Идеал недостижим

Раз призвали – значит, здоров! Вперед! Бегом! Марш!

– Таким то…ном… со мной не… надо… раз… говаривать…

Младший сержант опешил.

– Что?..

Откуда ни возьмись появился командир их учебного взвода. Строго спросил:

– В чем дело?

– Рядовой Лунин бежать не хочет, товарищ лейтенант. Сердце, говорит…

– Отправить в санчасть! – распорядился командир.

Игорь побрел в санчасть. Там его продержали десять минут. Он получил освобождение от бега.

Когда строились на вечернюю проверку, Петров прикрикнул на него:

– А ну живее становись, сачок хренов!

После проверки прозвучала команда «Отбой!» Эту ночь Игорь не мог заснуть. Часа в четыре Петров проснулся, встал, достал из кармана гимнастерки пачку сигарет и, зевая, вышел из казармы. Игорь тоже встал и последовал за ним.

– Куда, земляк? – остановил его у двери Сатыбалды Чыныбаев, худощавый приземистый киргиз из Иссыккульской области. Они с Игорем оказались соседями и в вагоне, и здесь, в дощатой казарме. Сатыбалды был дежурным.

– Я сейчас вернусь, – сказал Игорь и вышел. Ярко светила луна. Петров стоял у стены, курил и смотрел на луну. Игорь стремительными шагами подошел к нему. Тот весь напрягся.

– Ты негодяй, – раздельно и хладнокровно заговорил  Игорь. – Я ведь тебе сказал: «Со мной так не разговаривай». Если еще раз – только раз – со мною так заговоришь, я тебя прикончу. – Он вдруг сжал кулаки и возвысил голос: – Ясно?

Младший сержант изумленно смотрел на него и молчал. Игорь повернулся и возвратился в казарму.

Больше командир отделения ему не грубил. Он даже старался непосредственно к Игорю не обращаться. Избегал встречаться с ним глазами.

Наконец, карантин закончился.

По пыльной дороге они шли строем в часть. Накануне их – полтора десятка солдат – отобрал приехавший на машине майор. Их вел упитанный толстощекий ефрейтор. Он шагал сбоку.

– Что, салажата, гоняли вас сержанты по полной программе? – заговорил он благодушным тоном.

– Чего они такие злые? – спросил Сатыбалды.

– Разговоры в строю!.. Вас месяц гоняли, а их – полгода. На младших командиров учили-дрессировали. А там похуже гоняют. Оттого, короче, и злые… Ничего, в роте полегче будет. Главное – стариков слушайтесь. Не по делу не возникайте, жизнь себе не осложняйте. Старики – это кто полтора года отслужил. Они, короче, – суть и основа. Кто год в армии – помазки. Кто полгода – молодые. Новый призыв, вы то есть, – это салаги. Ну а кто все два года отпахал, как я, к примеру, кто уже приказа ждет – тот дембель... Держать строй!..  А вам, короче, крупно повезло. Во-первых, в Барнауле остались. В глубинке старики строгие.  Да и офицеры там лютуют. Вдали от полкового начальства. Не все, конечно. Во-вторых, в восьмую роту попали. В элитную, короче. Будете больницу охранять. Для зэков-туберкулезников. Она рядом с частью. На судебные, короче, заседания зэков возить. А если в суд – значит, в парадной форме, при галстуке, с пистолетом. Этапировать в другие места назначения. На КПП дежурить. Что это такое, знаете? Контрольно-пропускной пункт, короче. В самой части штаб, магазин, склады сторожить… На посту у полкового знамени стоять. Короче, в нашей роте служить можно.

В части старослужащие окружили их, рассматривали, расспрашивали. Одного лезгина заставили сплясать лезгинку. «Я бы и под угрозой расстрела не стал танцевать», – подумал тогда Игорь. Впрочем, кавказец и плясал, и вообще держался с достоинством.
Восьмая рота располагалась на втором этаже казармы. Над ними была десятая рота; она охраняла промышленные объекты, на которых работали заключенные. На первом этаже находилась  хозяйственная рота или обоз, как ее все называли. Остальные роты были разбросаны по другим городам Алтайского края.

