Идеал недостижим

этого не понимают? Они-то обязаны понимать.

– Нет, люди как раз понимают, что никто не в праве их бить. Поэтому в шестьдесят седьмом и был бунт во Фрунзе. Тогда мусора солдата-срочника в гадильнике – в отделении, в смысле, –  до смерти забили… Кто-то говорит, что это подстрекатели такой слух пустили. Но даже если и так? Других до смерти не забивали? Просто надоело народу этот беспредел терпеть… Городское УВД тогда сожгли, два районных…

Лунин покачал головой.

– Я такие методы не одобряю.

– А иначе менты не понимают!.. В тот же день внутренние войска в город вошли…  А мусора еще неделю после подавления на улицы носа не высовывали… Через год новый бунт был. В двенадцатой колонии, возле города. О нем мало кто знает… Зэки поднялись с кличем «Режем лохмачей!»

– Лохмачей?

– Да. В смысле, пособников администрации. И резали! Били до бесчувствия! Одного активиста, самого рьяного, в костер бросили! – Лунин снова осуждающе покачал головой. – Начальнику колонии камнем в башку попали. – «Откуда он знает такие подробности?» – подумал Лунин. – Все здания раскурочили, кроме столовки и лазарета. Это табу. И ничего менты не могли поделать. Пока солдат с БТР-ми не пригнали.

– Я лишь о бунте шестьдесят седьмого года знал, – сказал Лунин, наполняя рюмки. – И то лишь по рассказам. Я  тогда в горах был.

– В смысле, в геологоразведке?

– Нет. Эфедру заготавливал.

Лунин рассказал о Лекраспроме.

– Теперь я чикинду не собираю. Но в горы езжу. Мумие ищу. Это природный бальзам. Мощный биостимулятор…

Последние годы Лунин каждый разговор старался свести к мумие. В надежде его продать. Он глубоко верил в целебные свойства мумие. Иначе бы его не предлагал. Эта вера придавала убедительности его словам.

Борис слушал внимательно. Однако желание приобрести мумие не изъявил.

Лунин заговорил о краже сына, о суде. Эти события он считал главными в своей жизни.

– А где сын сейчас? – поинтересовался Борис.

– В горах.

– Да, это редкий случай, чтобы мужик в одиночку сына воспитал, – сочувственно произнес Борис. Его глаза, впрочем, нисколько не потеплели. – Вы редкий отец! Я представляю, как сын  вас уважает и любит.

Что-то дрогнуло в лице Лунина.

– Не любит меня сын. Не любит! А я ему всю жизнь посвятил!

Он вдруг заплакал. Закрыл лицо руками. Лунин всегда стыдился своих слез. Борис встал, подошел к Лунину, положил ему руку на плечо. Стал успокаивать. Лунин продолжал всхлипывать.

– Воды сейчас принесу, – сказал Борис и ушел на кухню. И тут же вернулся.

«Уже идет назад? Он же вроде кран не открывал», – мелькнула у Лунина праздная, казалось бы, мысль.

В следующую секунду он почувствовал сильнейший удар в затылок. Больше Лунин ничего не помнил…

Когда он очнулся, в квартире никого не было. Ныл затылок. Он провел по нему рукой. Нащупал шишку. В волосах запеклась кровь. Но череп как будто не был пробит. На полу валялся окровавленный молоток для отбивных.

В комнате все было перерыто. Пропали деньги, мумие, орден и медали, модный черный кожаный плащ, ружье, подзорная труба, кинокамера, даже банка с черной икрой. Документы лежали на месте.

Он запер дверь. Лег на диван. Глядел в потолок. Время от времени гневно сжимал кулаки. Его всегда возмущала человеческая подлость.

Через неделю приехал за продуктами Игорь.

– А где плащ? – спросил он.

Лунин рассказал, что случилось.

– Всегда так получается: я всю душу людям открываю, а мне в нее плюют, – подытожил он свой рассказ.

– Это все водка виновата, – сурово произнес Игорь.

Он резко осуждал отца за выпивки. Лунин всегда внушал ему, что пить – это плохо.

