Моя Богиня. Несентиментальный роман. Часть четвёртая

Часть четвёртая


«Да, я знаю, что с тобою связан я душой;
Между вечностью и мною встанет образ твой.
И на небе очарован вновь я буду им,
Всё к чертам одним прикован, всё к очам одним.
Ослеплённый их лучами, с грустью на челе,
Снова бренными очами я склонюсь к земле.
Связан буду я с землёю страстию земной, -
Между вечностью и мною встанет образ твой».
                                                                                /А.А. Григорьев (1842)/

«Что  без  тебя  мне  этот  город,
И  явь,  и  сны,
Вся  ширь  морей,  поля  и  горы
Моей  страны?
Не  верю  письмам,  снам  не  верю,
Ни  ворожбе.
И  жизнь  одним  порывом  мерю:
К  тебе!  К  тебе!...»
                                          /Даниил Андреев/

«Но ты пойми, о какой любви я говорю. Любовь должна быть трагедией. Величайшей тайной в мире! Никакие жизненные удобства, расчёты и компромиссы не должны её касаться».        /А.И. Куприн «Гранатовый браслет»/


Глава 19


«Ты осужден. Молчи. Неумолимый  рок
Тебя не первого привёл в сырой острог.
Дверь замурована. Но под покровом тьмы
Нащупай лестницу - не ввысь, но в глубь тюрьмы.
Сквозь толщу мокрых стен, сквозь крепостной редут
На берег ветреный ступени приведут.
Там волны вольные, - отчаль же! правь! спеши!
И кто найдёт тебя в морях твоей души?»
                                            /Даниил Андреев (1937)/

1

Колония, в которой предстояло сидеть (отбывать срок) Кремнёву, находилась в 40-ка километрах от Брянска, в густом непролазном лесу, в котором обитали лишь бурые медведи, лоси, кабаны да волки; ну и зайцы, конечно же, куда же без них - вечной кормовой базы всех хищников мiра. Туда, в дебри брянские, наш запутавшийся герой и прибыл в первой половине февраля 1983 года и своё 28-летие, таким образом, встречал уже в компании заключённых, а не в родной, как раньше, семье, не в тепле, любви и уюте. И именно в этот день, день своего рождения, как на грех, ему пришло известие о смерти отца, Александра Фёдоровича Кремнёва, на похороны которого Максима, естественно, не отпустили.
Надо сказать, что душевное и физическое состояние родителей сильно без-покоило его в следственном изоляторе и все первые дни отсидки: это было единственное, о чём он печалился-горевал. Ведь он ещё в зале суда понял, глядя из-за решётки на них обоих - убитых горем, почерневших и поседевших родных и любимых людей, - что его позора и срока тюремного они не переживут - уйдут в могилу быстро… И так оно всё и случилось в точности, как он предчувствовал и предполагал, - однако помочь родителям не скорбеть и не мучиться, не изводить себя без-сонницей, угрызениями совести и тревогами он уже не мог, увы, как это с успехом делал раньше, когда в тот же стройотряд ездил, где работать было и крайне опасно тоже, и физически очень тяжело. И родители про это знали - что собой представляет стройка в действительности, какие “подводные камни” и “рифы” таит! - и переживали очень четыре лета подряд, писали сынуле письма подбадривающие и поддерживающие чуть ли ни ежедневно. И он им отвечал тем же - всегдашним своим оптимизмом, лихостью и бодростью - и заверениями письменными, что всё, мол, у него о’кей. И это было правильно и справедливо: так оно и должно было быть - взаимная родственная подпитка и поддержка, без которой крайне тяжело жить человеку на свете, если вообще возможно… А теперь ни им, ни ему говорить и писать было нечего и незачем: всё было ясно без слов. Теперь Максим даже не мог приблизиться к отцу с матерью и утешить их по старой доброй привычке словом крепким, надёжным и ласковым, объятиями жаркими и поцелуями, обещаниями быть поаккуратнее и похитрее, клятвами всё быстро уладить и изменить: расползавшаяся вкривь и вкось судьба его от него уже никак не зависела. По приговору суда он, закованный в наручники зэк, перестал быть хозяином своей судьбы: на долгие 6-ть лет вручил её, злодейку ветреную и коварную, руководству колонии и сокамерникам…

