Идеал недостижим

этого вот автомата!

И быстро пошел дальше. Он чувствовал огромное облегчение.

– В роте поговорим, – с угрозой процедил ему вслед Степанищев.

Беглеца поймал второй взвод.

Укладываясь спать, обсуждали ЧП.

– Вот дурень! Ему до конца срока два месяца оставалось!

– Сказал, падло, что хотел новый год на воле отметить.

– Такое бывает. Весной – помните? – побег был. Зэк десятку отсидел, через полмесяца освобождался. Не выдержал, побежал. Мочи не хватило ждать! Поймали, еще добавили.

– Психология!

Проснулся Игорь полубольным. Очевидно, простудился ночью в бору. Но в санчасть не пошел. И состояние было терпимым, и он не хотел, чтобы Степанищев подумал, что он хочет избежать таким способом выяснения отношений. С утра Игорь ждал обещанного разговора. Но Степанищева снова отправили в командировку.

Был канул нового года, однако это не ощущалось. Все шло по заведенному распорядку. Их отделению, как обычно, выпало сторожить туббольницу. На дежурство заступали в четыре часа дня, на сутки. По дороге Игорь почувствовал, что у него начинается жар.

Новый год он встретил на вышке. Начальник караула позвонил ему, поздравил. Впервые в жизни Игорь не ждал от нового года ничего хорошего.

Мороз, кажется, был еще сильнее, чем в предыдущее дежурство. Время от времени он снимал с руки меховую рукавицу и засовывал нос в нее. Так и стоял с рукавицей у лица, пока не начинала коченеть рука. Его знобило.

В караульном помещении он о высокой температуре никому не сказал. Не хотел жаловаться. И надеялся, что все пройдет.

В казарме его состояние заметил Сатыбалды. Игорь уже лязгал зубами. Сатыбалды всполошился, настоял, чтобы тот немедленно шел в санчасть.

На другой день почтальон – молодой из обоза – принес Игорю в санчасть письмо от отца.
– Тебе еще письмо есть, – сказал почтальон. – От девушки, похоже. То ли с открыткой, то ли с фото. Оно у стариков из вашей роты. Они его тебе сами принесут.

– Зачем же ты им его отдал?

– Сегодня принесут, – буркнул почтальон вместо ответа и ушел.

Игорь гадал, от кого письмо. Девушки у него не было.

На соседней койке лежал помазок. Он тоже получил письмо из дома. Перечитал его два раза. Глядя в потолок, задумчиво произнес:

– Да… Стоишь на вышке и всю жизнь на гражданке вспоминаешь, во всех подробностях. Многое понимать начинаешь. Главное – понимаешь, что родителей не ценил, их отношение… – Он вздохнул. И неожиданно сменил тему. – Лунин, ты никак верующий? Не куришь, не пьешь, не материшься.

– Я атеист.

– А что тогда?

– Не нахожу в этом радости.

– А, вот так…

Второе письмо не принесли. Через три дня Игоря выписали.

Первым, кого он увидел в казарме, был Степанищев. Он сидел на кровати и до блеска начищал пряжку ремня. Увидев Игоря, усмехнулся.

– В санчасти решил посачковать?

Враждебности в его голосе не было. Он продолжил свое занятие, как бы давая понять, что больше ему сказать нечего. Игорь спросил о письме.

– Я его у Кирюхи видел. У него спроси.

– Зачем он взял?

– Думал: от девушки. – Степанищев говорил  нормальным,  человеческим  тоном.
– Хотел на фото взглянуть. Оказалось, письмо от матери твоей.

Ни у Кирилла, ни у других стариков письмо не нашлось. Оно затерялось.

Степанищев больше на него голос не повышал.

3

Лунин тяжело переживал разлуку с сыном. Его любящей натуре не хватало рядом человека, которому можно отдавать душевное тепло, о котором нужно заботиться.

