чётко, твёрдо и надёжно как в часовом механизме. Иначе Армия развалится в два счёта, и некому станет Родину защищать.
Поэтому, если придёшь туда к ним, допустим, в мае-месяце, - прогнозировал Максим свой приход к местным военкомам, - они сразу же в три горла начнут орать, последними словами чернить и срамить, по-всякому обзываться! А потом и вовсе станут дотошно расспрашивать про его жизнь, вынюхивать всю её подноготную. Требовать станут точный столичный адрес для связи и справку с места работы, главное. А у Максима нет ни того, ни другого, ни третьего на данный момент - нет ничего, по сути! Весь апрель он болтается без дела, фактически, и без малейшей перспективы, что страшнее всего, быстро найти себе постоянное жильё и работу… А в СССР в те годы (для справки) за пару месяцев тунеядства давали реальные срока! Пусть и не в колонию направляли бездельников, врать не станем, а только лишь на поселение и на вредные химические производства. Что тоже было не сладко - срок себе получать и этим чернить биографию… Да-а-а, было о чём призадуматься Максиму, голову над чем поломать…
24
Спасительное решение пришло к нему как-то само собой - откуда-то из глубин подсознания на свет Божий вылезло.
«Ну что ж, надо ехать после первомайских праздников домой: деваться некуда, - вдруг подумал он часа через два во время той долгой прогулки, когда аж до Таганской площади с Хохловки пешком дошёл, и не заметил в угаре этого. - Ехать - и выписываться оттуда к чёртовой матери. И в военкомате сниматься с учёта тоже, на х…р всех там посылать - касимовских м…даков в погонах. Только тогда они от меня отстанут, когда я уеду от них навсегда, и они моё дело закроют и умоют руки. По-другому не получится…»
«А что, а почему нет, Максим, почему?! Чего бздеть-то?! Назад в Касимов ведь возвращаться мы с тобой всё равно не хотим ни под каким видом. Так это?! - ответь!... Так!... Хотим остаться жить и работать в Москве. Правильно?! Правильно!… Значит рано или поздно - но из дома надо будет выписываться: чтобы отстали касимовские чиновники от меня насовсем и про меня как про страшный сон забыли; и чтобы родителям там жилось поспокойней и повеселей, когда я в Москву окончательно переселюсь - пусть пока только временно, или гипотетически. Они-то, родители, об этом знать не будут и не должны. Зачем им всё это знать, старикам? - людям больным и безпомощным! Выпишусь, - и они успокоятся сразу, будут жить весело и счастливо вдвоём, гордо ходить и гулять по городу, с соседями и родственниками встречаться. Что мне теперь больше всего и хочется - не дёргать и не нервировать их, не мотать им своими мытарствами нервы…»
«Значит, поеду и выпишусь после 2-го мая действительно, окончательно обрублю с Касимовым чиновную связь. Это станет для меня и хорошим стимулом одновременно побыстрее обосноваться в Москве, - когда буду знать и помнить, что нет у меня уже путей отхода назад, что радужное прошлое для меня навсегда закрыто…»
25
На первомайские праздники безработный Кремнёв и впрямь укатил домой - веселил пару дней упавших духом родителей: врал им, смотревшим ему в рот и ловившим каждое сыновье слово, что получил от ЖЭКа временную прописку, которая в постоянную впоследствии перейдёт. Не волнуйтесь, мол, дорогие мои, дело движется, и всё идёт по плану. Хотя на душе у него в это время кошки скребли, и было не до победных реляций. Но он виду не подавал - держался из последних сил парень: нервы его ещё были тогда крепкими…
А третьего мая, с утра пораньше, он направился в военкомат - сниматься с учёта.
- Явился наконец, пропащая душа! - сурово гаркнул на него местный военком в звании майора, как только Максим появился в его кабинете и назвал себя. - А ты знаешь, товарищ Кремнёв, что мы уже планировали тебя с собаками разыскивать! Ты чего себе позволяешь-то, лейтенант?! От Армии бегаешь - прячешься! А если завтра война? - где мы тебя искать станем, если даже твои родители про тебя ничего не знают! Думаешь, если Университет закончил - то тебе всё можно! Х…р ты угадал, парень! Мы тебе тут такую кузькину мать покажем! - вспотеешь кувыркаться! Мы и генералов в бараний рог крутим, когда у них крышу сносить от важности! Запомни это!
- Уймись, майор, уймись, - весело и спокойно ответил борзому военкому Максим, которому тошно стало казарменные нотации стоять и слушать от местного держиморды. - Ты свой яд для других посетителей прибереги, кто поскромней и попроще, а на меня его не выплёскивай, не надо. И лекций мне читать не трудись: я их уже столько слышал, что тебе и не снилось. Я снимаюсь с учёта и уезжаю от вас: буду жить и работать в Москве. Так что давай, отпускай меня поскорей, не тяни время. И всего тебе самого наилучшего: до генерала быстрей дослужиться, или до маршала.
Весь перекосился от злобы и заскрипел зубами местный майор-военком, лишённый удовольствия выспаться на непокорном Кремнёве. Но делать было нечего: Максима он с учёта снял. И сделал это быстро на удивление…
После этого Максим пошёл в регистрационную контору Касимова и выписался там из родного дома по собственной просьбе и заявлению: тогда это было именно так. Сказал женщине-делопроизводителю только, что переезжает на ПМЖ в Москву, чем вызвал в её глазах немалое удивление с уважением вперемешку. Всё: “ прощай, любимый город”, - как в известной песне пелось, - “уходим завтра в море”. А вернёмся ли назад живыми и здоровыми? - Бог весть…
В его паспорте после этого на предпоследней странице появилась печать о выписке с родительской жилплощади: на родине с ним распрощались местные власти. После чего, согласно существовавшим советским законам, там должна была бы появиться вскорости новая запись - о заявленной прописке в Москве: чтобы Кремнёв попал под надзор уже власти столичной… Должна была - да так и не появилась в итоге, о чём рассказ впереди. Несентиментальный, оговоримся сразу, и не для слабонервных читателей…
На другой день Кремнёв-младший уехал обратно в столицу безо всякой надежды и шансов в ближайшем будущем прописаться там на любой основе - временной или же постоянной. Фактически, он сам себя тогда
