Spoudogeloion. История Европы в романах

оттого, что ушел из этого проклятого города; я счастлив, что у меня нет будущего; я счастлив, что я нищ и бездомен!..  Пошли, псина, ты – последнее, что осталось у меня; ты – последнее, что еще напоминает мне о жизни. Не бойся, я не дам тебе погибнуть. Я, призрак, позабочусь о живом.

Часть 8. Воздаяние

Готлиб

Граф Рауль уже два года жил в своем замке в горах, там, где в свое время скрывался Готлиб. Дела людские давно перестали интересовать графа; он удалился ото всех дел, чтобы здесь закончить свои дни.
Само небо благоприятствовало графу: как только он приехал сюда, в этом горном краю установилась отличная погода. Лето было теплым, но не жарким; ясных солнечных дней было гораздо больше, чем пасмурных, а дожди шли ровно в том количестве, которое требовалось для достаточного увлажнения почвы и растительности. Осень два года подряд начиналась с длительного погожего периода; затем, после одной-двух недель ненастья, выпадал снег, и наступала зима. Он была умеренно холодной и в меру же снежной; не было ни сырых оттепелей, ни крепких морозов. Весна приходила сразу, дружно, без внезапных заморозков и снегопадов. В считанные дни потоки талой воды очищали землю; распускались нежные первоцветы, густо поднималась молодая трава, и вскоре веселое бурное цветение охватывало все вокруг и пышно продолжалось до начала лета.
…Замок графа Рауля был прочен и надежен, но имел существенный недостаток: любоваться живописными окрестностями можно было только из узких башенных окон или с крепостных стен. Но графу хотелось теснее приблизиться к природе, – или природу приблизить к себе, – поэтому он приказал разбить парк около замка. В синем еловом лесу, по берегам протекающей через него горной реки проложили две просеки, выходящие к озеру; их засыпали мелким щебнем и песком, провели аллеи, соорудили клумбы, поставили скамейки и беседки. Через реку перекинули ажурные деревянные мостики, а у озера устроили запруду с искусственным водопадом, шум которого умиротворяюще действовал на графа.
Все работы были закончены за год, и вторую весну своего уединения граф встретил в парке: он жил тут в уютном маленьком павильоне. Этот павильон был одноэтажным, но двусветным, с двумя рядами окон и очень высоким потолком; центральную его часть занимала большая комната, которая являлась одновременно кабинетом и спальней графа. Здесь стоял большой письменный стол с массивным креслом, напротив – кожаный диван, служивший графу постельюм, а стены заставлены были стеллажами с книгами и рукописями. Ни камина, ни печки в этой комнате не было, зато в соседнем помещении, в комнате для омовений, находилась огромная печь, украшенная каменными резными плитами и фигурами нимф и сатиров. От нее по хитроумной системе керамических труб теплый воздух расходился по всему зданию, отапливая, в том числе, столовую, где граф завтракал, обедал и ужинал.
Каждый день проходил приятно и легко. Граф вставал обычно в девять утра, звал слуг,  с их помощью совершал утренний туалет и одевался, а затем с четверть часа гулял по парку, вдыхая неповторимый утренний аромат цветов и трав.
Вернувшись в павильон, граф принимал завтрак, состоящий из перепелиных яиц, паштета из дичи, а также сухариков с тмином, которые граф обмакивал в сладкий кларет.
После завтрака его сиятельство затворялся в своем кабинете, где никто не смел беспокоить его ни по какому поводу: граф записывал впечатления всей своей прошедшей жизни. Он записывал их в легкой остроумной манере, тщательно подбирая слова, но совершенно не заботясь об объективности, как в описании событий, свидетелем которых он был, так и исторических лиц, с которыми встречался. То, как он сам все это воспринимал и чувствовал, для него было гораздо важнее беспристрастного анализа.
Труд его продолжался до третьего часа пополудни, после чего граф съедал второй завтрак, – легкий: из лангустов, фаршированных икрой, или белой рыбы с маслинами, – и вновь выходил на прогулку, на этот раз более продолжительную. Он делал несколько кругов по парку, присматриваясь к жизни птиц, растений и насекомых, которая постоянно продолжалась и была не менее интересной и насыщенной, чем жизнь людского общества. Каждый цветок, каждый лист на дереве, каждый муравей и каждая пчела жили своей особенной жизнью, но все вместе составляли одно целое, постоянно меняющееся и постоянно одинаковое. Графа Рауля забавляли такие наблюдения, и, бывало, он подолгу сидел около какого-нибудь куста жимолости, наблюдая за всем, что здесь происходило.
Иногда граф выезжал на конную прогулку. Его сопровождали солдаты из роты, охранявшей замок. Графу доставляло удовольствие беседовать с ними. Их суждения отличались прямотой и категоричностью, на каверзные философские вопросы, которые задавал граф, солдаты отвечали четко и ясно: «Не могу знать… Как прикажут… Что Бог даст…», – чем, по мнению графа, затыкали за пояс самых глубоких мыслителей.
Возвратившись с прогулки, граф Рауль обедал, в то время как квартет музыкантов услаждал его слух приятными жизнерадостными мелодиями, способствующими правильному пищеварению. Блюда, которые подавались к столу, были вкусными и простыми: граф терпеть не мог гастрономических изощрений. Обед начинался у него с маринадов, составленных из нескольких видов овощей и слегка подогретых для усиления вкуса. Вместе с ними приносились улитки в виноградных листьях и спинки лососей, погруженные в соус из сметаны, петрушки, кориандра, горчицы, яичных желтков и перетертой спаржи. К таким закускам полагалось бы, конечно, белое вино, но граф его не любил, поэтому пил красное сухое, привезенное с севера Италии. Красным сухим вином запивал граф и свой любимый суп из раковых шеек с лимонами, маслинами, укропом и лепестками роз.
