Первого?
-У поэта,- простонал Коротков. -У Гусарова.
-Где поэт живет, как я понимаю спрашивать дело лишнее, а правильней будет, как говорил мой господин, отправляется в Таганрог. Так или не так? В Таганроге поэт или санитаров вызывать?
- В Таганроге.
-Тогда бывай, а санитаров я все-таки вызову, - и Иван Иванович собрался уходить и уже пошел, но полоумный Коротков словно прилип к его ногам.
-Секрет, тайну великих мастеров!
-Ноги отпусти, скажу.
Коротков отпустил и с мольбой смотрел на Ивана Ивановича как на миссию.
-Эх, Коротков, Коротков,- вздохнул Иван Иванович. Тайна великих мастеров в том, что надо меньше завидовать и больше трудиться.
И Иван Иванович растворился в воздухе, но вдруг явился снова так, словно забыл сказать что-то очень важное.
-И самое главное. Не искать легких путей,- сказал Иван Иванович и уже окончательно растворился в воздухе, отправившись в Таганрог.
Глава восьмая Гусаров и его «Светлое воскресенье».
Сам Гусаров к поэтам себя никогда не причислял. Когда-то в далеком прошлом зная, что талант есть не заниматься его развитием, было преступным, но а, сейчас упустив момент, отсутствия у Гусарова на свой счет иллюзий его во многом спасало. Знаете, часто бывает, сочинит человек стихотворение и совсем не дурное, а даже, наоборот, с претензией на достойное, ну нашло, а ему да ты брат поэт, да что поэт гений и все может пропасть человек. Ведь, по - сути, слаб человек, на минуту вообразит себя, что он не как все и не заметит как захмелеет и потом его ни каким лекарством не отрезвить, а все потому как сладко и приятно слыть особенным. И что еще всего сильней усугубляет, что ведь на практике любому образованному человеку под силу осилить целую книгу. Примером служат известные люди у которых одна книга да и иметься, и пусть то дань времени и моде и не важно какого сорта та книга факт остается фактом свершается - книга написана. Главное, чтобы потом у человека хватила мужества, а главное ума не обозваться писателям и продолжать заниматься прежнем делом. Гусаров человек умный смотрел на вещи трезво, и то не многое что себе позволял это только принять пару тройку восхищенных отзывов, ну напечататься в местной газете да принанимать участие в мало значащих конкурсах не более. И разговоры когда его сорокалетнего уже начавшего лысеть мужчину называли молодым начинающим поэтом, Гусаров пресекал. И не редко наблюдая как какой-нибудь престарелый гражданин, нежданно-негаданно обнаружив в себе талант, с рукописями толщиною в кирпич обивал пороги редакций, Гусарову становилось горько. Ведь что это было если не самообман? Ведь талант все ровно как дитя, как ребенок всем своим естеством стремится к росту ежечасно мечтает скорее вырасти так и талант не может десятки лет прибывать в спячке и не искать выхода из потаенных уголков души и все ровно в какой форме он будет заявлять о себе. А истории о загубленном таланте - неразвившимся в гении разве может быть больше трагедии? Может если только гибель и смерть, но разве не свершившиеся добро и свет, не осветивший дорогу жизни, не есть трагедия равносильной гибели и смерти? С юношества Гусаров тянулся к перу.
Но вот проклятье, не сложилось. И не складываться начало, вроде как бы на пустяшном, когда голубоглазый Андрюша с жаром и увлечением поделился с учителем литературы, что затевает поэму.
-Поэму!- воскликнул учитель и схватился за голову. -Ты голубчик вон сначала с четверостишьем как следует разберись. Путь надо начинать с малой формой, как все великие. В малой форме ключ к мастерству. Даже и не думай. Да меня вот доходят твои едкие четверостишье про учеников. Конечно это не дело, но голубчик они же блестящи. Твой конек сатира обрамленная в малую форму – вот она слава твоя. А поэму, поэму всегда успеешь, вон на старости лет пиши, не хочу.
А как хотелось славы, бог мой как хотелось популярности. Это гения слава тяготит и отвлекает от главного, гений популярностью переболел еще в начале своего становления. И теперь главное чтобы только не мешали работать. Гению все равно кто, что о нем скажет - гений делает, что должен. И Бог мой как тяжела и в тоже время прекрасна ноша гения. Видеть цель и, не взирая ни на что добиваться ее даже не подумав, не помыслив, что выбранный путь может быть неверным. Не это ли и есть высота, когда не завесишь от среды? И как тяжело бывает в начале пути еще неоперившемуся таланту – юноши? Как не соблазниться, не податься легкому пути в обладание сомнительной славы? И юный Андрей забросив поэму писал едкие эпиграммы на нелюбимых всей школой преподавателей, чтобы заработать авторитет, а с ним и главное для юноши популярность. В старших классов выходили милые стишки для повзрослевших одноклассниц и не чего серьезного, потому что до иного и стоящего руки не доходили. Да если по-честному и не тянулись руки к настоящему. Ну, а зачем, ну к чему если и так всеобщий любимиц, а подсказать направить неокрепший талант, напитать талан поистине настоящими соками наставника не находилось.
Ах, наставник, ах милый учитель, где ты отзовись! Ах, если бы к каждому таланту настоящего наставника - дальновидного учителя. Что за жизнь тогда бы была, что не талант выходил бы гений. И все Гусарову говорили, еще молодой все успеешь. А время летело.
В институте без Гусарова не обходился ни один КВН, а пошел на работу, пожалуйста, стенгазета. И вот он замкнутый круг.
-Ну что с того подумаешь?- говорили Гусарову. Что сорок?! Ведь талант ведь никуда не делся.
-Талант, может и есть, за плечами ничего нет! Учиться надо было.
