Spoudogeloion. История Европы в романах

заботится о своей земле?..
Если бы можно было понять Бога через науку, то отпала бы нужда в вере, но вера противоразумна, и в этом ее достоинство. Высшая истина не нуждается в доказательствах, выходит за пределы познания; она свободна от сомнений и для своего утверждения ей достаточно самой себя. Человеку не дано познать Божественное, поэтому остается только верить в Господа – какое умаление, и какое торжество в этом умалении для верующего! И напротив, – трудно быть послушным Богу тому, кто слишком высоко ценит себя; Августин говорил, что гордыня – мать пороков, а любопытство – их кормилица. Пусть же науки занимаются исключительно исследованием внешних явлений, но не пытаются толковать основы основ; пусть не вторгаются в область Божественного. Пусть ученые улучшают предметы земной жизни человека, создавая подобно хорошим ремесленникам все более совершенные изделия, но да не дерзнут ничтожеством разума оскорбить веру!.. Я понятно излагаю, господа?
– О, да! Да, да! Понятно! – встрепенулись члены Совета.
– Мне показалось, что вы заскучали. Может быть, все-таки непонятно?
– О, нет! Все понятно! Да, да, понятно! Мы ловим каждое ваше слово, герр Гийом! Золотые, золотые слова, воистину, золотые!
– Тогда я продолжаю… Я скажу вам больше, господа, – я предпочел бы истребить все науки на земле, если бы они стали причиной охлаждения христианского рвения и отвращения от Господа. По моим наблюдениям, недостаток христианского рвения, – и, как следствие, падение нравственности, – прямо зависит от занятий науками, составляющих угрозу основам религии. Возомнившие о себе ученые, вознесшиеся в гордыне своей, высмеивают нашу простоту, говорят, что Писание примитивно, что в нем есть неуместные и неправильные фрагменты. Эти «остроумцы» абсолютно лишены того качества, которое должно бы, кажется, быть присуще ученым – они лишены элементарной логики. Вера основана на догматах, а догматы выше доказательств, – таким образом, какие невежды дадут себя убедить в том, чему нет объяснения? Только очень глупые люди стремятся к объяснениям догматов, да еще таким объяснениям, которые могут удовлетворить людское остроумие. Ведь Бог – это тайна; Христос – это тоже тайна, поскольку Он – Бог во плоти. А божественную тайну, как я уже сказал, человеку не познать. Значит, если в Писании что-то нам непонятно или вызывает удивление, а Бог молчит и не хочет нам помочь, то и вопросов быть не должно. Если ты христианин, то тебе надо решительно избавиться от вопрошающей дерзости орудия безбожия – науки. Тебе необходимо разоружиться, сломать и сжечь все эти орудия, так чтобы никакой подмоги от них не было. Чем больше в тебе бессилия, тем охотнее тебя примет Бог, – «блаженны нищие духом»!.. Но я реалист, господа, я понимаю, что науки запретить нельзя, а то наши враги победят нас, да и нам без науки не распространить веру нашу по всему миру. Ладно, пусть науки будут, однако за посягательство на Бога, за вторжение в область Божественного ученых следует жестоко карать. И здесь, я полагаю, нам нельзя останавливаться перед крайними мерами, – вплоть до костра.
– Инквизиция? – вырвался у кого-то испуганный возглас.
– Нет, это не инквизиция, это совсем другое, – ничуть не смутился Гийом. – Инквизиция карает тех праведников, которые выступили против ложного учения папистов, а потому она – преступна. Мы же станем карать за тяжкие проступки, направленные против истинной веры, поэтому наша кара будет священным возмездием. Кара за добрые дела – преступление, но кара за преступление – доброе дело. Если на костре сжигают истинного христианина, то это злодеяние; если на костре гибнет враг христианства – это справедливое воздаяние, очищение злаков от плевел. Вы, господа, плохо понимаете диалектику… Естественно, мы не станем жечь всех подряд, лишь самых злостных преступников против веры, наносящих ей безусловный вред. В моем проекте вы найдете подробный список возможных преступлений, с разделением их на категории и подвиды. Впрочем, я не настаиваю, чтобы проект был утвержден сегодня. Каждый из вас имеет право на свободное высказывание своих мыслей, и пусть не мешает вам авторитет Духовной Коллегии. Я оставлю вам копии проекта; ознакомьтесь, подумайте, а завтра мы вернемся к этому вопросу.
