Spoudogeloion. История Европы в романах

бы исцелениями. Бог посылает болезнь, и он же в милости своей исцеляет от нее. Медицина выступает как инструмент в руках Господа, но исход болезни, в любом случае, зависит лишь от Бога… Позови лекаря, пусть он осмотрит тебя, – посоветовал Гийом Урсуле, а Фердинанду сказал: – Это не записывайте… Вы поужинали? Тогда пойдем в мой кабинет, поработаем.
И, выходя из комнаты, оглянулся на Урсулу:
– Спокойной ночи, дорогая. Не забудь же позвать лекаря.  

Эпилог. Поле битвы

Католическое войско епископа и евангелическое войско Готлиба сошлись для решающего сражения. Оно должно было состояться в чудесной долине, окруженной невысокими лесистыми холмами. Осенние краски леса были сочными и красивыми, небо – ясным; солнечные лучи косыми линиями пронизывали легкий утренний туман и мягкое тепло все больше наполняло воздух. Во всем этом была радостная умиротворенность, – даже темно-коричневые руины древнего монастыря на склоне холма не казались мрачными. Солдаты обеих армий, одинаково не хотевшие сражаться, с тоской думали о том, что сейчас время осенних свадеб, обильных застолий, молодого вина, но не кровавых битв…
Епископское войско возглавлял старый наемник, прошедший через многие сражения и не раз командовавший армией. Он не стал произносить долгую речь перед солдатами, лишь коротко напомнил о выданном им жаловании, посулил богатую добычу в случае победы и пообещал повесить каждого, кто отступит с поля боя без приказа.
Войско евангелистов привел Готлиб, – он был измучен лихорадкой, но не пожелал остаться в городе. Не понимая ничего в военном деле, он слушался советов начальника городского ополчения, который чувствовал свою важность и потому держался сурово и надменно. Полностью положившись на этого доморощенного полководца, Готлиб заботился только о боевом духе армии: всю ночь накануне битвы Готлиб готовил обращение к солдатам, и вот пришла пора его зачитать.
Исхудавший, бледный, с глазами, ушедшими в почернелые глазницы, в слишком большом панцире и нелепом плаще Готлиб встал перед строем солдат.
– Доходяга, – отчетливо сказал кто-то из них.
– Друзья, братья, – раздался надтреснутый больной голос Готлиба. – Христос сказал, что не мир он принес, но меч. Теперь мы понимаем в полной мере смысл этих слов. Не желали и не желают принимать Спасителя враги светлых истин его, и теперь войной пришли они к нам, потому что мы всей душой своей отдались Христу. Мы вынуждены воевать, и мы будем воевать. Правда за нами, и вера за нас.
Готлиб покачнулся и вытер холодной пот со лба.
– Не помер бы до боя, – снова послышался возглас в рядах солдат.
Начальник ополчения грозным взором обвел строй и погрозил кому-то кулаком.
– Этой ночью я сочинил песню, боевую походную песню. Она называется «Во славу Господню», – пересиливая болезнь, сказал Готлиб. – Послушайте ее.  

Воспрянем и грянем во славу Господню,
Пред битвой молитвой и верой сильны.
Отец всеблагой! Ты порукой сегодня,
Что мы сокрушить супостата должны.

В сраженье и рвенье – отмщенье Божье,
И чудо повсюду – отрадой для глаз.
Воспрянем из праха! Расправимся с ложью,
Ведь правда за нами и правда за нас!

Рядами пред нами неправды солдаты,
И ею опутать стремятся людей,
Но праведный меч сокрушит супостата,
Да будет наш враг хоть бы вдвое сильней!