-Так ведь учиться никогда не поздно.
-Выходит, что поздно,- отвечал Гусаров и просил, чтобы не преставали. А сам горько думал, что если бы он не скал легких путей, да хоть написал ту поэму, а потом еще и еще. Расписался, как говорится, поднаторел в слове, может тогда, и теперь не поздно было начинать учиться.
-Может оно и хочется, - говорил Гусаров. Но жара нет, нет пыла того что было молодости. Было бы хоть мастерство того гляди и огонь можно бы было разжечь. Но ведь в том, то и дело, что нет мастерства, а откуда ему взяться? Для мастерства нужна наработка, нужны годы бессонных ночей. Ничего нет. Ах, хотя бы вдохновение!
-Да как же нет, - удивлялся собеседник. А вот, это стихотворение, по-моему, чудесное.
-Что это! - злился Гусаров. - Такое может любой девятнадцатилетний пацан!
И снова говорил, чтобы не преставали, но не мог не писать. Забрасывал все к черту, но проходило время, и рука сама тянулась к перу. И то была отдушина и одновременно страшная мука, потому что умный человек не мог не понимать, что он потерял, польстившись когда-то сомнительными плодами своего неокрепшего неразвившегося таланта. И к сорока годам окончательно съедаемый мыслью о нереализованности Гусаров забросил основную работу инженера и зарабатывал на жизнь тем, что по воскресеньем ездил в ростовское общество коллекционеров, покупал там кое какие монеты и потом, накинув свою цену, торговал ими в таганрогском парке культуры и отдыха. За несколько лет заимел неплохую репутацию и люди по совету друзей нумизматов, если не могли приехать в Ростов доверяли Гусарову крупные суммы денег на пополнения своих коллекций. За порядочность и честность Гусаров получал свои комиссионные, как с продавцов, так и с покупателей и за все-таки неплохое умение сочинять экспромтом прозвище поэт. Проходили годы, и превратиться в мастера Гусаров уже не надеялся и если, что ждал это только вдохновение, но вдохновения все не было.
Знакомство с Коротковым ошеломило Гусарова. Как-то по первому времени Гусаров пытался объяснить Короткову секрет великих мастеров, но несчастный наверно обладал настолько коротким умишком, сводившимся лишь к поиску легкого пути, что Гусаров плюнул, а потом и вовсе, как уже известно, решил разыграть глупого Короткова.
В тот день, когда Лёни свалилась необыкновенная коллекция Гусаров был в клубе и видел какие вещи были в руках Лёни афериста, но таких больших денег у поэта не было, и он с досадой смотрел, как бесценные раритеты плывут в руки богачей.
И когда спекулянт Коротков, сколотивший немалые деньги на махинациях со старинными документами, где пытался отыскать всем известный секрет, принес монету, Гусаров еле скрывал волнение и если поломался только для вида и, поменявшись, как можно скорей уехал в Таганрог, опасаясь, что Коротков передумает, заподозрив, что его надули. Но все же, как было уже сказано, Гусаров был человеком порядочным и пока решил особо не обольщаться и не считать монету своей полноправной собственностью и соберался, если что вернуть раритет обратно глупому Короткову, если тот потребует. Но бог мой, что творилось с Гусаровым, всю дорогу он был как на иголках и не мог дождаться, когда останется с монетой наедине. И волнение, и жар, словно как в далекой юности. Гусаров был на самого себя не похож и дорогой сочинил с десяток коротких стихов. И выходило легко и не принужденно, все равно как в молодости, когда бывает, о чем не подумал, вот тебе, пожалуйста, на эту тему четверостишье и еще и еще сколько хочешь.
- Ах, ну да, вот в чем была причина,- думал Гусаров. – Я совсем перестал волноваться. А когда я последний раз влюблялся? Да наверно лет двадцать назад. Живу один как в берлоги. И так по-медвежьи неуклюжа писал. И все также как тот медведь по весне выходит из спячки я с началом весны являл хоть что-нибудь вразумительное. Первый листик на дереве заприметишь, вдохнешь весеннего воздуха, и родиться что-нибудь стоящее. А в стольное время года я был как медведь. А надо волновать сердце, надо учиться радоваться. Поэт без волненья души без радости творить не может. Вот вам и один из секретов великих - уметь волноваться тогда и твое слово будет волновать. И пусть то слово немного коряво, если оно волнует, есле оно живое всегда можно подправить, всегда можно что-то сделать, но только если твое слово живет, дышит твоим настроеньем. Ах, как я был глуп и как я не понимал такого очевидного.
И прозревший и воскресший Гусаров уже был готов вернуться обратно в Ростов и расцеловать Короткова и открыть ему может пожалуй один из главных секретов великих мастеров.
Оказавшись дома, Гусаров забыл и про монету, про все забыл на свете и как изнывающий от жажды бросается к воде, набросился на бумагу. И не страшась, что не справиться взялся за основу романа в стихах, который, не сомневаясь ни на минуту, символично назвал. « Светлое Воскресенье»
Сюжет был не столько с претензией на что-то достойное, сколько очень близок автору и сам как говорится, просился на бумагу. А писать Гусаров решил, о простом поэте, который после длительного простоя воскресает для творчества. Согласитесь, о чем мог тогда вообще писать Гусаров? Ну конечно мог и о чем угодно, но говорят, что писать о том, что знаешь всего правильней на свете.
И вроде все было понятно и расписан план, и только не как не мог Гусаров определиться со смыслом всего. Не только же писать о радости героя от начала работы? Можно было конечно написать, что герой романа развивается в мастера и почивает на лаврах. Но, это, по мнению Гусарова, было бы уже слишком и походило бы на самообман. Но Гусаров и не торопил свое сердце с ответом, и без того
