Гераклита...
Но история с эсэсовскими реликвиями и с «перстнем Прометея» — не выходила у неё из ума...
У них в доме, в их старинной, ещё дореволюционной, как рассказывалось выше, квартире предков Герты — чудом уцелевшей, вместе с библиотекой и старинной мебелью, во всех исторических передрягах — и в революцию, и в войну, с её бомбёжками, артобстрелами и блокадой, когда беспощадно жгли и мебель, и книги — действительно было много самых разных исторических и памятных реликвий...
Вскоре после последнего разговора с отцом о «перстне Прометея» — Анфиса невольно застала отца в его кабинете около одного из его тайников.
Отец сначала явно не хотел ей что-то показывать. Но потом — немного поколебавшись — жестом пригласил Анфису подойти ближе. И показал ей хранившийся в тайнике пистолет. Точнее — ещё явно до-революционный — револьвер...
Осторожно взяв его в руки — он сказал строго:
«Только смотри — никому про эту вещь не говори!.. Всё-таки, хоть он и оформлен у меня как положено по закону — но распространяться об этом не стоит...»
И отец стал рассказывать Анфисе историю этого револьвера:
«Это — револьвер твоего деда. Деда Харитона. Моего отца... Дед твой был — настоящий чекист, храбрый и мужественный. И честный. «Всемирные Братья» — почти все потом перешедшие в революционные марксистские и эсеровские кружки — вообще отличались честностью. И ему доверяли многое. Дзержинский в том числе (он и сам когда-то в юности состоял в кружке «Сердце Иисуса», а в начале 20-х, по предложению Ленина, возглавил «Общество исследования межпланетных сообщений»)... Воевал твой дед с разной самой хитрой контрой и уголовщиной и в Гражданскую войну, и после. И был в нескольких самых секретных экспедициях...
А этот револьвер — ему в 1918-ом году, в Петрограде, на Гороховой, подарил сам Дзержинский! Отец тогда без всякого оружия прибыл, прямо с завода, к нему в ВЧК. Ну, наш Железный Феликс и постарался его вооружить, чем тогда мог. А был у него в запасе только вот этот револьвер...
Достал он его тогда, как рассказывал отец, из своего стола, и сказал, что этот револьвер притащили откуда-то из кладовых «охранки», и что это, кажется, револьвер самой Марии Спиридоновой. Храни его, говорит. Потом ей отдадим...
Ну, это было ещё задолго до знаменитого лево-эсеровского мятежа. И с левыми эсерами у нас тогда была дружба. А Марию Спиридонову — вообще называли «лево-эсеровской богородицей». На массовых митингах в 1917-ом году она своими пламенными речами покоряла сердца и доводила до слёз и восторга — самых забубённых и расхристанных солдат и матросов! После Ленина — она вторым по популярности человеком тогда была, это факт. Крестьяне в центральных губерниях — буквально молились на неё!..
Дзержинский послал тогда отца на срочное, и ответственное, и опасное задание — в Петропавловскую крепость. Где, по каким-то фантастическим сведениям, хотели похитить и увезти из России — не то сам Грааль, не то ещё нечто столь же таинственное и важное... А дед твой кое-что знал об этих вещах...
Там вообще произошло нечто крайне загадочное... Но это — совершенно особая история...»
Анфиса, затаив дыхание, слушала отца и рассматривала в его руках эту семейную и историческую реликвию...
Она спросила его:
«Из него нельзя стрелять, да? Он у нас — как в музее?».
Отец усмехнулся:
«Стреляет он и по сей день прекрасно! И патроны, вот, есть...»
Он показал на старую картонную коробочку в тайнике...
И пообещал:
«Но стрелять мы с тобой будем обязательно — и сначала, всё-таки, из спортивных пистолетов. И из спортивных ружей. Потом — и из охотничьего ружья научишься, если захочешь, как Арина... А потом — посмотрим... Как дело Мировой Революции потребует!..»