***
В доме Гийома все сияло чистотой: блестели квадраты стекол в тщательно протертых переплетах рам, сверкали лакированные свежевымытые полы, матово отсвечивала навощенная древесина мебели, в безукоризненной белизне тончайших фаянсовых абажуров холодно мерцали блики свечей.
Фрау Урсула поддерживала идеальный порядок в своем маленьком домашнем мирке. Не гнушаясь черной работой, она вместе со служанкой каждый день занималась уборкой и аккуратно раскладывала вещи по местам. Ее муж порядка не нарушал, к тому же, поздно приходил домой, но дети постоянно нарушали порядок: едва научившись ходить, старший сын принялся разбрасывать вещи где попало; его сестра, встав на ноги, делала тоже самое; хорошо еще, что третий ребенок был совсем мал и не покидал колыбели. Фрау Урсула любила своих детей, но спокойно вздыхала только тогда, когда они засыпали.
В этот вечер муж пришел раньше обычного, но не один, а с каким-то мужчиной. Урсула подозрительно посмотрела на него, – не нарушит ли он порядок в ее доме? Однако вид гостя был самый скромный: невысокого роста, щуплый, бледный, тихий – он, вроде бы, не вызывал опасений.
– Познакомьтесь, – сказал Гийом. – Это моя жена, фрау Урсула. А это мой новый секретарь Фердинанд. Он будет жить у нас в доме, чтобы в любой момент я мог воспользоваться его помощью в моей работе. Кроме того, по решению Духовной Коллегии он станет записывать мои изречения, поскольку Коллегия не может допустить, дабы высказанные мною мысли пропадали втуне. Я полагаю, что такая оценка Коллегией моих изречений явно завышена, но я должен был подчиниться мнению большинства.
– Он будет жить у нас в доме? – с ужасом спросила Урсула, не веря своим ушам.
– Мы освободим ему комнату под крышей, там, где сейчас кладовая. А сегодня он может переночевать в гостиной.
– В гостиной? – Урсула побледнела и схватилась за сердце.
– Конечно, вам будет не очень удобно, – обернулся Гийом к Фердинанду, – но придется потерпеть.
– Для меня большая честь жить с вами под одной кровлей, герр Гийом. Удобства мне не нужны. Я могу спасть даже в прихожей, – в самом почтительном тоне произнес Фердинанд.
– В прихожей? – радостно воскликнула Урсула.
– Нет, зачем же в прихожей, – поморщился Гийом. – В доме достаточно места. Вы будете жить в бывшей кладовой, под крышей; завтра там для вас приготовят комнату. Это очень удобно: мой кабинет находится рядом, вам понадобится не более минуты для того чтобы придти ко мне, когда я вас позову.
– Дорогая, нам пора ужинать, – обратился Гийом к Урсуле. – Позаботься поставить тарелку для Фердинанда. Надеюсь, у тебя найдется еда для него? Что у нас на ужин сегодня?
– Твое любимое блюдо – лосось.
– Прекрасно. Пойдемте, Фердинанд. Поужинаем, а после у нас будет много работы.
…Съев кусок рыбы и запив его бокалом морса, Гийом сказал:
– Нет ничего полезнее рыбы за ужином. Она содержит все питательные вещества, необходимые для жизнедеятельности человека, но не перегружает утробу, как мясо.
Перед Фердинандом невесть откуда появилась чернильница, бумага и перо, и он старательно записал эту мысль Гийома.
– Дети уже спят? – спросил Гийом у жены.