– Иногда приходиться выпивать, – стал оправдываться Лунин. – Для дела. Чтобы познакомиться с человеком, заговорить о мумие, продать…

Игорь только рукой махнул.

2

Шорох отвлек Игоря от чтения. Он поднял голову. В углу палатки сидела крыса. Она грызла сухарь, придерживая его, совсем как человек, передними лапками и, не отрываясь, смотрела на Игоря. Ее черные глазки злобно поблескивали в слабом свете светильника. Игорь шикнул на нее. Она продолжала грызть с вызывающим, как ему казалось, видом. Он запустил в нее ботинком. Только тогда крыса, с сухарем в зубах, убежала.

Крысы и мыши были напастью, с которой Игорь не мог справиться. Привозя из Фрунзе полный рюкзак продуктов, таща его к палатке, он твердо знал, что четвертую часть съедят грызуны. То есть четверть продуктов он тащил исключительно для них.

Игорь дочитал последнюю страницу толстой, увесистой книги. Ее переплет обгрызли крысы. Читал он эту книгу  долго, внимательно, некоторые места перечитывал. Он отложил книгу в сторону, растянулся на спальном мешке. Смотрел на мигающее пламя светильника. Думал.
Книга  называлась: «Основы марксистско-ленинской философии».

В детстве у Игоря было два примера для подражания: отец и Ленин. Если он не знал, как поступить, то пытался представить, что бы на его месте сделали они. До призыва он верил в безошибочность партии; был убежден: все, что исходит от советского  государства, может быть только правильным и хорошим. Люди, осуждавшие советскую власть, вызывали у него тягостное недоумение. Теперь он сам был одним из них.

Началось все с первых месяцев пребывания в армии, когда для Игоря стало очевидно, что власть приукрашивает отношения между военнослужащими, замалчивает дедовщину. Потом он обнаружил и другие примеры ее лицемерия. Наконец, он усомнился в самом коммунистическом учении.

Чтобы найти изъяны в марксизме-ленинизме, Игорь и проштудировал «Основы». Задача оказалась непростой. Это учение отличалось стройностью, логичностью, полнотой. Цели имело самые благородные. Но один его постулат все перечеркивал. Он вступал в непримиримое противоречие со справедливостью и здравым смыслом. Это было учение о  диктатуре пролетариата. Какое право имеет одна часть общества, причем не самая образованная и воспитанная, навязывать свою волю остальным его частям?

Неделю он ничего не читал. Размышлял о справедливом устройстве общества.

В один пасмурный день он отправился на разведку в соседнее, с запада, ущелье. У хребта тут и там попадался сарымсак – дикий лук. Он перевалил хребет. И не поверил своим глазам. Эфедра здесь было удивительно много. Он быстро спустился к ее зарослям. Спуск с горы у него всегда происходил стремительно. Эфедру здесь никогда не жали! Он сразу понял, почему. В ущелье отсутствовала вода. Ни речки, ни ручья, ни родника. Но он решил ее жать. Уж очень соблазнительно она выглядела. Он будет переваливать хребет. Это – кратчайший путь. Пусть придется дважды в день подниматься и дважды спускаться. И пусть эфедра здесь растет низко. Это обстоятельство радует чикиндистов: не надо высоко взбираться. Сейчас все наоборот: путь к месту работы удлиняется. И пусть дорога обрывается у самого входа, и надо будет таскать мешки через все ущелье. Такая длинная, густая эфедра окупит все.

Ущелье было богато не только чикиндой. В верхней его части в изобилии росла ежевика, а в нижней – грибы. В основном, дождевики. Изредка попадались и шампиньоны.

Он вышел из ущелья и поднялся в следующее. Здесь текла небольшая речка. Но эфедры не было вовсе. Зато было много дикого урюка. Он как раз поспел. Плоды были крупные, сладкие, вкусные. Вся земля была усыпана ими. И никому, кроме птиц и насекомых, они были не нужны. Все это пропадало, сгнивало. Игорь вернулся домой с рюкзаком, наполненным до отказа грибами и урюком.