Отец улыбнулся Анфисе, и убрал револьвер в тайник, тщательно его закрыл и хитро замаскировал (тайник был тоже — явно ещё дореволюционный).
Потерев, усталым жестом, ладонью лоб, он сказал Анфисе, тяжело вздохнув:
«Спортом тебе надо обязательно больше заниматься, на свежем воздухе больше быть! А ты всё, больше, читаешь... Хотя — это тоже совершенно необходимо! Всё надо успеть!..
Всё нам надо успеть... Война — как знать... Наверное, ещё и будет. Только уже не такая, как была. Много чего ещё будет! Лишь бы не война гражданская...
Разведчику, как и революционеру — надо очень много знать, и очень многое уметь! Тут знание — это буквально и впрямую: вопрос жизни и смерти...
Как говорит Гриша: кто владеет информацией — тот владеет ситуацией...
И — как говорил когда-то мой наставник: что такое хорошая, грамотная война? Это максимум разведки — и минимум мордобоя! Хотя, без мордобоя — тоже может не обойтись...
И, очень часто, самая эффективная и результативная разведка — а, порой, и просто абсолютно необходимая и неизбежная — это разведка боем. Но она же — и самая рискованная...
А в идеале, надо суметь найти у противника одну-единственную критическую точку — куда и надо нанести один-единственный всё решающий удар!..
И, боюсь, что Америка нас в этом деле опередит. Потому что наша самая уязвимая точка — в нашей нынешней стагнирующей и деградирующей идеологии. В отсутствии всякой диалектики у нашего мещанско-буржуйского, по сути, материализма... И они уже успешно бьют нам по мозгам... И никакие «глушилки» тут не помогут...»
Отец выглядел крайне утомлённым и не здоровым, совершенно уставшим и не выспавшимся. Анфиса это видела и хорошо чувствовала. И отец это заметил — улыбнулся ей ободряюще и слегка потрепал её ладонью по темечку, по её русой голове...
И он продолжал, с упорством в голосе:
«Человек — по природе воин. А воин — он всегда, прежде всего, и разведчик. Задача человека как воина — победить саму смерть. А для этого надо разведать — где она находится...
А находится она — глубоко в самом человеке. В его генах, в его молекулярных, атомных, электронных, ещё более тонких структурах. Надо суметь туда проникнуть! До самого вакуума! Понять, что такое время и пространство...
Чтобы победить смерть — надо победить время! И физически, и исторически. И чтобы его победить — надо его понять!.. Время — неразрывно связано с гравитацией...
И времени у нас остаётся на все наши исследования очень мало... Нужен радикальный революционный прорыв — в самом познании! А в познании — значит в сознании. Должен проснуться в нас — наш изначальный Космический Человек! С его неисчерпаемыми возможностями и силами! Титаническое дитя самого Большого Взрыва!..
Если он в нас проснётся — если мы сможем его в себе понять и пробудить — то ещё будет возможна у нас мирная коммунистическая революция. Солнечная Революция!.. А если нет — то может погибнуть сама наша Советская Страна, как страна, где была попытка — впервые в мире построить социализм!..
Но у нас ещё есть шанс...»
Глава 14: ЧЁРНОЕ СОЛНЦЕ
«Научный социализм — самая религиозная изо всех религий, и истинный социал-демократ — самый глубоко религиозный человек.
Марксизм — это осознавшая себя религия».
(Анатолий Луначарский)
Сон Анфисы. Вращение свастики.
Анфисе в те дни приснился сон. Вместе с Лениным и Дзержинским она обсуждала какое-то очень тайное и инопланетное революционное восстание.
Анфиса была в космическом костюме прогрессора и держала в руках коробку от торта (для конспирации), в которой была взрывчатка, которую ей дал на Марсовом поле Кибальчич. Если нажать посильнее на вишенку на торте — то она взорвётся. Взрывчатка была космическая.
