добрый совет на прощание, - подвела она черту под приёмом, время которого заканчивалось. - Не бегайте никуда больше, не тратьте время и силы? И не рассказывайте никому про двойные стандарты в Русской Истории, главное, про Сион. Не надо! Вы ещё очень молоды и неопытны - и не знаете по этой причине, не проверили сами, что лбом стену не прошибить: никому ещё этого не удавалось. Как не знаете и того, вероятно, что в нашей советской стране, самой лучшей и справедливой на свете, всё ещё существуют тюрьмы и дурдома, тем не менее, и исправно работают, главное. Туда до сих пор бунтарей и правдолюбцев с лёгкостью отправляют, хотя большевистский Красный Террор уже далеко-далеко позади вроде бы со своей тиранией, кровью и ужасами. Как и приснопамятный 37-й год… И тогда уж Вам не поможет никто, коли это случится, не приведи Господи! - даже и ЦК КПСС. Помните, молодой человек, об этом. Всего Вам хорошего…
6
Упоминание Центрального Комитета партии, в те годы главного вдохновляющего, организующего и руководящего органа страны, раскалённой стальной иглой засело в мозгу Кремнёва… «А что если и вправду туда сходить, и там на Судьбу-злодейку пожаловаться, - весь вечер думал он, лежа на диване хозяйки квартиры. - Партию боятся и слушают все, ещё со времён Ленина. И если она прикажет меня принять на тот же АЗЛК или ЗИЛ, сделать для меня исключение, - кто посмеет ослушаться?...»
Сказано - сделано. И уже на другое утро герой наш отважный и горячий, активный не по разуму, стоял в Приёмной ЦК КПСС на Старой площади и объяснял регистраторше цель визита: что не может на работу устроиться уже больше месяца - и никому до этого дела нет. Это в СССР-то, где по конституции нет безработицы.
Женщина всё записала подробно, в том числе - и его краткую биографию, после чего вежливо попросила Кремнёва посидеть чуть-чуть, подождать. Минут через 15-ть из-за массивных тяжёлых дверей Приёмной вышел милиционер и провёл Максима в нужный кабинет, где его встретил старый и высохший весь партийный чиновник преклонного возраста, в котором давно уже не было жизни, с которого сыпалась труха. И который больше говорящего робота напоминал или “живой труп”.
Чиновник усадил Максима перед собой за огромный дубовый стол и спросил механически и безучастно, устало растирая лицо ладонью левой руки: «Что Вы хотите и что привело Вас к нам?»
Кремнёв как-то быстро понял, что перед ним канцелярская крыса сидит, давно уже выжившая из ума и из чувств, которой до лампочки его страдания и проблемы. Поэтому на жалость и эмоции тут давить без-полезно: нужна конкретика и голые факты, ибо такие “крысы” чиновные признают только их.
Поэтому он и начал с места в карьер, опустив утомительные и долгие предисловия, что делал раньше всегда, что считал обязательным в его непростом случае.
- Я на работу устроиться не могу весь январь, представляете, хотя все углы и остановки Москвы обклеены объявлениями о нехватке рабочих рук! - заявил он отчаянным голосом. - Хочу работать, умею и люблю - но устроиться нигде не могу: не берут меня никуда столичные предприятия!
Хозяин кабинета удивлённо взглянул на посетителя водянистыми старческими глазами, больше бельма напоминавшими, или глаза рыбы, потом нехотя стал читать сопроводительную бумагу, которую ему передала регистраторша вместе с милиционером.
-…Так Вы - не москвич? - наконец спросил он Кремнёва, внимательно прочитав краткую биографию посетителя. - Из Рязани приехали.
- Да! Из Касимова.
- И ещё тут написано, что Вы МГУ имени Ломоносова закончили в прошлом году. Исторический факультет. Так?
- Да! Всё правильно! Закончил! Но перед Новым годом получил свободный диплом, и теперь я могу работать где угодно и кем угодно.
