Идеал недостижим

вместо того, чтобы естественным образом влиться в него, круто повернула и потекла в горы. Казалось, она течет снизу вверх. Конечно, это был оптический обман, законов гравитации Чу не нарушила, но создавалось именно такое впечатление.
Лунин проезжал здесь уже не раз, и всегда это зрелище удивляло его.

Эта своенравная река вообще никуда не впадает. Из Боомского ущелья она вытекает в Чуйскую долину,  делая ее плодородной и густонаселенной, а затем теряется бесследно в казахских степях.

«Как много в жизни интересного», – почему-то подумалось Лунину.

В середине дня он был дома. Живой и почти невредимый. Повезло ему как всегда. Он даже не простудился.

В больницу Лунин не пошел. «Зачем идти к врачу, если я обладаю лучшим средством от переломов», – рассудил он.

Ключица, действительно,  срослась быстро. Но было видно, что срослась она неправильно, криво.

После этой поездки Лунин продолжал пребывать в состоянии депрессии, но мысль покончить с собой больше не появлялась.

4

Веревка связывающая мешки с эфедрой, врезалась в плечо. Он шел вниз по ущелью. Была уже середина декабря, а он не подтащил к дороге и половину мешков. Ошибся он в своих расчетах. Никак не думал, что это перетаскивание потребует столько времени. Отец хотел ему помочь. Но Игорь сказал, что справится сам.

Погода стояла хорошая. Неделю назад, правда, выпал снег. Но на другой день растаял.
Время от времени Игорь поправлял веревку. Сосредоточенно смотрел на тропинку перед собой. Это он ее протоптал. Думал о приснившемся под утро сне. Его настигает  смертельная опасность. Он чувствует, что ему не спастись, что сейчас он погибнет. Его охватывает ужас. Но не от приближения смерти, а от мысли, что заложенный якобы в нем талант останется нереализованным, никому не известным.

Он вспомнил утверждение Бальзака, что нет большего несчастья, чем сознание, что ты загубил свой талант. В чем же его призвание? Уж конечно, не в перетаскивании мешков. Он усмехнулся. Его самое естественное состояние – это состояние творчества. В какой же области призван он творить? Это определенно не шахматы. Они как-то ушли из его жизни, и он этого даже не заметил. Живопись? Литература? Режиссура? У него не было ответа. Игорь утешил себя мыслью, что в его возрасте Лев Толстой тоже не знал, в чем состоит его предназначение. Однако в итоге реализовал все свои таланты и способности. Он – образец самовыражения. Толстой даже в шахматах оставил след! Одна выигранная им партия попала в шахматный учебник. Не случайно Горький называл его – любовно, конечно, – чудовищно разросшейся личностью.

Тяжело было таскать мешки. Еще тяжелее – взбираться после работы на хребет. Он поднимался с остановками, с передышками. Игорь спустился в свое ущелье и подошел к палатке уже в густых сумерках. Поужинал. Выпил кружку несладкого чаю: сахар кончился. Надо было ехать во Фрунзе. Без сахара ему не обойтись. Это главный источник энергии.

Следующий день выдался отличным. На голубом небе – ни облачка. Ласково грело солнце. В том месте, где ущелье поворачивает влево, открывается вид на Чуйскую долину. Игорь дошел до поворота и стал как вкопанный. На месте долины перед ним расстилалось темно-серое озеро. С четкими границами, с ровной поверхностью. Это был густой туман. Игорь вошел в это озеро, спустился к дороге, подошел к остановке в Чимкургоне. Он словно перенесся из лета в зиму. Здесь все выглядело по-другому. Небо было затянуто темными облаками. Они прямо-таки нависали над землей. Холодный воздух был насыщен влагой. Вдруг заморосил  дождь со снегом. Люди ежились, спешили в укрытие. Они, очевидно, и не подозревали, что за этими облаками, за дождем – ясное небо и яркое солнце.

Во Фрунзе тоже шел дождь, переходящий в снег. Он вошел в квартиру, отряхиваясь.