После супа приносили горячее; не желая перенасыщаться, граф съедал всего лишь пару куропаток или дроздов, запеченных  со сливами в подливе из разведенного меда с гвоздикой и пряностями, – и кусочек филе ягненка в апельсиновом желе. Тут уже граф пил терпкое красное вино, доставленное с юга Франции.
Десерт к обеду был самый обычный: засахаренные фрукты, ягодные мармелады, хрустящие вафли со сливочным кремом. К десерту граф требовал сицилийский фруктовый ликер или лангедокский арманьяк.
После обеда он во второй раз удалялся в свой кабинет, – теперь для чтения книг, прерывающегося безмятежной дремотой. В замке была великолепная библиотека из тысяч книг и рукописей, в том числе очень редких, существующих в единственном экземпляре; из этой библиотеки в павильон были принесены несколько десятков фолиантов и свитков, которые граф хотел перечесть в последние годы (а может быть, и месяцы) своей жизни. Впрочем, он не торопился: бывало, что в часы послеобеденного отдыха он прочитывал по многу страниц; бывало, не одолевал и одной. Время для него больше ничего не значило, времени больше не было, время перетекало в вечность.
На закате граф ужинал. Помня советы древних, он ограничивался взбитой воздушной сметаной с изюмом, простоквашей с вишневым сиропом и свежим мягким сыром.
Поужинав, граф шел к искусственному водопаду, садился на скамейку и смотрел на вечернее потемневшее озеро, на плотную стену леса, редкие просветы в котором исчезали с наступлением сумерек; на горные вершины, чьи очертания все более размывались в сгущающейся небесной мгле. Он слышал мягкие ночные запахи озерной и речной воды, еловой хвои, мокрого песка и гранитных валунов на берегу, – и эти запахи тоже становились для него символом вечности.
Насладившись созерцанием уходящего дня, граф Рауль отправлялся спать. Перед сном он забирался в ванну с теплым молоком и эссенциями целебных трав, а улегшись в постель, выпивал из маленького серебряного стаканчика бальзам, настоянный, главным образом, на мяте, но с добавлением еще двадцати пяти полезных растений.
Отпустив слуг, граф блаженно потягивался, укладывался поудобнее на лебяжьей перине, накрывался одеялом, сотканным из руна левантийских овец, – и безмятежно засыпал.
***
На исходе весны на дальнем форпосте стража задержала четырех человек, направлявшихся к замку; они сказали, что хотят встретиться с его сиятельством. Графу доложили о них, и он распорядился отправить посетителей восвояси, ибо не желал видеть никого из внешнего мира. Однако один из непрошенных гостей проявил настойчивость: он сказал, что у него есть важные сведения для графа Рауля. Остальное он расскажет его сиятельству при личной встрече. Скрепя сердце, граф согласился принять этого настырного гостя. Стражники обыскали его и привезли в замок, оставив остальных задержанных на форпосте в качестве заложников.
Его сиятельство принял посетителя в громадном парадном зале, увешанном старинным оружием и доспехами. Впрочем, нищенское одеяние гостя рассмешило графа, - он подумал, что его надо было принимать не здесь, а в передней.
– Вы не узнаете меня, ваша сиятельство? – спросил приезжий человек, как будто сам смущаясь своего вида.
– Нет, – ответил граф, мучительно вспоминая, кто из знакомых ему людей низшего сословия  имел право так настойчиво добиваться аудиенции у него.
Приезжий снял потрепанный дорожный плащ, а потом вдруг снял и свою бороду с усами.
– А теперь?
– Господь всемогущий! Святые угодники! Ваше преосвященство? – воскликнул донельзя изумленный граф Рауль.
– Да, это я, – печально кивнул епископ и тяжело вздохнул.
– Но почему вы в таком наряде? А, понимаю! Должно быть, вы решили последовать примеру святого Франциска и дали обет нищенства? – весело сказал граф.
– Ах, ваше сиятельство, мне сейчас не до шуток! – укоризненно произнес епископ.
– Извините, но я не шутил, – возразил граф. – Нынче у нас такая путаница с лицами духовного звания. Кто-то стремится попасть из бродяг в епископы, а кто-то, наоборот, из епископов уходит в бродяги. Причем, если я вижу бывшего бродягу, ставшего епископом, я понимаю, что он сам этого хотел; но когда я вижу епископа в роли бродяги, то попробуй, разберись, хотел ли он этого или стал бродягой помимо своей воли.
– Вы совершенно правы, ваше сиятельство. Путаница у нас страшная, – и самое ужасное, что она у нас, и страшная, – еще печальнее вздохнул епископ.
– Вот, вот, я и говорю, нынче у нас такая путаница! – согласился граф. – Где уж тут понять, кто епископ, а кто бродяга.
– Но я был и остаюсь епископом, хотя и без епископата, – гордо вскинул голову его преосвященство.
– Прекрасно сказано: Ганнибал оставался Ганнибалом даже без армии, Клеопатра оставалась Клеопатрой даже без Египта, – восхищенно заметил граф.
– Благодарю вас, ваше сиятельство. Позвольте объяснить, зачем я приехал к вам, и почему в таком виде. Я должен был облачиться в это рубище, дабы не быть узнанным и схваченным проклятыми еретиками.
– Схваченным? Еретиками? На моих землях? – граф удивленно поднял брови.
– О, ваша светлость, с тех пор, как я вынужден был оставить свою епископскую кафедру и спасаться бегством, я боюсь собственной тени!
– Мой бог! Тогда все ясно. Тому, кто боится собственной тени, надо находиться в тени.  Как я вас понимаю, ваше преосвященство, - у меня тоже было нечто похожее в жизни. Моя первая жена, светлая Элеонора, – я