Готлиб выдержал небольшую паузу. Солдаты равнодушно слушали его. Не было ни криков одобрения, ни того особенного трепета, который охватывал толпу во время проповедей Готлиба.
– Друзья, братья, – стараясь говорить как можно бодрее и энергичнее, продолжал Готлиб, – враги ворвались в наш дом…
Тут его речь была прервана первыми выстрелами, прогремевшими со стороны противника.
– Пора, – сказал начальник городского ополчения.
Готлиб растерянно посмотрел на него.
– Но у меня еще не все. У меня еще много…
– Пора! – решительно повторил начальник ополчения.
– Но молитва? Хотя бы молитву прочесть перед сражением…
– Ладно, – согласился начальник ополчения. – Без молитвы нельзя.
– Братья! – выкрикнул Готлиб. – Помолимся! «Итак ждите Меня, говорит Господь, до того дня, когда Я восстану для опустошения, ибо Мною определено собрать народы, созвать царства, чтоб излить на них негодование Мое всею яростью гнева Моего…»
– Чтоб излить на них негодование Мое всею яростью гнева Моего, – недружно подхватили солдаты.
– «Ибо огнем ревности Моей будет пожрана все земля. Тогда опять Я дам народам уста чистые, чтобы все призывали имя Господа и служили ему единодушно», – закончил стих Готлиб.
– Аминь, – сказал начальник ополчения и скомандовал солдатам готовить оружие к бою. Готлибу подвели костлявую белую кобылу,  – он, с трудом взобравшись на нее, взмахнул тяжелой шпагой и повел свое войско в атаку.
***
В ранних сумерках два человека вышли на поле давно закончившейся битвы.
– Быстро они управились, – пробурчал тот, кто был толстым и невысоким.
– Говорил тебе, надо было нам идти раньше, как только стихли выстрелы и крики, – недовольно заметил высокий и худой.
– И попались бы под горячую руку какой-нибудь шайке мародеров, – возразил толстяк. – Твоя беда, брат Иоганн, в том, что ты не можешь предвидеть ход событий, потому что ты лишен стратегического мышления.
– Великий боже! Брат Якоб, откуда у тебя взялись такие слова? Уж не водил ли ты в поход армии? – ехидно поинтересовался Иоганн.
– Ты считаешь, что присущие определенному делу слова знает лишь специалист? Как ты наивен, брат Иоганн! Если воспользоваться твоим способом определения знающих людей, то получится, что у нас сплошь знающие люди. Однако не только те, кто знают специальные слова, но даже и действительно занимающиеся делом не всегда понимают толк в своем деле.
– Ну, нагородил! А все для того чтобы скрыть самую простую истину – ты ленив, неповоротлив, и тебе просто хотелось поспать после обеда.
– За умными изречениями как раз и скрывается самая простая истина, брат Иоганн. Но есть умники, которые с помощью слов вытаскивают истину на свет, а есть и такие, которые скрывают ее за словами.
– Хватит зря болтать языком, брат Якоб! Твоя болтовня, между прочим, уже начинает надоедать нашим добрым хозяевам.
– Надоедать? Ха-ха! Как плохо ты разбираешься в людях, брат Иоганн. За мою болтовню они дают нам кров, еду и все прочее. Ты думаешь, они не нашли бы работников получше нас с тобой? Сколько угодно! От нас-то, скажем прямо, мало проку. Но моя болтовня открывает для наших добрых хозяев многообразие мира; не то чтобы они сами не знали, каков он, этот мир, однако он был для них узким, – хуторским, а не вселенским, – вот почему моя болтовня теперь им кажется чуть ли не важнее их повседневной работы.
– Ох, прости меня господи, и откуда в тебе подобная гордыня и такое огромное самомнение? – с досадой выпалил Иоганн. – Правильно тебя настоятель монастыря заставлял ведра с водой в гору носить.
– Ты все время забываешь, что он и тебя заставлял, –  тут же возразил Якоб. – Ты если чем от меня отличаешься, так лишь ростом, худобой, да угрюмостью. Но за твою угрюмость никто не даст и краюшки хлеба.
– Ладно, хватит препираться, мы уже пришли. Вон там, смотри, лежат трупы убитых… Ох, не по душе мне эта затея – обирать мертвых!