Далее надо сказать, что про тюрьмы много фильмов снято и книжек написано - и в советские годы, и теперь. Теперь - особенно. Один «Архипелаг ГУЛАГ» чего стоит! Но только все они какие-то мрачные и тягостные до невозможности, как американские фильмы ужасов, все наводят панический страх на неискушённых людей, на обывателя-лежебоку в первую очередь. Или вообще забавные и потешные как комиксы: это уже другая крайность, современная, такая же лживая и пустая как первая, до-перестроечная. А всё потому подобное происходит, весёлое или мрачное до неприличия, что снимают фильмы и пишут книги про зону люди, как правило, которые никогда не сидели сами, не чалились - даже и в КПЗ (Варлам Шаламов и Солженицын не в счёт: эти оба сидели, пусть и по-разному). Снимают и пишут люди, словом, богемные чистоплюи так называемые, родившиеся с золотой ложкой во рту, которые и не работали-то ни одного дня толком, не били пальцем об палец. А только лишь сладко ели да крепко спали с молодых лет, да тусовались по вечерам с такими же лоботрясами и балбесами, как и они, обзаводились связями и знакомствами, пропуском к рекламе и большим деньгам, к КОРМУШКЕ. А получив желанные пропуска и деньги, с энтузиазмом принимались за дело - за литературу и искусство в первую очередь - с намерением быстро прославиться и прогреметь всем на зависть, дать около-культурного жару и звону! - при этом выдавая свои художественные творения-вымыслы за правду жизни, за соль земли, за абсолютную и непогрешимую ИСТИНУ… Но получалось и до сих пор получается это у них, блатных выскочек, смешно и наивно по-детски, если по-идиотски не сказать. А по-другому и быть не может! Потому что реальной жизни простого народа (как и жизни на Марсе, к примеру) они не знают и не понимают совсем, не могут понимать и знать в силу своего рождения и воспитания: они лишь придумывают её, опившись виски и обкурившись дури, - и потом втюхивают эти свои фантазии-бредни в головы зрителей и читателей под видом правды-матушки, до которой им как до звезды. Яркий тому пример, больше на наркотический бред похожий, из последних литературно-киношных поделок - «Зулейха открывает глаза», - анти-литературный и анти-исторический пасквиль, который у любого трезвого и думающего человека, даже и из татар, ничего, кроме тошноты и рвотных позывов не вызывает. Потому что намаран исключительно для того только, чтобы стравить этнических славян-русичей с этническими татарами, жителей единой и неделимой страны России, сделать их, добрых соседей-единомышленников, кровными и лютыми врагами на долгие годы - с прицелом на гражданские войны. Всё! Никакой иной цели у данной фантасмагории нет: для этого именно она и сочинялась, и осыпалась премиями и наградами. Кем? - спросите. Сионом!
В действительности с тюрьмами всё обстоит не так, как им, обдолбанным до зелёных соплей “гениям”, представляется, а совсем-совсем по-другому. Да, тюрьма - не санаторий и не курорт: это правда, и спорить тут сложно. И лучше туда не попадать, как и в больницу ту же. Больниц ведь тоже боятся люди как стихийного бедствия или огня - но рано или поздно все туда попадают по старости или по воле Судьбы. Часто - хирургам под нож, на сложную полосную операцию… И ничего: выживают и привыкают в итоге к больничной койке и атмосфере тамошней, к крови, боли, наркозу, капельницам и врачам, к соседям по палате тем же, бедолагам покалеченным и исполосованным. А куда деваться?! Мало того, даже товарищей там заводят, общаются с ними после выписки, дружат. И больница уже не кажется им, прооперированным, чем-то из ряда вон выходящим, адом тем паче, душевной и телесной пыткой. Скорее даже наоборот. Выходя на улицу целыми и невредимыми, выздоровевшие люди думают, глядя прищуренным взором на небо, что и в больницах оказывается можно жить. И жить неплохо…