В феврале Лунин съездил – сделал вылазку, как он говорил, – в горы, в Нарынскую область, за мумиё. Сильно мерз, но мумие нашел много. В Рыбачьем, садясь во фрунзенский автобус, Лунин не хотел класть рюкзак с сырцом мумиё в багажник. Ведь, если разобраться, любой пассажир мог на остановке взять его рюкзак – по ошибке или с умыслом – и унести. Водитель вряд ли помнил, кому какая кладь принадлежит. Но Лунина с рюкзаком, довольно объемистым, в салон не пустили.

– Осторожно! Не толкайтесь так, – восклицала в  автобусе  одна  из  пассажирок.
– Здесь беременные.

Пассажиры рассаживались.

– Кто беременный? – серьезным тоном заговорил Лунин, продвигаясь по проходу к свободному месту у окна. Оттуда можно было бы наблюдать, какие вещи берут из багажника. – Нет, я не беременный. Вы что-то путаете, товарищи.

Несмотря на неудачу с рюкзаком, настроение у Лунина было хорошим, и в нем пробудился озорник. Мужчины засмеялись. Водитель просто затрясся от смеха. Женщины эту шутку не приняли. Лишь одна – статная, с красивым лицом южно-украинского типа – коротко хохотнула. И уселась на облюбованное Луниным место. Он сел рядом.

Как-то сразу  у них завязался непринужденный разговор. Соседку звали Ниной. Она жила в поселке Быстровка, с престарелым отцом, сыном и двумя дочками. Год назад развелась. Работала учительницей русского языка.

Говорила Нина очень эмоционально. Взгляды бросала пламенные. Энергия в ней била через край. Как будто какой-то электромоторчик постоянно вырабатывал ее. Лунину нравились такие энергичные люди. Он сам был таким.

Он кратко рассказал о себе, о своей эпопеи с сыном. Нина увлеченно слушала. Заговорил  о мумиё. Это ее тоже заинтересовало.

Они ехали по Боомскому ущелью. Три дня назад, когда он добирался сюда из Фрунзе, Лунин долго провожал глазами место, где он первый раз собирал эфедру. Вспоминал Святкиных, Любу. Сейчас все его внимание было приковано к соседке.

Почти сразу за Боомом лежала Быстровка. В этом поселке, основанном, по распространенному мнению, переселенцами с Украины, Нина вышла. Она обещала приехать во Фрунзе на следующий день, купить у него мумие. Они тепло попрощались.

Лунин был взволнован, возбужден. Всю дорогу до Фрунзе он думал о новой знакомой. И внешностью, и характером она приближалась к его идеалу.

Нина приехала как обещала. Купила мумие. Двадцать граммов Лунин ей подарил.
Он заранее накупил всякой снеди, сухого вина. Денег не жалел.

Они сели за стол. Разговор быстро перешел на детей.

– Пять раз я к сыну в армию ездил. Беспокоюсь за него. У него сердечная недостаточность. И ранимый он очень. Я ведь воспитывал Игорька в колоссальном уважении к его личности.

Нина смотрела на него влюбленными глазами.

– Ничего, Вадим, последние полгода служить легко… Каждый должен отслужить. Помню, в деревне мы, девчата, за настоящих парней не считали тех, кто в армии не служил, не хотели с ними знакомиться… А я хочу, чтобы моего Андрея поскорее в армию забрали! Два года еще ждать. Сердце за него болит. Дружки у него нехорошие. Вовлекут они его в какое-нибудь подсудное дело… Пересуды идут: мол, у учительницы – и такой сын….– Голос ее дрогнул – Домой может прийти под утро, пьяный, избитый, С четырнадцати лет это началось. Отец – Андрея отец – его даже к кровати цепью приковывал…

– Разве так можно! – воскликнул Лунин.

– Нельзя, конечно. Мы спорили из-за этого… – Нина помолчала. – Первый Андрей в драку не лезет. Но если увидит, что слабого обижают, всегда заступится. Ну и если его заденут, ответит. И с  теми, кто много старше, будет драться. Или один против нескольких. В Быстровке с ним и мужики считаются. А девчонки все на шею вешаются.

– Меня еще одна мысль беспокоит, – подхватил эту тему Лунин. – Скоро Игорек из армии вернется, захочет жениться. А он может так ошибиться! – В действительности эта мысль не беспокоила, а страшила Лунина. – Он неопытный, наивный. Его кто угодно может в себя влюбить. Возможно, не сложатся у меня с его избранницей хорошие отношения. Она может настроить его против меня. И потеряю я сына!