Он еще несколько раз приходил за урюком. Повстречал мотоциклиста из Токмака. Тот тоже собирал урюк, для компота. Часть плодов Игорь высушил. Получилось полмешка.

Теперь он работал только в соседнем ущелье. Домой приходил поздно. Приносил  дождевики и сарымсак. Жарил их вместе. Получалось вкусное и сытное блюдо. Чай пил вприкуску с урюком.  «Я перешел на подножный корм», – шутил он сам с собой.

Но кончились сухари, сахар, растительное масло. Игорь поехал во Фрунзе.

Он застал отца в подавленном настроении.

– Левый глаз видит все хуже и хуже, – сообщил Лунин. – Ходил в больницу. Поставили диагноз: глаукома. Она рано или поздно к слепоте приводит.

– При глаукоме пить нельзя!

– Да что ты из меня все какого-то пьяницу хочешь сделать! Я иногда лишь выпиваю. Выпиваю от одиночества. Одиночество – это страшная вещь… Бросай-ка ты, Игорь, горы. Я всегда беспокоюсь, когда ты в горах. Там все может случиться. Живи дома. Найдем тебе в городе подходящую работу. А потом в институт поступишь.

– Мне в горах нравится.

– Это ты идешь по пути наименьшего сопротивления… – Они помолчали. Внезапно Лунин тяжело вздохнул. – Устал я…  Жить устал…  Я бы давно с собой покончил, но пока не могу: тебя еще до ума не довел.

– Кто действительно хочет совершить суицид, тот вслух об этом не говорит, – отрезал Игорь. Лунин не ответил.

По радио читали передовицу одной из центральных газет. «Великая Октябрьская    Социалистическая    революция…»,    «Вечно    живое    учение    Маркса,      Энгельса,  Ленина…», – с пафосом произносил диктор.

– Это не революция, а переворот, – вдруг сказал Игорь. Лунин удивленно посмотрел на него. – Навязывание воли меньшинства большинству. На выборах в Учредительное собрание победили эсеры. Большевики тут же Учредительное собрание разогнали. Вот Февральскую революцию почти все общество поддержало… И учение это ложное.

Игорь давно никому не открывал свой внутренний мир. Особенно – отцу. Но сейчас он испытывал непреодолимую потребность поделиться переполнявшими его мыслями.

– Я тоже с чем-то согласиться не могу, – сказал Лунин. Он оживился. Ему польстило, что сын завел с ним серьезный разговор. Давно такого не было. – С красным террором, например. Думаю, можно было обойтись без него… И не нравится мне, что коммунисты слишком мало внимания семье уделяют. А семья – это главное! Никогда не было желания в партию вступить. Хотя мне много раз предлагали. Маяковский прославлял партию в своих стихах как никакой другой поэт. Но оставался беспартийным! Значит, его тоже что-то смущало. Но в целом-то учение верное. Идеалы-то у коммунистов прекрасные.

– Возвышенные идеалы у них сочетаются с приземленностью, с грубым материализмом. Идут они к этим идеалам путем насилия, с помощью диктатуры пролетариата…

– Да ее давно отменили, еще в шестьдесят первом году!

– Суть не изменилась. Теперь у нас диктатура компартии, партии рабочего класса. Нет настоящей свободы…

– Почему же нет?

– Мыслители должны иметь возможность отстаивать свои идеи, спорить. В этих спорах философские  учения…    опровергаются,    дополняются…      взаимно      обогащаются.
– Игорь волновался. Даже голос прерывался от волнения. – Так человечество движется к познанию истины. А в нашей стране все должны слепо верить истине, которую провозгласила коммунистическая партия. И никто не имеет право усомниться в этой истине… За это могут даже посадить. Она объявлена бесспорной, непреложной. Что может быть абсурднее?.. И, конечно, у людей должна быть свобода выбора. Однопартийная система недопустима. И жить человек имеет право там, где хочет… За что-то коммунистов можно похвалить. За отмену сословий, за пропаганду атеизма, всеобщую грамотность. За то,