- Так Вы по специальности должны себе работу искать, - тихо заметил чиновник. - Вы же - профессиональный историк. Но в Москве не требуются иногородние граждане с высшим образованием. У нас тут и своих дипломированных специалистов хватает: нам рабочие нужны.
- Так я и хочу быть рабочим, но меня не берут. Говорят: не положено.
- Правильно говорят. С высшим образованием люди, молодые специалисты к тому же, должны работать исключительно по специальности.
- Я не могу работать по специальности, в том-то всё и дело! - не выдержал и проговорился Максим, чувствуя, что без этого откровения беседа теряет всяческий смысл и обращается в обыкновенную говорильню.
- Почему? - удивился старый партиец.
- Потому что врачи порекомендовали мне пока не заниматься умственной работой. Поэтому меня и отпустили так быстро с фирмы, где я с августа по декабрь прошлого года числился мэнээсом…
После этих слов посетителя чиновник задумался и замолчал. Было заметно по его напрягшемуся пергаментного вида лицу, что вопрос Кремнёва был для него необычный и неприятный, который сразу и не решить. И ему требовалось время подумать поэтому, чтобы не рубить с кондачка…
-…Ну, хорошо, ладно, - наконец произнёс он, опять утирая высохшее лицо ладонью и мельком взглянув на замершего в ожидании Максима. - Вы сейчас спокойно езжайте домой, а мы тут подумаем-посоветуемся, как Вам вернее помочь, и потом уже сообщим результат после консультаций. Рязанский адрес Ваш тут у меня указан. Так что ответ получите быстро. Большего я Вам ничего пока сказать не могу, уж извините, и Вас поэтому не задерживаю. До свидания.
Услышав подобное, расстроенный Кремнёв поднялся и вышел из кабинета вон, чувствую для себя очередной облом и напрасные хлопоты…
7
Партийный чиновник “ожеребился” быстро, должное ему надо отдать. Но сделал это, пень старый, трухлявый, самым неожиданным и коварным способом. Уже на третий день после посещения Приёмной ЦК КПСС - в десять утра по времени! - Максим получил извещение от местной почтальонши, обслуживавшей их дом на Верхней Хохловке, прибыть на почту для междугородних переговоров с Касимовым. Тогда это происходило именно так для тех, у кого не было домашнего телефона. А про мобильники тогда ещё и слыхом не слыхивали!
Естественно, он оделся немедленно и стремглав побежал на почту, по дороге пытаясь понять, что вдруг могло такого произойти экстренного и чрезвычайного, что родители срочно звонят ему! Да утром! Уж не случилось ли чего дурного на родине?! Он начал определённо тревожиться, пока до узла связи бежал: ему только семейных бед не хватало тогда до кучи к тем проблемам, которые наваливались на него в Москве.
Но оказалось всё куда безобиднее и прозаичнее, чем он предполагал. Оказалось, по словам батюшки, что вчера утром в Касимовский горком партии позвонили из самого Аппарата ЦК и начали выяснять грозно, что, мол, такое твориться у них в районе и почему выпускники МГУ шатаются по городу без работы, без цели и пользы? Мало того, вынуждены в Москву обращаться за помощью, в Приёмную ЦК КПСС! Назвали фамилию и домашний адрес Кремнёва, после чего дали строгий наказ местным одно-партийцам разобраться в недельный срок и доложить обстановку.
- Зачем ты в ЦК-то попёрся, Максим? - недоумённо спрашивал отец по телефону. - В нашем горкоме из-за этого такой переполох поднялся, я чувствую: все там на коленях теперь стоят и о пощаде истово молятся. Секретарша второго секретаря вчера вечером к нам домой прибегала, словно ошпаренная, и всё расспрашивала: где ты и что с тобой, почему не работаешь? А что мы с матерью могли сказать, когда мы сами толком ничего не знаем… Зря ты туда обратился сынок, определённо зря. Теперь тебя тут у нас на крючок повесят местные власти и будут бегать и проверять, чем ты занимаешься. Весь город узнает про это, про твои мытарства и безработицу, - стыда и смеха не оберёшься!