Дедовщину Игорь возненавидел всей душой. Хотя ему еще повезло. Вечером к Игорю подошел командир второго отделения – тот упитанный ефрейтор, который привел их в часть.
Спросил:

– Казахи тебя не притесняют? Ты в третьем отделении один русак оказался. И один там молодой.

– Нет, не притесняют.

Действительно, в его отделении все, включая добродушного, невозмутимого командира сержанта Жабаева, были казахами. Судя по всему, он им понравился. Они относились к Игорю дружелюбно, даже, можно сказать, бережно. Впрочем, когда отделение несло службу в туббольнице, полы в караульном помещении мыл только Игорь. Но он мирился с этим, не считал унизительным. А вот когда помазок Даркенбаев попросил его погладить гимнастерку, Игорь ответил резким отказом. Казах был неприятно удивлен, но не настаивал. Даркенбаев был по натуре вредным и злым, но даже он, подчиняясь, видимо, общему настрою, относился к Игорю неплохо.

Однажды поздно вечером, когда они охраняли туббольницу, к нему на вышку поднялся Жабаев. Он был начальником караула. Жабаев по-доброму улыбнулся.

– Шалашовка одна пришла. Хочешь ее? Я тебе подменю на десять минут.

– Нет, – решительно произнес Игорь.

Сержант перестал улыбаться. Пожал плечами. Молча повернулся и стал спускаться.

«Обиделся, наверно, – думал Игорь. – Он пришел с лучшими намерениями, а я так резко – нет!.. А уважает он меня, значит. Начальник караула за новичка на вышке готов был постоять! Ничего подобного не слышал».

Дважды в течение лета приезжал Лунин. Его очень беспокоило сердце сына. Он говорил об этом с командиром роты. Игоря на сутки отпускали из части. Во второй раз Лунин привез толстую кипу шахматных газет и журналов. Чтобы их купить, он регулярно обходил во Фрунзе газетные киоски. У сына не должно было пропадать время впустую. К  его огорчению Игорь взять их в казарму не захотел. Лунин оставил газеты в гостинице.

2

Прошло полгода, и Игорь немного поднялся в армейской иерархии – стал молодым.

Он сидел на табуретке возле койки и читал письмо отца. Лунин писал ему часто. Присылал посылки. Редкие ответные письма Игоря из трех-четырех предложений больше походили на телеграммы. Он не знал, о чем писать.

«Игорек, дорогой мой!

Неужели у тебя нет потребности написать мне несколько строк, поделиться со мной служебными буднями? Всем тем, о чем думаешь, своими горестями, переживаниями и, может быть, минутами радости от общения с друзьями, от удовлетворения после выполненного долга, после благополучного исхода какого-то дела и т. д.

Конечно, ничего нельзя делать по обязанности, но ты ведь знаешь, друг мой, что моя жизнь в тебе, что весь год наполнен только тобой, связан только с твоей судьбой. Не всегда приходится делать то, что хочется. Есть долг и обязанность (уж коли нет охоты, нет желания). В общем, сделай себе выводы.

Сейчас делаю дела по дому, разборку всякую. После твоего отъезда стало все время болеть сердце.

Ну, ничего, скоро пойду в горы, там меньше всяких расстройств.

Я тебя прошу очень написать мне о следующем.

1.Здоровье. 2.Служба. 3.Настроение 4.Шахматы 5.Что нужно прислать, в чем нуждаешься. 6.Прочее.

Целую тебя, мой мальчик. Желаю тебе всего, всего хорошего!

Твой папа».

За окнами медленно падали крупные снежинки. В Барнаул уже пришла зима. А дома наверняка еще тепло и солнечно. Он стал обдумывать ответ. Ничего не получалось. Мысли о Степанищеве отвлекали.