И Анфиса предложила Ленину и Дзержинскому привлечь к этому восстанию левых эсеров, и Марию Спиридонову, потому что она умеет очень метко стрелять, и уже ничего не боится, ни пыток, ни тюрем, ни каторги, потому что прошла через всё, что нужно. А также обязательно надо привлечь Нестора Махно, потому что он тоже прошёл через все тюрьмы и испытания, и тоже уже ничего не боится, и тоже свой человек. И анархистов надо всех обязательно привлечь, потому что на некоторых планетах есть очень много разных степей и прерий, и там очень пригодятся тачанки с пулемётами.
А Дзержинский спрашивает её:
«А ты пыток не боишься?»
Анфиса говорит ему:
«Я их боюсь — но буду терпеть изо всех сил. А если почувствую, что вот-вот кого-нибудь выдам — то постараюсь покончить с собой».
А Дзержинский спрашивает:
«А кандалов не боишься?»
Анфиса подумала, что ведь кандалы, это, наверное, не самое страшное.
А Дзержинский показывает ей свои руки — и Анфиса видит, что у него из запястий, где раньше были кандалы, идёт кровь. И кисти рук — такие совершенно истончённые, где идёт кровь, сточенные совершенно кандалами, так, что вот-вот могут отвалиться. И видит — что кандалы там и сейчас есть, вроде очень массивной якорной цепи. И Дзержинский совершенно не может пошевелить руками...
Анфиса думает:
«А как же Ленин?»
А Ленин распахивает свой плащ — и Анфиса видит, что у него вся белая рубашка в крови, от той пули, которой его Фанни Каплан ранила.
А Ленин наклоняет свою голову — и Анфиса видит, что в черепе у Ленина какой-то очень сложный механизм, вроде часового. И она знает — что это часовая бомба. И видит, что одно колесо, вроде часового, отличается от других и совсем чёрное.
И Анфиса вдруг поняла, что она теперь знает, отчего умер Ленин, и отчего он так болел, и страдал, и мучился! Она пригляделась — и видит, что внутри этого колеса — чёрная металлическая свастика!..
И тут Анфиса видит, что это не Ленин — а её отец! Свастика очень медленно вращается — и причиняет отцу страшную боль! Хотя он старается не показывать никакого виду, что ему так больно. И даже чуть-чуть улыбается Анфисе, старается её не испугать.
И Анфиса знает, что ей надо обязательно разглядеть — в какую сторону вращается эта свастика. И тогда она сможет помочь и отцу, и Ленину тоже.
Анфиса вглядывается — но колесо со свастикой начинает угрожающе расти, расти, становится всё больше — больше окружающих домов — и начинает как-то мерзко вибрировать. И Анфису начинает лихорадочно трясти от этой вибрации, и всё внутри холодеет.
А железное колесо со свастикой всё растёт, всё тяжелеет — и вдруг от своей страшной тяжести начинает проваливаться под землю!
У Анфисы тоже уходит земля из-под ног — и она вместе с этим колесом проваливается в какую-то чёрную бездну...
И — в ужасе и в мерзком холодном поту — просыпается...
Смерть бабушки Раи
Дошкольное детство закончилось для Анфисы не с поступлением в школу — а со смертью бабушки Раи.
Бабушка Рая долго и сильно болела. И она знала, что умирает. И перед смертью очень хотела видеть Анфису. И специально говорила об этом её отцу. Будто хотела сказать ей в последний раз что-то очень важное.
Умереть она очень хотела не в больнице — а дома, у себя в Москве. Отец на своих руках вынес её из больницы и донёс до машины. Говорил потом, что она была лёгкая, почти как ребёнок...
…
Проститься с умирающей бабушкой Раей, кроме родственников, пришло удивительно много народу. Но тоже, всё больше, уже пожилых, некоторые с палочками, и явно не самого лучшего здоровья. И некоторые плакали...
Анфиса понимала, что все заходят в комнату к бабушке Рае, чтобы попрощаться с ней. Попрощаться навсегда. И она сейчас тоже должна будет так же зайти к ней — чтобы