За столом сидела молодая красивая киргизка. Ему сразу понравилось ее простодушное, открытое лицо. Открытое – лишь в переносном смысле. Ее густые черные волосы были начесаны вперед и почти полностью закрывали левую половину лица. Никогда не видел он такой странной прически.

–  Это  Жыпара,    –  сказал  Лунин.  Девушка  смущенно  улыбнулась    Игорю.
– Приехала из села к родственнице, но не смогла ее найти. Негде ей было ночевать. Сидела на вокзале. Я ее домой пригласил. У нас вот сейчас живет. Пока не отыщет родственницу. – Жыпара продолжала улыбаться. – Ты же не против?

– Нет, не против, – сказал Игорь. Он ответил мгновенно, чтобы у девушки не возникли сомнения в его искренности. На самом же деле ему это совсем не понравилось. Жить вместе с незнакомым человеком в их однокомнатной квартире! Это его стеснит, он будет постоянно напряжен.

Он намечал пожить дома несколько дней. Теперь решил, что уедет в горы завтра.

– Как ты вовремя приехал, Игорек, – продолжал Лунин. – Я как раз борщ сварил. По маминому рецепту. Садись.

На столе стояла початая бутылка коньяка. Лунин ее убрал. С сожалением, как показалось Игорю.

– Мне хватит, – сказал Лунин. – А вам я не предлагаю. Вы оба непьющие.

– Да, – подтвердила девушка.

Лунин засновал между кухней и залом. Жыпара продолжала сидеть. Время от времени она каким-то заученным движением трогала прядь, закрывавшую лицо. Словно проверяла, на месте ли она. Игорь поглядывал на плафоны под потолком. Отвык он от электрического света.

Когда они поели, Лунин стал убирать со стола тарелки.

– Посуду я помою, – сказала девушка и стала подниматься. Игорю показалось, что ей не хочется вставать, что она себя пересиливает.

Поднимаясь, она наклонилась влево, и Игорь увидел глубокий шрам. Он тянулся от мочки уха до рта. Ухо тоже было изуродовано. Жыпара тут же выпрямилась, поправила волосы. Пошла в ванную. Она сильно хромала на левую ногу.

– Хромота, шрам от аварии остались, – вполголоса заговорил Лунин. – На горной дороге грузовик в пропасть сорвался. Водитель пьяный был. Жыпара с семьей в кузове сидела. Все погибли – отец, мать, брат. Лишь она и шофер выжили. Тот вообще не пострадал. Успел из кабины выпрыгнуть.  Хотела, говорит, сообщить, что он был пьян.  Наказать за смерть родных. Его бы тогда, наверно, посадили. Но никому не сказала. Почувствовала, что это будет слишком жестоко. А девушка она добрая... – Он замолчал. Жыпара проковыляла из ванной на кухню, включила воду. – Жалко мне ее стало, – продолжил Лунин. – Я о ней как о дочке забочусь. – Он снова немного помолчал и  добавил как будто с упреком: – Хочется быть для кого-то полезным…

Игорь уступил Жыпаре свою кровать. Ночевал под столом. Девушка протестовала, сама хотела спать на полу, но он настоял на своем.

Утром он уехал.

Чуйская долина утопала в снегу. Когда Игорь вышел из автобуса и направился в горы, он надеялся, что снова вернется в лето. Однако зима была повсюду.

Нет худа без добра. Он стал не носить мешки, а волочить по снегу. Так было легче.