Максим всё внимательно выслушал, утешил отца как мог, пообещал скоро домой приехать и всё уладить на месте. Заметил под конец, что у него ведь день рождения скоро, и он собирается домой, чтобы в тесном семейном кругу это дело отметить… На том они тогда и расстались, и было заметно по голосу, что сын успокоил отца данным конкретным разговором... У самого у него только спокойствия не было на душе, а была одна лишь чёрная ярость и злоба.
- Вот же старый м…дак! Гондон штопаный! Вертушка от уборной! - шёл и ярился он до самого дома на цэковского чинушу. - Мало того, что ничем не помог, педераст, да ещё и на весь Касимов ославил вдобавок! Как же умеют они, эти коммуняки сраные, спихивать на других дела, даже самые копеечные и пустяшные. Обленились все за столько-то лет, твари хитрожопые, окостенели и ошалавили! Кроме собственного кармана уже и не думают ни о чём, не печалятся. Коммунизм для себя построили - и хорошо, и ладно. А на остальных насрать. Остальных они в гробу в белых тапочках видели… Зато на партийных трибунах какие заботливые и внимательные все, засранцы, какие услужливые на словах, о нуждах и бедах народа якобы денно и нощно пекущиеся. А в жизни для простого народа и пальцем не пошевельнут - гнидосы подлые и позорные!...
8
В середине февраля Кремнёв уехал в Касимов отмечать своё 23-летие, ну и попутно улаживать вопрос с горкомом партии. Так он планировал в Москве. Настроение у него было самое что ни наесть тягостное и мрачное во время приезда, которое тут же передалось бедным его родителям. Они-то оба хотели, ждали и надеялись очень услышать от Максима победных реляций: что всё нормально, дескать, и скоро он выписывается от них и прописывается в Москве, где ему дали или вот-вот дадут угол. Ведь полтора месяца уже прошло с того момента, как он уволился с прежней работы - совсем не маленький срок! Но до победы и праздника было ещё далеко: приехавший на побывку Максим не давал пока домочадцам никакой надежды.
Мало того, проведя дома первую тревожную ночь, он наутро вдруг поднялся с гудевшей головой и заявил обескураженным отцу и матери, что в горком идти передумал: пустое это.
- Как же так, сынок? - обомлели родители. - Ведь там же волнуются люди после звонка из Москвы и о тебе печалятся. Надо сходить и поговорить с ними, как-то людей успокоить.
- Никто там обо мне не волнуется, никто, - решительно заявил сын, предельно озлобленный последними неудачами. - Там про меня уж забыли все, своими делами занялись преспокойненько.
- А вдруг не забыли, сынок, - принялись уговаривать его домочадцы. - А вдруг опять к нам придут, когда ты уедешь. И что мы им скажем?
- Скажите, что всё нормально, что я в Москве трудоустроился.
- А они подтверждения вдруг попросят, - стояли на своём Кремнёвы-старшие. - Для отчёта Москве, откуда им ещё раз позвонят, допустим. Ведь может такое быть?
- Не может, - устало возразил Максим, желая побыстрей развязаться с тягостным разговором. - В Москве я тем более никому не нужен и не интересен: там забыли про меня в тот же день тамошние небожители. Вы даже представить себе не можете, дорогие мои, - брезгливо улыбнулся он, посматривая на притихших родителей, - какие дятлы тоскливые и пустые в ЦК КПСС работают и на приёме сидят. Ужас, ужас! Такие пни трухлявые и мхом поросшие, которым место в доме престарелых давно, или вообще в дурдоме. А они всё на работу ходят, всё небо коптят, уроды, и деньги лопатой гребут - деловых и заботливых из себя строят! Тошно и больно на них смотреть, и совестно одновременно... Этот дед, который там меня принимал, - он, похоже, из первого ленинского призыва ещё, и уже давно