Нина принялась его успокаивать и ободрять.

Лунин достал альбомы, стал показывать фотографии.

Она удивилась, узнав, сколько ему лет. Нина полагала, что Лунин намного моложе. Он был старше ее на пятнадцать лет.

Особенно ее заинтересовали фотографии из дореволюционного альбома – обитого зеленым бархатом, с медной пряжкой и картонными страницами. Фотографии тоже были из картона. Они хорошо сохранились.

– Какие благородные лица! – восклицала она.

Вдруг, без видимого повода, Нина громко запела. Пела она замечательно. Лунина очаровали и ее пение, и эта ее импульсивность.

Через два дня она приехала снова. Просто в гости, как он просил.

Прошла неделя после встречи в автобусе, а они уже не могли друг без друга жить.

Наконец, и он, накупив подарков,  приехал к Нине в гости. Ее отец Данила Никанорович оказался высоким – выше Лунина, –  статным, бодрым  стариком с молодыми бледно-голубыми глазами. Он обладал изрядным чувством юмора. Десятилетняя Люда, младшая из детей, и внешностью, и характером была копией матери. Надя больше походил на деда. Встретили его приветливо. «Мама столько о вас рассказывала!» – с восторгом воскликнула младшая дочка. Лишь сын – красивый, крепкий – держался отчужденно. Независимость и уверенность чувствовались в нем.

Однако со временем и Андрей стал относиться к Лунину дружелюбно Сердце у него оказалось отзывчивым.

Ни в кого не влюблялся Лунин так сильно как в Нину.

4

Взвод строился на завтрак.

– А ты что мрачнее тучи? Тоже суицид замышляешь? – с суровой шутливостью спросил командир взводу у молодого солдата Васюточкина. И зло добавил: – Как тот негодяй?

Три дня назад рядовой из первого отделения застрелился на вышке. Его девушка написала, что полюбила другого. Он прослужил почти год.  У взводного, у командира рота, у комбата были неприятности. Самоубийцу все ругали.  А Игорь чувствовал к нему уважение. Он представлялся ему натурой глубокой, тонкой, чувствительной.

– Никак нет, – буркнул Васюточкин.

Его призвали из заброшенной в тайге сибирской деревушки. Он рассказывал, что дважды сталкивался в чаще с медведем, что убил несколько волков, Стрелком он, действительно, был отменным, на стрельбищах неизменно показывал отличный результат.
Васюточкин был диковат, упрям. И очень раним.  «Дури в нем много, – говорили старики. – Надо ее выбить». И выбивали!

Васюточкин не хотел признавать законов дедовщины. Безуспешно боролся за справедливость. Он становился с каждым днем угрюмее. Исчезла его первоначальная жизнерадостность, исчезла мечтательность в больших голубых глазах.

Игорь испытывал к нему симпатию и сочувствие. А Васюточкин приводил его в пример. Когда Игорь стал стариком, в его поведении ничего не изменилось. Он держался со всеми как с равными. Ничем не показывал, что он старик. Дедовщину ненавидел по-прежнему.

– Когда на дембель, товарищ старший лейтенант? – спросил один из старослужащих.

– Первая партия на той недели домой поедет. Из нашего взвода – Лунин и Чыныбаев. Как примерные солдаты.

– А что только из второго отделения?

– А в самоволки не надо было бегать, – отрезал взводный. – Взвод, смирно! Напра-а-во! В столовую ша-а-гом марш!

Сатыбалды пришел в состояние радостного возбуждения. На его круглом плоском лице то и дело появлялась широкая улыбка.

После  завтрака заговорили о предстоящей демобилизации.

– Вот Айзат обрадуется! – обратился Игорь к земляку. У него тоже было отличное настроение. Айзат была невестой Сатыбалды.

– Да уж! – счастливо засмеялся тот. Это словечко он еще в начале службы перенял у одного из стариков.

Игорь видел фотографию Айзат. Ее смуглое скуластое лицо с раскосыми