Однажды он так увлекся, что проработал допоздна.  Наступила ночь, звездная и морозная. Игорь вышел на хребет и остановился, залюбовавшись открывшимся видом. Над ним было бездонное небо с ярко горевшими звездами, под ним – Чуйская долина с горевшими огоньками населенных пунктов. В восточной части долины светилась Быстровка. Перед ним виднелись скудные огни Чимкургона. Дальше на запад видно было большое светящееся пятно. Это был Токмак. На горизонте можно было различить слабое зарево. Там находился Фрунзе.
Игорь задумчиво шел по хребту. К месту, где удобно было спускаться. Он думал о русских поэтах. Почему в России там много поэтов умерло насильственной смертью? Больше, чем в любой другой стране. Пушкин и Лермонтов убиты на дуэли. Грибоедова растерзала толпа в Тегеране. Гумилев расстрелян как участник заговора против большевиков. Есенин, Маяковский, Цветаева покончили с собой. Рубцова задушила невеста. Хорошо еще, что поэты не убивали друг друга. А ведь и это могло случиться. Была же дуэль Кюхельбекера с Пушкиным. Из-за пушкинской строки «И кюхельбекерно, и тошно». Кюхельбекер промахнулся, Пушкин стрелять не стал. Была дуэль Гумилева с Волошиным. Из-за поэтессы Черубины де Габриак. У Гумилева был промах, у Волошина – осечка. Отчасти это можно объяснить именно тем, что они были русскими, думал Игорь. Русские иррациональны. Поэты иррациональны. А русские поэты, выходит, иррациональны вдвойне…

Игорь опять остановился. Перед ним тянулась цепочка волчьих следов. Она спускалась в ущелье, из которого он только что поднялся. Он ускорил шаг. Но особенного страха не было. Всегда в нем жило странное чувство, что ему надо опасаться не внешних угроз, а себя самого.

Он решил переселиться в соседнее ущелье. Ведь теперь воду мог заменить снег. Так он сэкономит много времени и сил.

Палатку он поставил в середине ущелья. Здесь, на новом месте, встретил новый год. Уснул сразу после двенадцати, под завывание волков. Второй раз отмечал он этот праздник в экзотических условиях. Первый раз – в армии, на вышке.

В первых числах января ударил жестокий – по крайней мере, для Киргизии – мороз. Игорь на работу не ходил. Отлеживался в спальном мешке. Ждал потепления. Вечером, засыпая, спрашивал себя полушутя-полусерьезно: а проснется ли он, не замерзнет ли до утра?

Однажды к палатке подъехал на лошади чабан. У него пропал баран. Игорь сказал, что барана не видел.

– Значит, волки сожрали! – воскликнул чабан. – А вчера корову загрызли. Когда холодно, они наглеют.

Он стал расспрашивать Игоря о его работе. С удивлением разглядывал ветхую парусиновую палатку. Покачал головой.

– Как ты можешь так жить? Почему волков не боишься? Почему замерзнуть не боишься?

– Да ничего, живу, – засмеялся Игорь.

– Я всю жизнь чабаном работаю. Многое повидал. Но в таких условия я бы жить не смог.

В широко расставленных узких глазах чабана читалось и уважение, и какое-то сомнение. «Сомневается в моем душевном здоровье?» – мелькнула у Игоря мысль.

Как мог  он объяснить ему, что живет двумя жизнями. В одной жизни были мешки с эфедрой, мороз, волки. В другой, главной, – искусство, поиски истины. И эта вторая жизнь помогала переносить тяготы первой.

– Вон там наша зимовка. – Чабан показал на запад. – Видел, наверно? – Игорь, действительно, знал, что в километре от входа в ущелье стоят два  обшарпанных  домика.
– К нам приходи ночевать. Места хватит.

– Нет, спасибо, – быстро ответил Игорь. И  чтобы  чабан  не  обиделся,  добавил:
– Далеко будет ходить.

– Ну, как знаешь.

Чабан оставил ему свежую лепешку и уехал. К вечеру лепешка промерзла насквозь, затвердела.

Ночами Игорь спал плохо. Сильно мерз. Хотя лежал в спальнике в одежде, а сверху накидывал на себя куртку и пустые мешки. Спина особенно мерзла. Казалось, через нее холод проникает в него, заполняет все тело. Он беспрестанно ворочался с боку набок.

В эту ночь он забылся чутким сном глубоко за полночь. Пробудился в тревоге. В первый миг не мог сообразить, что его разбудило. Но тут же понял. Пугающе близко выли волки. Он зажег светильник. Марлевый фитиль загорелся не сразу: растительное масло от мороза загустело. Положил рядом с собой серп – единственное его оружие. Складной ножик был не в счет. Лежал с открытыми глазами. Прислушивался. Вой не повторялся. Ничто не нарушало тишины. Незаметно он опять