Вот и с тюрьмой точно так, в которую лучше не попадать, повторю ещё раз, гораздо выгоднее и лучше. Разговора нет! Свобода есть свобода! - она всего на свете дороже! Но уж если кто в тюрьму попал, если вдруг случилось с кем-то такое несчастье - падать духом не надо, скулить и распускать сопли, посыпать голову пеплом и безвольно опускать руки. Всё, мол, п…здец! Приехали! Надо вынимать из ботинок шнурки и плести удавку. Последнее это дело, и абсолютно гибельное для человека - Судьбу материть и клясть, и хоронить себя заживо при этом, лишать на будущее надежды отсутствием воли к сопротивлению и борьбе. Тогда ты точно там пропадёшь, будешь “опущен” в первый же день, - и жалеть тебя, слабака, там никто не станет!
Это - непреложная азбука любой зоны, или таблица умножения, если хотите, тот же спасительный оберег, который всем заключённым надобно всенепременно выучить, зарубить на носу как собственную статью - чтобы выжить и не пропасть в экстремальных тюремных условиях. Свой срок нужно воспринимать как данность, или как испытание, полученное свыше. Его, испытание, надо с честью пройти, с высоко поднятой головой: именно и только так! И потом попытаться-попробовать начать жизнь сначала, с чистого листа, честным трудом - на благо страны и народа! - искупив прошлые косяки, ошибки и прегрешения.
В тюрьме, как и на воле, впрочем, не надо терять человеческий облик и суть - и надо твёрдо и чётко знать, что там будут жить и работать рядом с тобой точно такие же ЛЮДИ, пусть однажды и оступившиеся и согрешившие по какой-то причине. И общаться с ними надобно именно как с ЛЮДЬМИ, а не как с презренными типами-уркаганами, или скотами, тем паче, двуногими животными! Тогда и проблем никаких не будет, или почти никаких. Тут, конечно, ещё многое будет зависеть и от случая тоже - но об этом рассказ впереди…

2

Герой наш, Кремнёв Максим Александрович, ехал в тюрьму со смешанным чувством, двойственным, точнее если сказать. Он, как любящий сын, очень переживал за мучившихся без него родителей, безусловно, помочь которым не мог ничем: это уже было не в его власти, повторим… Хотя и вины за случившееся он не чувствовал - парадокс, да! Потому что он добровольно выбрал свой тернистый и кремнистый путь после окончания Университета, сворачивать с которого не собирался, зайцем петлять и юлить. Предложи ему Судьба вернуться назад, в сентябрь 1977 года, - он бы поступил точно также, наверное, ибо не было у него в запасе иного пути к БОГИНЕ его, Мезенцевой Татьяне Викторовне.
Это с одной стороны - морально-нравственной, или семейной, домашней. С другой же, внутренней или психологической, личной, он ехал отбывать срок с лёгким сердцем. Ведь у него внутри после оглашения приговора как будто прорвался наружу огромный душевный нарыв, образовавшийся там после того, как он отчаянно выписался из родного дома весной 78-го года. И, самонадеянно отделившись от государства, превратил сам себя в бомжа, смутно чувствуя уже и тогда все трагические последствия такого неосторожного и необдуманного со своей стороны шага. С ощущением неотвратимо надвигающейся беды (которая страшна не сама по себе, как известно, а именно её ожиданием) он прожил 4 с половиной года - и очень устал от этого, измучил и издёргал себя предельно страхом грозно надвигающейся расплаты, которая и случилась, увы… А теперь всё это осталось позади как тот же кошмарный сон после пробуждения: столичные судьи вернули его в лоно родного государства, пусть и