– Маленький не спит, кряхтит и плачет, – наверное, у него режутся зубки. С ним сидит кормилица. А старшие дети уже спят, – ответила Урсула.
– Все что важно для человека, дается ему с трудом и болью, – произнес Гийом, повернувшись к Фердинанду. – От самого рождения он приучается к тяготам земного существования, – что является благом, ибо без такой привычки жизнь казалась бы ему невыносимой мукой.
Фердинанд записал и эту мысль.
– Я хотела пожаловаться тебе на Мартина, – сказала Урсула мужу.
– Что он наделал? – поинтересовался Гийом.
– Он играл в садике за домом и не хотел идти ужинать, сколько я его не звала.
– Вы замечали, что когда дети уходят домой с улицы, они легко расстаются со своими случайными приятелями по играм, не думая, есть ли у тех свой дом, есть ли у них еда? – обратился Гийом к Фердинанду.
Тот вопросительно посмотрел на него.
– Записывайте, – сказал ему Гийом и продолжил: – Христос учил нас быть, как дети. Следовательно, такое поведение детей должно служить нам примером. Оно не жестокосердно: ребенок чувствует, что каждому предназначен свой удел в  жизни. Одним дано жить в удобстве, в хороших домах, другие – ночуют на улице. Так устроил Господь, он отмечает одних богатством, других – нищетой. Пытаться изменить волю Божью – величайший грех, тут нет места жалости и состраданию. Заботиться следует не о бедных, а о богатых, богатство которых является наглядным признаком Божией благодати. Хотя и допустимо помогать бедным, но не из жалости, а во имя христианского милосердия и общественного спокойствия… Успели записать?.. Пример поведения детей, носящих в душе своей неосознанный, а стало быть, чистый образ Спасителя, наилучшим образом подтверждает мои слова.
– А когда я его дозвалась, он расшалился в гостиной и разбил вазу, – сообщила Урсула.
– Его нужно высечь, – строго произнес Гийом.
– Но он еще так мал, – нерешительно проговорила Урсула.
– Детей надо сечь, – снова принялся диктовать Гийом. – Господь ясно сказал нам об этом в Писании. Взрослого человека можно увещевать, устыдить или убедить, да и то не всякого. Ребенок, однако, слишком мал, чтобы можно было апеллировать к его чувству долга, сознательности или совести. Но без надлежащего воспитания мы погубим своего ребенка, чему есть немало печальных доказательств. Значит, порка – необходимый и единственный по-настоящему эффективный способ воспитания детей. Сечь детей надо обязательно, но без жестокости, соизмеряя возраст ребенка с продолжительностью наказания и длиной розги. Маленьких детей следует сечь короткой розгой, чья длина не должна превышать пятнадцати дюймов… Таким образом, расшалившегося Мартина надо высечь розгой длиной до пятнадцати дюймов, – сказал он жене и прибавил, обращаясь к Фердинанду: – Это не записывайте.
– Я хотела поговорить с тобой еще кое о чем, – замялась Урсула.
– Я слушаю.
Она выразительно посмотрела на Фердинанда. Тот застыл с пером в руке, Гийом терпеливо ждал, что скажет Урсула.
– Дело очень деликатное, – смущенно пробормотала она.
Гийом терпеливо ждал.
– Кажется, я опять беременна, – призналась Урсула.
– Бог заповедовал нам плодиться и размножаться, – принялся диктовать Гийом. – Со времени изгнания из рая после грехопадения основное предназначение женщины – рожать детей. Женщину, не родившую ребенка, можно  сравнить с засохшей смоковницей, не приносящей плода. Хотя в Евангелии речь идет не об этом, но полагаю, данное сравнение будет здесь уместно.
– Но у меня возникли некоторые… У меня не все ладно по женской части, – выдавила из себя Урсула, покраснев.
– Болезни даны нам Господом в наказание и в предупреждение, – тут же продиктовал Гийом. – Впрочем, сие не означает, что болезни нельзя лечить, иначе Христос не занимался