– И опять скажу тебе, что ты наивен, брат Иоганн, – прищурил свои маленькие глазки Якоб. – Мертвых обобрать нельзя, потому что они не имеют ничего: смерть всех делает нищими и даже более чем нищими, ибо нищим принадлежат хотя бы их тела, чувства и мысли, а у мертвых нет и этого. Тело мертвеца могут похоронить в роскошном склепе, а могут бросить в общую могилу – живые распоряжаются им, считаясь или не считаясь с последней волей усопшего, и тот уже ничего не может возразить. Вспомни, когда мы жили с тобой в башне на острове, где был анатомический театр, – сколько туда привозили покойников, от похорон которых отказались родственники. Но если мертвец потерял власть даже над своим телом, то что уж говорить о его имуществе! А забавная получается картина: люди копят богатства лишь для того, чтобы неизбежно потерять все в один прекрасный момент. Еще никому не удавалось взять на тот свет ни единого гроша.
– Опять твое дешевое философствование! – прервал его Иоганн. – Говорю тебе, мне неприятно обирать мертвых.
– Разве ты еще не понял, что живые всегда обирают мертвых? Ну, хорошо, не сердись! Посмотрим на вещи с другой стороны: трупы убитых солдат все равно обчистят и снимут с них все пригодное к употреблению. Днем здесь уже похозяйничали мародеры,  они унесли главную добычу, а завтра сюда явятся солдаты, товарищи покойников, и перед тем как зарыть убитых в землю, непременно оберут их до последнего. Значит, мы с тобой не первые и не последние, и я не вижу причин, по которым мы должны оставить другим то, что может понадобиться нам самим. А также добавлю…
Раздался собачий лай, и через поле к Якобу и Иоганну побежала собака, а на опушке леса показалась фигура человека.
– Ну, не сказал ли я тебе, что мы здесь не первые и не последние! –  Якоб хлопнул Иоганна по руке.
Между тем, собака с отчаянным визгом добежала до них и стала трусливо нападать, то набрасываясь на Якоба и Иоганна, то отскакивая назад.
– Ну и образина! – вскричал Якоб, отбиваясь от собаки палкой. – Облезлая, рыжая, ухо висит, –  вот образец совершенного уродства!
– Эй, образина! Перестань! Перестань, кому говорю! Ко мне! – закричал человек, идущий от опушки леса.
– А ее  и зовут Образиной, – сказал Иоганн. – Вполне подходящее имя.
– Сейчас познакомимся с ее хозяином. Он выглядит не лучше своей собаки, – хмыкнул Якоб, продолжая отбиваться от наскоков рыжей шавки.
Подошедший человек был одет в немыслимые грязные лохмотья, а в его густой нечесаной бороде застряли травинки, щепки и мелкие куски капусты. Он сгреб собаку в охапку, бросил быстрый взгляд на Иоганна с Якобом и сипло произнес:
– Простите, добрые селяне. Я сейчас же уйду обратно и не помешаю вам.
– Мы такие же селяне, как ты – святой отшельник, – возразил Якоб. – Правда, мы живем в дому добрых селян, но сами мы из города. Меня зовут Якоб, а это Иоганн. Когда-то мы были монахами, потом пустились в бега, после заделались бунтовщиками, затем едва не стали мещанами, а ныне проживаем в подвешенном состоянии, между небом и землей. Я нисколько не ошибусь, предполагая, что ты тоже живешь по завету Спасителя, то есть подобно птице небесной.
– Я бы сказал – подобно дикому зверю, – поглаживая все еще лаявшую собаку, сказал оборванный человек. – Меня зовут Клаус. Когда-то я был богатым бюргером и счастливым мужем, потом стал бедняком и рогоносцем; затем служил сторожем в самом лучшем и, стало быть, в самом мерзком городском учреждении, где едва не превратился в холуя. После этого, оказавшись перед выбором – скотское состояние души или скотское состояние тела, – я выбрал второе.
– Ты, наверное, тот, кто живет в руинах монастыря, – догадался Иоганн. – О тебе ходят нехорошие слухи. Селяне говорят, что ты колдун, вампир или оборотень. Берегись, – если у них случится что-нибудь дурное, они подумают на тебя, и тогда тебя убьют, как самого настоящего дикого зверя.
– Я знаю, что такое людская злоба, – кивнул Клаус, – знаю и то, как люди ненавидят тех, кто отличается от них и не желает жить,