Этот высокий, крепко сбитый старик появился в их взводе недавно. Его за самоволки перевели из обоза, с какой-то престижной, комфортной  должности. Степанищев был необыкновенно силен. Утром он рассердился на Великанова, маленького щуплого солдата, призванного этой осенью. Тот не заправил ему вовремя кровать. Великанов должен был делать это каждый день. Другие старики заправляли, как правило, сами. Степанищев схватил его за воротник, оторвал от пола и несколько секунд держал в таком положении одной рукой. Еще и кричал на него при этом. Великанов лишь беспомощно трепыхался. С солдатами, отслужившими меньше года, Степанищев разговаривал грубым, повелительным тоном. Большого различия между салагами и молодыми не делал.

Игорь чувствовал, что рано или поздно они со Степанищевым столкнутся.

В конце декабря. ударили лютые морозы, до сорока с лишним градусов.

Игорь стоял на вышке. Переступал с ноги на ногу, зорко поглядывал на контрольную полосу. На нем были ватные штаны, длинный овчинный тулуп, валенки, но все рано было очень холодно. Особенно мерз нос.

Лицо его было мрачным. Но не от стужи. Физические тяготы службы он переносил сравнительно легко. Жизнь в горах помогала, наверно.

Два дня назад Степанищев получил приказ этапировать заключенного в город Бийск на судебное заседание. Это называлось командировкой. Он стал собираться.

– Рядовой Степанищев! К командиру роты! – прокричал дневальный.

Степанищев огляделся. Выругался.

– Куда все салаги слиняли? – Посмотрел на Игоря. – Молодой, подворотничек пришей.

Тот решительно отказался. Тогда Степанищев заорал на него. Кричал на всю казарму.  Игорь не успел отреагировать – растерялся. Он всегда терялся от наглости. Степанищев пошел к командиру. Потом уехал.

Из Бийска он должен был вернуться дня через два. Мысль, что еще целых два дня Степанищев не будет знать, что на него, на Лунина, так рявкать нельзя, отравляла существование. Иногда Игорь ощущал в сердце слабую тупую боль. В угнетенном душевном состоянии такое с ним бывало.

Сегодня два дня истекали.

Четыре часа тянулись долго. Он едва дождался смены караула. Перед караульным помещением разрядили автоматы. Ждали, когда начальник караула скомандует заходить. Но он медлил. Широко открытыми глазами всматривался в Игоря.

– Да у тебя нос совсем белый! – вскричал он. – Живо снегом три! Без носа так можно остаться!

«Это, наверно, оттого, что сердце болит, – думал Игорь, растирая снегом нос. – У других же не побелели».

Их наряд закончился. Они вернулись в часть.

Степанищев появился в казарме после отбоя. Игорь слышал, как он с ворчанием укладывался спать.

А среди ночи раздался пронзительный крик:

– Рота, в ружье!

Из туббольницы сбежал заключенный.

Их взвод стал редкой цепью в сосновом бору, подступавшем к больнице. Ночь была темная. Игорь едва различал в отдалении, слева и справа, две фигуры – своих соседей в оцеплении. Одним из них был Степанищев. Сжимая автомат, Игорь напряженно вглядывался в темноту перед собой, прислушивался. И пританцовывал. Шинель и сапоги от мороза защищали плохо. Тулупы, ватные штаны, меховые рукавицы  и валенки они надевали, только когда охраняли больницу.

Иногда казалось, что хрустнула ветка. Или мерещилось, что кто-то  притаился за стволом сосны. Игорь представлял, как внезапно выскакивает из-за дерева зэк. В руке нож. Кидается на него. Или просто пробегает мимо. Тогда, если зэк не остановится на окрик «Стой, стрелять буду!» и на предупредительный выстрел, надо будет стрелять на поражение. Не по себе становилось от этой мысли.

Так прошел час. Он уже начинал дрожать от холода. Наконец, оцепление сняли. Солдаты поспешно, чуть не вприпрыжку,  зашагали к казарме. Впереди Игоря маячила крупная фигура Степанищева. Больше поблизости никого не было. Он догнал его. Произнес раздельно:

– Ты таким тоном со мной никогда больше не разговаривай.

Степанищев резко остановился.

– А то что?

Игорь подошел ближе. Посмотрел ему в глаза. И, потрясая оружием, выпалил:

– А то застрелю из